Все, кто знаком с творчеством Джека Лондона, наверняка вспомнят начальные строки его знаменитого рассказа «Страшные Соломоновы острова»: «Вряд ли кто станет утверждать, что Соломоновы острова – райское местечко, хотя, с другой стороны, на свете есть места и похуже. Но новичку, незнакомому с жизнью вдали от цивилизации, Соломоновы острова могут показаться сущим адом».
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено М. Золотаревым.
В XIX веке российские моряки приблизительно так же могли бы охарактеризовать остров Нуку-Хива (Нукагива) в северной группе Маркизских островов (Французская Полинезия).
Здесь располагалась живописная бухта Порт Чичагова, названная в честь морского министра Павла Васильевича Чичагова. Гавань изобиловала лесом, пресной водой и «здоровыми плодами» – настоящий экзотический рай, открытый в 1804 году во время Первого русского кругосветного плавания. С тех пор бухта рекомендовалась всем русским экспедициям как наилучшая стоянка для ремонта кораблей и пополнения запасов воды и продовольствия. Воспользовались ею участники русской антарктической экспедиции под командованием Фаддея Беллинсгаузена и Михаила Лазарева, зашедшие на Нуку-Хиву по рекомендации Ивана Крузенштерна, воспевшего Порт Чичагова как прекрасное место для отдыха экипажей после тяжелого плавания между льдами. Побывал здесь и лейтенант Панафидин на компанейском судне «Суворов»: «пристань превзошла» все его чаяния. Вот только одно обстоятельство обошли стороной авторы «рекламных проспектов», восхвалявших прелести Нуку-Хивы, – склонность населявших остров жителей к людоедству...
ОПАСНАЯ ПАЦИФИКА
В ходе освоения европейцами Мирового океана дискурс о каннибализме оказался одним из наиболее востребованных элементов в культурном противопоставлении «цивилизации» и «варварства», позволявшем сопоставить «прогрессивный» универсализм просвещенной Европы и «дикие» туземные сообщества Нового Света и Тихого океана. Объединив идею первобытности и культурной «отсталости» с представлениями об экзотике океанских плаваний и пренебрежительным отношением к истории остального мира, западноевропейские представления о каннибальских практиках Пацифики сложились в прочный миф, заняв важное место во взглядах европейцев. Описания населенных свирепыми «человекоядцами» акваторий Океании – пугающего воображение дикого периферийного пространства – причудливым образом отразились в формировании ментальности западного мира, превратившись в собирательный символ первобытной угрозы, неизбежный атрибут варварства, противного духу европейской идентичности. Обагренные человеческой кровью «моря людоедов» вкупе с другими символами «отсталости», наподобие пресловутого «бананового дерева» и вечно танцующего «негритянского народа», оказались определяющими и востребованными на практике культурными маркерами, позволившими провести четкое разграничение между обществом первобытной дикости и западноевропейской цивилизацией.
До начала эпохи русских кругосветных плаваний Российская империя пребывала вне контекста каннибализма в подобном его проявлении. В отечественном культурном сознании «печать каннибализма» проявляла себя в очень скромных пределах. Информация о людоедах проистекала главным образом из художественной литературы, наподобие романа «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо, а также трудов миссионеров или популярных в ту эпоху дневниковых описаний британских и французских плаваний в Тихом океане. Единственным исключением в контексте пропаганды руссоизма и теории «благородного дикаря» стали драматические обстоятельства гибели в июне 1772 года в северо-восточной части Северного острова Новой Зеландии французской экспедиции Марка-Жозефа Марион-Дюфрена и смерть в феврале 1779-го в заливе Кеалакекуа на острове Гавайи легендарного Джеймса Кука.
Ситуация изменилась с приходом русских кораблей в южные акватории Тихого океана. Подобно новозеландским маори, гавайцам или жителям островов Фиджи, нукухивцы снискали у европейцев дурную славу приверженцев антропофагии. Побывавшие в 1804 году на Нуку-Хиве русские путешественники из экспедиции Ивана Крузенштерна и Юрия Лисянского не питали на этот счет никаких иллюзий, признавая, что подобная практика «у них… является законом». «Побежденных с великим торжеством едят, – записывал в дневнике Николай Резанов, – а волосами их, как трофеями, украшаются, делая кисти к предводительским жезлам их, зарукавья, такие же кисти на ноги и тому подобное. Мертвые головы неприятелей берегут и, вставляя в глаза и другие пустоты раковины, носят на поясах как воинское украшение». Поэтому, сходя на берег, члены экипажа были начеку и не теряли бдительности. Самые же осторожные и аппетитные, подобно ботанику с «Надежды» Федору Бринкину, предпочли отсиживаться на корабле. «Высокий, сильный, жирный малый», с ослепительно белой кожей, он приглянулся дикарям и вызывал у поднявшихся на борт «Надежды» нукухивцев немалое гастрономическое томление: «они не переставали его ощупывать… у них текли слюни».
ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЕ ОСТРОВИТЯНЕ
Однако ироничное описание «злоключений» Бринкина не должно вводить в заблуждение. Спустя двадцать лет после плавания Крузенштерна именно на Нуку-Хиве разыгралась драма, равной которой не знает история Российского флота: жертвой каннибализма стали курляндский дворянин мичман Адольф Леонтьевич фон Дейбнер и двое сопровождавших его матросов. Все трое участвовали в кругосветном плавании на 14-пушечном военном транспорте «Кроткий» (1825–1827) под командованием капитан-лейтенанта барона Фердинанда фон Врангеля. Один из лучших выпускников своего года, окончивший корпус третьим из 86 кадет, «прекрасный молодой человек с большими достоинствами и расторопнейший из всех офицеров, отправившихся с Врангелем, обещавший со временем сравниться с лучшими моряками», фон Дейбнер был зачислен в экипаж по ходатайству знаменитого мореплавателя Василия Головнина, отказать которому командир «Кроткого», многим ему обязанный, не мог. Во время продолжительного перехода через Тихий океан из Вальпараисо на Камчатку судну потребовалось пополнить запасы пресной воды, и Врангель в апреле 1826 года решил зайти на Нуку-Хиву.
Поначалу, казалось бы, все шло как обычно. Но что-то в поведении островитян настораживало. Высадившихся на берег для рубки дров и набора пресной воды моряков немедленно окружила толпа местных жителей обоего пола, которые, к удивлению русских, «не принесли с собой ничего на продажу, а одне только женщины с безстыдством предлагали матросам свои прелести». Подозрительно выглядело настойчивое желание островитян во что бы то ни стало выменивать у команды порох и оружие; преподносимые же им дары воспринимались ими как нечто обыденное. Заявившийся на борт корабля местный вождь по имени Магедеде и вовсе отказался принять предлагаемые ему топоры и материю, потребовав одарить его ружьями. Под стать ему повел себя и верховный жрец Тогояпу, старик лет 60 во внушительном ожерелье из моржовых зубов: встретившись на берегу с Врангелем, он показал ему какие-то бумаги, видимо, почитаемые им за своего рода рекомендательные письма, которые были якобы вручены ему командиром английского купеческого брига. Просил он от Врангеля таких же бумаг, рассчитывая, наверное, что они поднимут его авторитет и подтвердят перед всем миром, какими честными и гостеприимными являются аборигены с подвластных ему территорий. Затем Тогояпу с супругой нанес визит на «Кроткий». Привез он с собой подарки – пять куриц, за которых потребовал порох. Рассерженный отказом, он удалился, едва скрывая ярость. Негодование жреца еще более усилилось, когда он узнал, что Магедеде во время второго посещения «Кроткого» получил от Врангеля плащ из зеленого сукна и красную сафьяновую шапку.
Возможно, назревавший конфликт был подогрет гневом жреца. Все началось, когда русские моряки на следующий день высадились на берег, намереваясь нарубить дров. К ним немедленно явился Тогояпу, сопровождаемый толпой женщин, которые, к недовольству офицеров, всячески «отвлекали людей от работы».
О том, насколько успешно им это удавалось, можно судить по рассказам побывавших на Нуку-Хиве участников плавания Крузенштерна. Местные девушки, обольстительные и грациозные, свели с ума русских матросов, «принося свои прелести» в обмен на подарки. Устоять перед их чарами простые парни с русского корабля не могли, но рассудительный Крузенштерн с немецкой методичностью четко организовал интимное действо. «Капитан разрешал приходить девушкам каждый день на борт, чтобы это не происходило тайно. Все происходило в величайшем порядке. После того как корабль становился табу благодаря пушечному выстрелу, с корабля громко кричали Wahinaehe ! («Девушки, сюда!»). Через полчаса после этого приплывали 30–40 девушек. Их по порядку пускали на корабль и всех выстраивали. Все дееспособные на корабле искали себе пару. Оставшиеся [девушки] вынуждены были покинуть корабль… Обиженные, они снова возвращались на берег. Ночью спали мало. Утром, еще до снятия табу, бабье выстраивали, их считали, восхищались подарками, которые они получили, и затем они, как утки, плыли к берегу. На полдороге их встречали дикари и забирали у них их барыш».
