Когда ехал на фронт, представлял себе, как убиваю врага. Ох, и страшными они мне представлялись, прямо как черти из книжки со сказками! Бабушка читала мне их, а потом, когда научился читать, сам перечитывал. В первый год войны на фронт меня не взяли, годами не вышел, а вот в 1942 году, в его конце, я всё-таки получил гимнастёрку и пробитую в двух местах пулями шинель. Её выдали уже на фронте, а так ехали кто в чём зрелище, наверное, было то ещё! Приехали, только успели из вагонов выйти, как попали под бомбёжку, немецкие самолёты налетали волнами, страшно было от воя и взрывов, до войны самое громкое, что я слышал это вой сирены пожарной машины, а тут всё сразу. Тогда меня и ранило, как же я матерился, кто-то успокаивал, думал, что больно, а мне не было больно, было обидно! Почти месяц в госпитале, два раза переезжали, наступал немец, потом на поезде в тыл. После лечения снова поезд, снова фронт.
Наконец я в окопе, даже смутно вижу бегущих в нашу сторону немецких солдат, стреляют, красноармейцы прячутся, а я смотрю.
- Что, заговорённый?! Голову убери! - прошёл мимо взводный, предупредил, чтобы без команды не стреляли, да ещё готовиться к контратаке. Успел три раза выстрелить из своей винтовки, послышалась команда «В атаку!», только вылез на край траншеи, как снова ранило, так и лежал, ноги в траншеи, голова на поле, стянули, перевязали и в медсанбат, потом на грузовике в тыл, опять госпиталь. Пока на машинах везли, под налёт немецких самолётов попали, два грузовика с ранеными уничтожили, мне повезло, мою машину лишь качало от взрывов, спас нас водитель, шмыгнул в лес. Пока лечился, весна пришла, тепло стало, птички поют всякие! Выписали, опять в пехоту, даже двух танкистов туда записали, сняли их потом с поезда, видимо не здесь им место.
Приехали, разместили нас в большом сарае за станцией, ни тепло, ни холодно, а есть нечего. Вызвались двое на промысел, сказали, завалят нас едой, сутки прошли, а их так и нет. Приходили командиры, у каждого свой приказ, своё направление, но в последний момент всё отменялось, так и сидели, хоть кормить стали. Видно было, что те, кого война уже потрепала, туда возвращаться не торопились. Они больше молчали, если было что – курили, а мы, не стреляные, всё войной бредили. Во сне штыками врага кололи, да только в соседа рукой и попадали! Как на третий день не покормили, понял, скоро сниматься с места, чему был рад. Три дня шли, сколь проходили и не считал никто, просто шли. Вечером услышали канонаду, всем понятно стало, что фронт близко, тут сразу стало видно, кто на войну собрался, а кто бы и спрятался от неё. Пятеро сбежали ночью, да не хватились бы, если бы оружие выдавать не приспичило. Видать винтовок по количеству солдат привезли, а тут излишки! Шуму было, особисты всех расспрашивали: «Кто видел, что слышал?!», мне до их переполоха дела не было. Туда хотелось, где небо было светлым от взрывов, так хотелось, что скоро уже на месте был, а может война сама ко мне навстречу шла?
Снова окопы, здесь я уже был, считал себя настоящим бойцом. Ребята, те, что помоложе, ко мне жались, видели, что не боюсь. Так их бывалые по траншеи растаскивали, на место своё ставили, а они опять ко мне. Два дня простояли, сносно кормили, но воевать не пришлось. На третий день, командир мой задание мне придумал, на пост наблюдения идти. Рассказал, что возвращавшиеся разведчики, заметили на лесной полянке людей. Что да как произошло неизвестно, но только ни своих, ни немцев они в них не признали, а времени наблюдать, не было, теперь я за них смотреть должен. В напарники мне определили парня, как и я молодого, из Ленинграда он был. Один из разведчиков подробно рассказал, где они людей лесных видели, добрались до места, залегли на опушке, там возвышение было, удобное место, полянка, то вон, вся как на ладони. Пока шли, я запоминал местность, память молодая, хорошая. Достал бумагу, подобрал её большой кусок на дороге, с её обратной стороны что-то нарисовано было, стал рисовать то, что видел. Как стемнело, поели немного, мне особо не хотелось, я всё глаза напрягал, гостей ждал.
Напарник мой почти сразу уснул, так крепко, что из пушки стреляй – не поднимешь! Лес, что был впереди, шуршал ветками, я наслаждался его звуками, казалось, что они точно такие же как дома, полночи пролетело не заметно. Растолкал ленинградца, строго-настрого наказал не спать, а у самого уже глаза закрываются, нет сил терпеть. Казалось, что только уснул, как толчок в спину, удивительно быстро очнулся, раньше меня поднять трудно было. Боец указывал пальцем на лес, вот тебе и городской, приподняв голову, заметил двоих. Уже стало светать, тёмные тени хорошо было видно, да и одёжку разобрать можно. По тому, как они были одеты и, правда, не поймёшь кто такие. Если наши, то почему со стороны немцев пришли, здесь мы бы их заметили, а если немцы, то чего не в своей форме? Я уже видел в дороге пленных врагов, имел представление об их форме. С интересом наблюдал за пришедшими, странные движения они делали! Я вынул свой рисунок, чертил линии и записывал количество шагов, ориентиром взял толстенную сосну, она одна стояла на самом краю поляны. Сняв короба со спины, неизвестные нам люди стали что-то закапывать, делая несколько шагов, снова копали, я всё наносил на бумагу, каждое их движение, каждую остановку. Так они дошли до другого края поляны, теперь они были ближе, можно было лучше рассмотреть их. Короткие чёрные плащи, на головах не то шапки, не то пилотки, на поясе кобура для пистолета, в руках маленькая лопатка. Дождавшись их ухода, а уходили они так же хитро, я даже сверялся со своим рисунком, спросил бойца:
- Дорогу один обратно найдёшь?
