Мы говорим "Борис Годунов" и вспоминаем гений Мусорского. А потом вспоминаем доминирующий красный нос и пустой взгляд в никуда.
И настырно ищем в закромах памяти какого-то другого Модеста Петровича, но...
... ДРУГОГО НЕТ. Это единственный портрет композитора.
И написал его Илья Ефимович Репин за десять дней до кончины Мусорского в Николаевском военном госпитале, куда друзья поместили композитора во время приступа белой горячки.
Репин не собирался писать портрет. Но, узнав из газет о том, что титан русской музыки при смерти, тут же помчался навещать друга. Работал на коленках, без мольберта, за четыре сеанса.
Шел март 1881 года. Мусорскому стало несколько лучше, погода шептала, палату залило солнечным светом. Модест Петрович ждал своего драгоценного друга, сидя в кресле в халате, привезенным ему женой Кюи - Мальвиной Рафаиловной.
Сломленный, одинокий алкоголик в халате не со своего плеча. В чужой рубашке. Неопрятный, взъерошенный, грузный, с одутловатым, воспаленным лицом и бесцельным взглядом в пустоту (потому что только пустота и осталась).
И здесь мы едва ли увидим "экстракт русской музыки", как неоднократно говорил о Модесте Петровиче сам Репин.
Но увидим мы здесь человека, потерявшего все, что у него было. И гениальность в том числе.
Репин был близким другом Мусорского, единомышленником. И ему было очень больно и обидно. И поэтому он так беспощаден к своему товарищу.
Глубокий серо-зеленый цвет больничного халата, написанный очень условно, скорбно выделяет мрачно-красный обшлаг, который как веревка, тяжеловесно водружен в район шеи композитора.
Это ПРИГОВОР ему.
И это КАБАЛА, которая все сильнее и сильнее затягивала на шее веревку.
И это КАТАСТРОФА. Катастрофа человека, гения, друга, сгоревшего от нервной болезни и алкоголизма.
"Как жаль, что он так глупо распорядился своим талантом и могучим телом" (Репин).
И в этом большом и неказистом некогда гении нет ни толики величия и достоинства. Есть только этот красный нос и эти уставшие, абсолютно пустые, глаза. Глаза человека, которому уже ничего и не надо, разве что бутылку водки, а лучше две и можно без закуски.
И сочувствия здесь тоже нет. Как нет и надежды.
Зато есть очень много страдания. Страдания друга за своего непутевого товарища, которого он любовно называл "Мусорянин".
И в каждом ударе кисти звучит тот самый грозный набат "Хованщины". А в каждом цветовом решении - предсмертный звон кремлевских соборных колоколов "Бориса Годунова".