Но одно дело – любовные утехи на корабле! Совсем иначе все происходило на берегу. Даже Крузенштерн едва не пал жертвой одной местной красавицы, которая во что бы то ни стало решила добиться его благосклонности и предстала перед «большим белым человеком», обильно намазавшись кокосовым маслом. Крузенштерна, правда, соблазнить ей не удалось, обольстительной дикарке пришлось «довольствоваться» объятиями одного из гребцов шлюпки.
ОШИБКА ДЕЙБНЕРА
Опасность представляла и склонность местных дикарей к воровству. У людей Врангеля начали пропадать топоры и анкерки. Едва не пострадал доктор Кибер, отправившийся вглубь острова составлять гербарий. По пути ему встретились двое вооруженных ружьями нукухивцев, которые потребовали у него пороха и ружей. Киберу как-то удалось от них отбиться и без потерь вернуться на судно. Благополучно возвратился после обследования здешней гавани и сам Врангель. На корабле его поджидали неприятные новости: один из туземцев был пойман на воровстве и его наказали десятью ударами плетьми. История эта барону не понравилась: «Я охотнее желал бы видеть вора задержанным на судне, – признавался он в дневнике, – дабы наказание совершилось над ним при жреце, короле и собрании народа». Опасения командира еще более усилились, когда от проживавших на Нуку-Хиве матросов, англичанина Джеймса Редона с торгового судна и индейца Педро с китобойного судна, он узнал, что за несколько месяцев до прихода «Кроткого» в одной из гаваней пострадало неизвестное судно, которое, по мнению островитян, также было российским.
Тогда Врангель решил действовать незамедлительно и задержал явившихся на «Кроткий» «начальника диких» Тогояпу и некоего Кеотете, опасного чародея, якобы «умерщвляющего людей одним взглядом» и творящего всевозможные чудеса. Их пообещали освободить, но поставили условие: пусть островитяне доставят на корабль обещанных свиней. Тогояпу вел себя «под арестом» вполне прилично: отужинал, а затем всю ночь пробыл в каюте, плясал и распевал песни. Утром 16 апреля он облачился в подаренный ему «суконный сюртук темного цвета» и на ялике отправился за обещанными свиньями, заверив Врангеля, что не может принять его дары, не предоставив в обмен «достойного подарка», и пообещав, что «он сам за вещами приедет». По требованию Врангеля «для присмотру за целостью оных [подарков] оставался на судне упомянутый выше Кеотете, на что жрец согласился». Мичману Дейбнеру с вооруженными матросами и англичанином-переводчиком Редоном было поручено «принять свинью и привесть к нам нашего приятеля, начальника Диких», но «отнюдь не входить на берег, не приставать на шлюпке к самому берегу, а держаться от онаго… и при виде опасности от островитян тотчас возвратиться к судну».
Однако Дейбнер, подходя к берегу, совершил роковую ошибку и не обратил внимания на предупреждения матросов, обеспокоенных числом собравшихся на берегу нукухивцев. «Не взирая на приказ капитана и несмотря на слова англичанина… который говорил, что я не вижу женщин. – Меж ими сие служит дурным знаком», Дейбнер, недовольный «неуместными советами», приказал своим людям положить заряженные ружья под баки и править к берегу.