Судя по тому, как он на меня посмотрел, я понял, что нет. Не хотелось уходить, но нужно было предупредить командира, может чего не хорошее эти люди здесь делали?!
Пришлось два раза повторить свой рассказ, три командира меня слушали, но ничего не понимали. Тыкая карандашом в свой рисунок, уже начал в третий раз, когда подошёл командир разведчиков, он, то внимательно слушал, а потом, взяв у меня карандаш, соединил линиями все точки, где останавливались виденные мною люди. Хорошая сетка получилась! Теперь всем было понятно, немцы очень хитро минировали ту полянку, но только зачем?! Наши войска туда не собирались, ну, может я чего не знал, может оно мне не положено?! Забрав мой рисунок с собой, командиры ушли, а разведчик ещё долго у меня выспрашивал. Наверное, пришлось бы ещё раз повторить, но тут в стороне наших траншей раздались взрывы, мы на землю упали, а они приближаются, разведчик схватил меня за воротник и поволок куда-то, я еле успевал ногами перебирать, только отбежали, как на том месте, где были, земля поднялась, нас даже присыпало немного. Как всё кончилось, пошли смотреть, раненым помогать, убило тогда ленинградца, сам его тело в телегу укладывал.
Отдохнуть тогда так и не удалось, да и поел только вечером, с пожилым солдатом котелок каши разделили, потом он курил и рассказывал мне о своих детях. Ночью нас обстреливали, приказа покидать траншею не было, вжимали голову в плечи, накрывались, кто, чем мог, и так пять раз за ночь. Утром выносили мёртвых, раненых старались сразу после обстрела санитарам передавать, привезли оружие, те самые винтовки, особенно радовались пулемётам, только патронов мало было. Я свою винтовку поменял, осколок в неё попал, я даже не заметил когда, ствол её в негодность пришёл, хорошо, что не во время боя. Утром, проходящий мимо меня капитан переспросил мою фамилию, я назвался, а он похлопал меня по плечу, «спасибо» сказал. Ближе к обеду снова обстрел, да настоящий, грохотало так, что в окопе люди подпрыгивали, зубы стучали, крошились, рот то совсем не закроешь, чудом пережили, а тут новая напасть – танки немецкие пошли, в траншею пришли бронебойщики с длинными ружьями. Они по двое ходили, один такой расчёт рядом устроился.
Танки по нам из пушек и пулемётов стреляют, а мы что? Из винтовки не взять, кричу бронебойщикам:
- Чего не стреляете, земляки?
Выскочили немецкие бронетранспортёры, пристроились за танками, а из них пехота выпрыгивает, да много, командиры командуют, приказывают ближе подпустить, а куда ближе?! От разрывов танковых снарядов глаза землёй забивает, дышать трудно, на зубах скрип стоит. Отличились бронебойщики, два бронетранспортёра остановили, один горел, не знаю те или другие. За нашими спинами ударила артиллерия, подбили несколько танков, ещё бы дать им, но и там видимо с боеприпасами плохо! Теперь уже стреляли все, настоящий бой шёл. Слышу, кричит кто-то, повернулся, а это один из бронебойщиков меня зовёт, второй на дне траншеи лежит. Подбежал, стал заражающим, показал он мне, что да как, думаю, что два танка мы подбили, но не уверен. Артиллеристы ещё залп сделали, ещё два немецких танка загорелось, оставшиеся разворачиваться стали, мы одному в зад последние два патрона всадили, этот точно наш, я заметил, как после второго он чёрным дымом пошёл, танкисты их выпрыгнули, но далеко не убежали, убили их наши, кончился бой.
Снял каску, присев прямо на землю, обмыл лицо водой из фляжки, глаза промыл, как знал, что увижу что-то. Кто-то шевелил меня за плечо, поднял голову, стоит тот самый командир разведчиков, с кем я до боя разговаривал, зовёт меня с собой, делать нечего, надо идти. Прошли по траншее до свёртка, там уже безопасно было, поднялись наверх, отделение автоматчиков с нами. Вышли к той самой полянке, там бойцы лежат за кустами, скучают. Разведчик мне на полянку показывает, а сам улыбается. Оглядел я её, увидел тела в серой форме, кто-то ещё шевелился, видимо ранен.
- Ночью наши сапёры по-своему те мины переставили, а их не предупредили. Во фланг нам зайти хотели, трудно бы нам пришлось. Замысел хитрый у них был, если бы немцу отступить пришлось, они бы по известным им тропинкам отошли, а наши бойцы на тех минах и подорвались бы. Так что, боец, два боя у тебя было, здесь и там, ты везде победил! Дайка фамилию твою запишу, не должен ты без награды остаться, я похлопочу!
Не забыл и не соврал тот разведчик, скоро уже на моей груди медаль была, с третьей попытки на войну настоящую попал и сразу медаль!