Вся жизнь, если оглянуться - один длинный и очень короткий день...
***
Самой большой потерей был брат Константин. Его убили, чтоб не выплачивать деньги, которые он заработал. Весь город знал его убийцу. Он сам пришёл с повинной в милицию, но ему посоветовали откупиться. Следователь всё расследовал, но суды всё откладывали, дело теряли. Мы 8 лет с отцом ездили по прокуратурам за правосудием. Убийца через следователей предлагал нам деньги. Отец хотел бульдозером разровнять дом, в котором убийца жил, но там жили и его престарелые родители, парализованный отец. Теперь у убийцы в Северном крупный строительный магазин.
Кости не стало в 29 лет. Потом погибли два двоюродных брата, одному было 31, другому 21.
***
…Иногда человек считает себя положительным, чуть не идеальным, потому, что он не курит, не пьёт, не ругается матом, вежливо разговаривает, хорошо зарабатывает… Не только он – окружающие в один голос считают его прекрасным человеком. Не знаю, было ли так всегда, но, кажется у Достоевского, Чехова, Толстого — классиков русского бытописания нет примеров подобного «героизма». Тогда это не считалось за геройство, теперь считается?
А если при таких качествах человек, просматривая свою жизнь, обнаружит, что он ещё и не крадёт, не даёт взяток, никого не убил, да ещё иной раз заглядывает в церковь, то вообще можно возомнить себя святым… Но ведь на самом деле до святости далеко, как до луны, потому, что все эти «не» человек прежде всего делает для самого себя. И одновременно он опускает множество других «не» — не встаёт за правду, не обличает зло, не вмешивается, не заступается, не поддерживает в беде, не помогает, не осмеливается и т.д.
***
… Я как-то познакомилась с юной баптисткой – не знаю, такая была она сама по себе или это вообще присуще баптистской религии – но основной платформой в её веровании было «не испачкаться». Быть чистой и не связываться ни с чем «нечистым» — она даже не пришла хоронить вырастившего её деда; в их кругу не было принято говорить о судьбах родины, русской культуре, даже полностью игнорировалось и будто бы слегка презиралось всё, что касается русского, будь то музыка или избушка с наличниками…
Мне думается, этот протестанский дух вдруг пронизал во все сферы русской жизни в 90-е годы. «Меня не касается» — стало всеобщим девизом.
Один из оптинских старцев как-то сказал: «Наступят времена, когда на одном конце деревни станут вешать, а на другом будут говорить: до нас ещё не скоро дойдёт». Прямо какой-то гипертрофированный русский «авось». Вот к этому «авосю» в девяностые добавилось ещё и презрение, высокомерие, холодность к собственным братьям. Рассуждали так: человек тонет, значит, виноват, ведь со мной-то всё в порядке, я-то положительный.
***
Общество рассЫпалось…
Этот дух проник и в самую сердцевину русской души – в церковь. Она, чуть оклемавшись от долгих лет забвения, едва поднявшись из руин руками самых нищих, несчастных, грешных русских, в основном, женщин, вдруг стала глядеть на мир с высоты благополучия, с некоторым даже презрением к бедным и пьяницам, болящим и неудачникам.
Апофеозом стало учение о «смирении» священника Дмитрия Смирнова. Он проповедовал приблизительно так: «какие у вас, ничтожеств, могут быть претензии на лучшую жизнь, какие вам митинги и забастовки, сидите молча и не лезьте — без вас всё решат!» (Вот без нас и решалось, теперь вкушаем горькие плоды невмешательств).
(Добавлю - позже именно этот человек, Дмитрий Смирнов одобрил моё "вмешательство" в судьбу Родины, именно он мне помог в очень трудном деле. Именно он сам сгорел от несмирения со злом. Просто: всяк человек ложь, и как хорошо, что в нас есть и правда).
...И это называли «смирением». Сердцем я чувствовала подлог. Нет, не смирению он учил, а безразличию к судьбе собственной страны, к будущему детей, предательству. Кроме того, в словах священника звучало великое презрение к собственному народу.
