С легкой руки В. Резуна воспоминания маршала Г. Жукова стали постоянным объектом критики. Внимание к ним чрезмерны по той простой причине, что профессиональные историки знают, что любые мемуары - ненадежный источник. Любой мемуарист пишет для того, что доказать, какой он умный и если бы его слушались, то все было бы хорошо. Соответственно, по этим критериям подбираются факты, освещаются события и описываются его оппоненты. Кроме того, человеческая память весьма субъективна. Человек запоминает, так сказать, «со своей колокольни», и если опросить разных людей об одном событии, то наверняка будут получены разные версии. Например, в мемуарах маршала А.И. Еременко описана его встреча и спор с Жуковым по поводу наступления под Сталинградом. После чего Жуков опроверг Еременко, доказав, что его вообще не было в тот период у Сталинграда, потому что был занят подготовкой наступления на другом фронте. А ведь Еременко описал сцену подробно, приведя их диалог, которого, оказывается, не было! По-видимому, у него в голове сместились разные встречи и беседы.
Поэтому мемуары – это субъективно-эмоциональный документ, который служит лишь дополнительным источником к документам того времени, но ни в коем случае не заменяет их. Так что повышенное внимание к мемуарам Жукова излишне. Они не лучше и не хуже других.
Однако…
Однако удивителен один эпизод в его мемуарах, где Жуков, человек с повышенной самооценкой, вдруг весьма критично отзывается о своих профессиональных качествах. Правда, поминает при этом маршала С.К. Тимошенко, и все-таки пишет весьма нетипично для мемуаристов, которые никогда не критикуют себя любимых. Вот этот эпизод:
«Внезапный переход в наступление всеми имеющимися силами, притом заранее развернутыми на всех стратегических направлениях, не был предусмотрен. Ни нарком, ни я… не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день компактными группировками на всех стратегических направлениях».
А всего страничкой ранее Жуков вспомнил посещение Академии Генерального штаба, и о лекциях, которые читались слушателям:
«Принималось как должное, что с самого начала в операции вступят главные силы противостоящих друг другу противников со всеми вытекающими отсюда стратегическими и оперативными особенностями» (Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. 1970..215).
Ничего себе: «принималось как должное…»! Выходит, преподаватели Академии понимали специфику современной войны, а Жуков с Тимошенко придерживались замшелых взглядов времен Первой Мировой войны? И кто же эти передовые по взглядам преподаватели? Их фамилии Жуков не приводит, а жаль. Но были ли «мальчики»? Уж больно трудно представить Жукова, сидящего за партой и внимающего лекциям, которых он не понял, пока не началась война.
Не верится, потому что 15 мая 1941 года именно Жуков представил Сталину проект директивы, где в первых же строках констатировалось: «В настоящее время Германия имеет развернутыми около 230 пехотных, 22 танковых, 20 моторизованных, 8 воздушных и 4 кавалерийских дивизий». Так почему бы германским генералам не бросить главные силы сразу в бой, раз все уже развернуто и отмобилизовано? Почему они должны чего-то выжидать в первые дни войны, жертвуя оперативной внезапностью? Разве Жуков в этом проекте не предлагал сделать нечто подобное и самой Красной Армии? Ответы на эти вопросы даны в том же проекте директиве:
«Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар». Вряд ли имелось в виду, что внезапный удар будет наноситься частями, а не всей массой отмобилизованных и сосредоточенных войск. Выходит, Жуков понимал ситуацию и без помощи толковых преподавателей Академии. Тогда к чему он написал пассаж, про свое с Тимошенко непонимание специфики германского блицкрига? (И это после операций Вермахта с 1939 и по начало 1941 гг.!)
А кто доказал, что это Жуков писал? Может, данный отрывок вписали доброхоты? Мне думается, что эта одна их многих редакторских вставок. И вписывал пассаж про «непонимание» не рядовой редактор издательства, а человек с самого верха, которого Жуков не мог послать по матушке, как он посылал, когда был в силе. Такие вставки – это уровень М.А. Суслова, секретаря ЦК по идеологии, и А.А. Епишева, начальника Главного политуправления Советской Армии.
Причина данной вставки понятна: надо было объяснить читателям (и всему народу) причины поражения Красной Армии в начале войны. И в этот перечень (не хватало современного оружия, нападение было внезапным и прочая отмазка) вошло «непонимание» начальника Генштаба и наркома обороны.
В постсоветское время «сусловско-епишевская» версия причин поражений РККА была разбита на основе многочисленных открытых для публики документов. А в то время все средства были хороши, чтобы темная история с «22 июня» представлялась ясной как божий день.
Остается повторить: к любым мемуарам надо относиться скептически, понимая, что это крайне субъективное свидетельство. Причем по самым разным причинам, порой не зависящим от автора цензурно-политическим обстоятельствам.