«Лишь только въехали в бурыны и стали на мель», островитяне схватились за борта шлюпки, вытащили ее на берег и «с копьями и каменьями бросились на наших людей». Дейбнер едва успел прокричать: «Ребята, я виноват, спасайтесь! Пусть меня убьют» и был заколот копьем и штыком в грудь. Гребцы выстрелили из ружей, началась беспорядочная свалка. Два матроса, Тимофеев и Некрасов, были убиты сразу; двое других, Зонов и Редон, успели броситься в море и доплыли до «Кроткого». Чудом спасся и матрос Лысухин: во время схватки его оглушили и бросили на берегу. Придя в себя, он улучил момент и кинулся вплавь. Его подобрала шлюпка лейтенанта Федора Матюшкина. С «Кроткого» немедленно спустили баркас под командованием лейтенанта Михаила Лаврова, однако, когда он подошел к берегу, «дикари, засевшие в кустах и за каменьями, открыли жестокую ружейную стрельбу и убили одного матроса». В ответ с «Кроткого» начали пушечный огонь, островитяне разбежались, «утащив с собой убитых ими».
Проанализировав создавшееся положение, Врангель пришел к неутешительному выводу: положение «Кроткого» критическое. На берегу собралась масса хорошо вооруженных островитян, «около 400 человек, по-видимому, пришедших из соседских долин», на шлюпе же оказались поврежденными рангоут и такелаж. Туземцы явно рассчитывали захватить транспорт. По всему побережью зажглись сигнальные огни, собравшиеся на берегу островитяне подняли ужасный вой и готовились к атаке. В подобной ситуации Врангель принял решение «нисколько не медля» поднять якорь и выйти в море. «Мы потеряли превосходнаго офицера, любезнаго товарища и отборнейших людей из малой нашей команды, – записал в своем отчете Врангель. – Такая потеря и ужаснейшая смерть сих несчастных нас всех глубоко тронула: мы находили лишь слабое утешение в мыслях, что премудрое провидение чудными путями исхитило нас самих из сего вертепа коварнейших и гнуснейших каннибалов».
Вряд ли скупые строки дневниковых записей отражали всю степень переживаний командира «Кроткого». После возвращения военного транспорта в Россию история гибели молодого мичмана и двух матросов заставила многих содрогнуться. Одним из тех, кто остро переживал случившееся на Нуку-Хиве, оказался товарищ погибшего Дейбнера – военно-морской офицер и в будущем декабрист Феопемпт Лутковский. Доверенный Головнина и приятель Врангеля, участвовавший в 1817–1819 годах в кругосветном плавании на военном шлюпе «Камчатка», Лутковский тогда проживал в квартире Головнина на Галерной улице и более чем кто-либо другой мог знать, какое тяжелое бремя испытывал его покровитель, порекомендовавший Дейбнера в плавание на «Кротком»: «Не мог я равнодушно вспомнить, когда я в 1825-м году провожал его матушку в Кронштадт с парохода на брик Кроткий и с каким нетерпением на пароходе уже воображали его возвращение… Думал ли он, бедняжка, что его желание быть в дальнем вояже, кончилось так нещастливо, а бедные родители, ожидавшие в будущее лето обнять его».
Драма на Маркизских островах вызвала боль и негодование и в Зимнем дворце. Карандашная помета Николая I от 3 декабря 1826 года, поставленная на рапорте Врангеля, отправленном из Ново-Архангельска, была категорична: «За правило, что впредь всем российским военным, также и американской компании судам не входить в порт Чичагова на острове Нукагиве»…
Подводя итог этой трагической истории, приведем размышления Фердинанда фон Врангеля, будущего правителя колоний Русской Америки. Эта история всю жизнь не давала покоя барону. Переосмысливая ее, пытаясь понять причины, из-за которых случился столь трагический финал, он думал о том, какую же ответственность должны нести те, кто выполняет «цивилизаторскую» миссию, и какими последствиями ее выполнение может обернуться: «Когда преступления частных людей одной нации наносят зло на все почти народы, тогда обвинение на целую нацию переходит, и невольное негодование на оную делается весьма естественным. В сем смысле Англия и Северные Американские штаты заслужили порицание от всего света: ненасытное корыстолюбие их купцов вооружило коварных каннибалов огнестрельным оружием, ознакомило их с употреблением онаго и тем самым сделались сии всемогучие купцы виновными в убийстве несчастных мореходов, надеявшихся найти здесь спокойное и безопасное пристанище... Благодаря той самой человеколюбивой Англии, которая старается об уничтожении торговли неграми; но я спрашиваю, что более унижает человечество: драгоценную жизнь просвещеннаго европейца предать на жертву жадной алчности безчувственнаго купца и жестокости каннибалов, или искупить из неволи на смерть нареченнаго негра, приучить... к полезным работам и просветить идолопоклонника божественным светом религии».