Трудно противостоять словам, произносимым с амвона. Но подсказал другой священник, Антоний, митрополит Сурожский. У него есть книга «Мужество молитвы», в которой он пишет, что, оказывается, молиться, это не только просить Бога о помощи, стоя у иконы. Нужно самому человеку войти в центр ситуации и оттуда молиться. Не просто молить Бога, чтоб он прекратил драку во дворе (Антоний Сурожский говорит даже, что в этом есть косвенный упрёк Богу, что Он никак не спасает), а самому человеку с молитвой участвовать в прекращении этой драки. Да это опасно, но только такая молитва — молитва. Для такой молитвы нужно иметь мужество.
И, оказывается, смирение как раз состоит в том, чтоб — не хочется, а встать, боязно, а вступиться. Объявят дураком, скандалистом, выгонят с работы, будут высмеивать, угрожать или подкупать, станешь изгоем — а так всегда и бывает, если вступишься за правду, и с этим тоже нужно смириться. Но только не с ложью, преступлением, произволом, который творится теперь в России.
Если б после разрушительных девяностых не оказалось таких, истинных смиренников, от России ничего бы уже не осталось. Благодаря им наша жизнь здесь ещё теплится.
В нашем городе — это маленькая инициативная группа, состоящая в основном из женщин. Ходят по инстанциям, пишут, изучают законы, терпят насмешки и унижения, бьются в кровь за родину – за экологию, историю и культуру против незаконной разрушительной застройки.
***
…Двадцать лет сидела в городе новая власть, за эти годы всё подгребли под себя её чиновники и их родственники. Городом правили с единственной целью – наживы — чужие жестокие люди, которые настроили себе магазинов, замков за границей, завели экипажи и охрану. Продали неизвестно кому все земли в городе и районе.
Всё, конечно, делалось втайне от населения, преступно, с попранием всех законов, закона о местном самоуправлении, самой Конституции. Отнималось имущество, земли, выжигались дома, уничтожались деревья, лужайки, детские площадки. Поразительно, но, несмотря на профицит бюджета, огромные доходы от продажи земель, для жителей города и района не было сделано ничего – не построен ни один детский сад или школа, клуб, выставочный зал, больница. Только по мелочам, для видимости лепились какие-то заплатки в виде ремонтов (опять же, с отмыванием средств), установки дешёвых игровых форм, облагораживания спортивных площадок, сквера (а единственный парк в городе уже почти полностью занят громадным, все ширящимся оврагом, и никому дела до этого нет).
Та больница, что в городе имеется – отдельная песня, давно не удовлетворяет нуждам имеющегося населения, переполнена, с устаревшим оборудованием, бесконечной писаниной вместо лечения (держится только на нескольких героических врачах и медсёстрах). Корпуса, в которых практиковал великий русский писатель Чехов, полуразрушены, некоторые представляют из себя руины, заросшие деревьями. Горько писать об этом…
Единственный народный театр находится под угрозой разрушения. Дом культуры, как и кинотеатр, отдан в частные руки и служит неведомо каким целям. Дом детского творчества под охраной. У местных художников нет возможности выставить свои работы, потому, что и тот бедный зальчик в бывшей аптеке у них отобран.
Уникальный ландшафт нарушен беспорядочной уродливой высотной застройкой, беспощадно срезан, сады вырублены. Ново-Иерусалимский монастырь, памятник федерального значения, основание города, из города перестал быть виден.
Работать негде – 90% работающих трудятся в Москве. По городу стаями ходят полуголодные таджики, сидят вдоль дорог в поисках работы. Рынок, торговый и сервисный бизнес занят азербайджанцами, армянами.
***
Долгое время я работала в местной газете, писала с чиновниками интервью, они мне врали, а я верила. Верила, что местная власть настроена патриотично, старается для района, но её давят «сверху». Писала хвалебные статьи о и для местной власти, помогала побеждать в выборах. Снимала, писала, участвовала в конкурсах, прославляя район. Получала копейки, не успевала, да и не давали оформить собственную землю, не позволяли открыть фотостудию, сделать выставку, обещали, и не позволяли, отнимали всё, саму родину, а я всё верила.
Нужен был мощный толчок, кровная обида, чтоб раскрылись глаза…
***
…Когда выезжаешь из Московской области, вдоль дорог уже почти не осталось деревень, разве промелькнут одна, несколько потерянных избушек. Впервые, самостоятельно проехав по Руси лет шесть назад увидела, какая это богатая, прекрасная страна, как велика её культура, уже почти столетие уничтожаемая. И какая при этом она нищая, как несчастен её народ. Что-то случилось с этим народом…
Может быть, где-то в самой глубине ещё есть, теплится русская сила и воля, но снаружи её не видно. Почти физическое страдание доставляет зрелище разрушающихся и разрушаемых уродливой застройкой прекрасных русских городов. Застройкой, чуждой русскому духу и природе, ломающей всякое представление о прекрасном. Царапали душу заброшенные деревни, спившиеся, пропавшие мужики.
***
И всё равно я плакала, возвращаясь домой..
Мне тогда казалось, что во всём вина глобализационной политики, творимой ненавистниками человечества во всём мире. В России она приняла ужасающие масштабы, не только уничтожив производство и сельское хозяйство, захватив в свои руки всю ресурсную базу, но и обезлюдев огромные территории. Население России исчезло, исчезает невероятными темпами, часть его продолжает перекочёвывать в обезображенную экологически опасную, наполненную инородцами столицу.
Конечно, не было сомнений, что эта политика проводится руками продажных, жадных, оголтевших от безнаказанности и денег собственных чиновников.
Но Главе нашего района я верила. Не слепо, конечно, потому, кто без греха? Но в целом эта властная белорусска казалась мне добротной хозяйкой, хлебосольной, как мать, делающей для района много хорошего. Ещё бы мне не верить ей: ремонтируются ли сельские школы - она на планёрках и интервью и заявляла, что отстояла их у высших властей от закрытия, открывается ли медицинский кабинет с новым оборудованием – это она добилась; бросают пансионаты на произвол судьбы ведомственное жильё – она говорит: «Возьмём! Нельзя бросать людей». Облагородили ли улицу, детскую площадку, высадили деревца или цветы – опять заслуга Главы.
Не знала я, что ей это всё было вменено в обязанность. Сколько потом, несмотря на заявленное Главой, доводилось мне видеть несчастных людей, живущих в ведомственных бараках в сырости, холоде, спивающихся, умирающих – и никто не спешил им помочь, они сами выкарабкивались, как могли – кто-то уезжал, бросив всё, несмотря на десятилетия своего труда этой земле.
Жалкое благоустройство производилось за счёт наших же налогов, и карманов местных предпринимателей; ремонт дорог – из областных или государственных средств.
Одновременно с этим одно за другим исчезали сельские предприятия, заборами под коттеджное строительство огораживались огромные поля, пастбища, вырубался лес, перегораживался заборами.
Лес в последнее десятилетие вдруг заполнился жуком, буреломом, Истринское лесничество трансформировалось в Звенигородское. Зачем? А лес был продан в частные руки…
Что творилось в самом районном центре, сколько горя и слёз скрывалось здесь «под чутким руководством»… Под строительство высотных домов снесли половину улицы Ленина, вместе с садами и липовой аллей. Вдруг один за другим стали гореть деревянные дома, простоявшие до этого полвека, и сгорели за три года. Очень удобно, что они сгорели — не надо выплачивать компенсацию за землю и хозяйство; в лучшем случае, можно переселить человека в старую «однушку», порой, куда-нибудь в район при том же старом пансионате.
Там, где сжечь дома не получалось, людей выживали иначе – шантажировали, запугивали, показывали документы, будто их дома пойдут под снос – дескать, по генплану, под муниципальные нужды. На самом деле земли отходили в частные руки, и их «хозяева» десятилетиями морили жителей частного сектора, не давая им сделать ремонт, подвести воду и газ. В последнее время «хозяева» эти очухались, ведь срок-то удерживания земель кончается — стали оголтело «точечно», без всяких правили и законов застраивать всё подряд высотными микрорайонами, уничтожая вокруг дома, природу, ландшафты, людей. Старики умирали на месте, когда им заявляли, что их сносят...
Продолжение следует
фото автора