Возвращаюсь в Усть-Нарву. Вскоре мы чувствовали себя там как рыба в воде среди знакомых ребят. Папа утром уезжал все на том же "козле" на работу в Силламяэ, возвращался вечером, весь день мы с Додкой были предоставлены сами себе. Мы уже начали понемногу разбираться в оружии, запросто отличали советские патроны от немецких.
Правда, в отношении патронов это было очень просто, потому что отличались они друг от друга не только формой гильзы, но и материалом, из которого эти гильзы были изготовлены. Немецкие были латунные и три года спустя они были, как новенькие.
Наши же гильзы были стальные, покрашенные в зелёный цвет и к весне 1947 года большинство их уже были покрыты ржавчиной. Но порох там, и там оставался сухим, и мы это его достоинство широко использовали. Обычно мы брали патрон за конец гильзы около капсюля и с размаху начинали молотить пулей о камень. Вальцовка гильзы ослабевала, пуля легко вынималась из гильзы, и на ладонь мы высыпали несколько грамм пороха. Разрядив таким образом с десяток-другой патронов, мы получали достаточное количество пороха.
Потом мы укладывали горкой штук 10-15 не разряженных патронов, засыпали их порохом и из этого же пороха делали дорожку длиной сантиметров 15-20, поджигали ее и прятались за ближайшие сосны. Через несколько секунд раздавалась трескотня рвущихся патронов, пули летели во все стороны, но поскольку они были не в стволе оружия, летели они недалеко и ранить не могли. Они просто разлетались. Иногда мы использовали некое подобие оружия: кусок трубы забивался с одной стороны деревяшкой, с другой стороны засыпался порох, забрасывался целый патрон и снова сыпался порох. Один держал эту трубу двумя руками, а второй поджигал порох. Раздавался выстрел, и пуля летела значительно дальше, чем в первом случае. Мы даже иногда старались попасть в какую-нибудь мишень. Главное было не направить трубу на кого-нибудь из окружающих. Хотя однажды такая пуля попала в Генку Петрусева, но даже не пробила кожу, он только почувствовал удар.
Мы считали эти занятия совершенно безопасными, родители же наши смотрели на это иначе. Так что свои пиротехнические забавы мы дома не афишировали. Самый кайф был подбросить патроны кому-нибудь, кто жёг костёр. Иногда из костра летели не только пули, но и горящие щепки. Все это выглядело очень эффектно. Но если жгли костры взрослые, нужно было вовремя уносить ноги, а то, если поймают, могли надавать прилично. Ценились у нас патроны от крупнокалиберных пулемётов. Там пороха было значительно больше, и пуля была большая, массивная. От них мы прятались тщательнее и даже не выглядывали из-за дерева, пока не раздастся громкий хлопок. Но больше всего ценились трассирующие патроны. У них кончик пули был окрашен в зелёный или красный цвет. Вынув пулю, мы забивали ее острием в трещину доски или пня, расковыривали гвоздём, как мы говорили, попку, и поджигали. Получался небольшой фейерверк, вроде бенгальского огня, правда, тогда мы о настоящих бенгальских огнях не имели представления. Но то, что получалось, нам очень нравилось. Гораздо более серьёзно было бросить в костёр гранату. Конечно, в чей-нибудь костёр, как патроны, мы гранаты не подбрасывали, понимали, что могли бы и убить человека. К этому готовились тщательно. Где-нибудь в лесу, подальше от посёлка разжигался костёр, в него бросалась граната, после чего все прятались в заранее присмотренные укрытия. Взрывались гранаты не всегда, но если взрывались, то взрыв раздавался приличный, и головёшки из костра летели во все стороны. Это было серьёзное мероприятие и проводили мы их не часто.
А гранат было много. Особенно советских РГД. Меньше – наших противотанковых здоровых чушек. Лимонок было мало. Хватало немецких на длинной деревянной ручке. Мы их называли "Фауст". У "Фауста" на противоположном конце деревянной ручки была металлическая заглушка на резьбе. Если ее отвернуть, вываливалась белая шёлковая верёвка с петлёй на конце. Перед тем, как бросить гранату, нужно было дёрнуть за петлю, граната приводилась в боевое положение и через несколько секунд должна была взорваться. Мы несколько раз пытались взорвать "Фаусты", бросали их по всем правилам, но они шмякались о землю и не взрывались ни разу. С советскими РГД мы такие эксперименты не проводили, ребята говорили, что они могут сразу взорваться в руках, мы верили им на слово. Говорили, что ребята постарше взрывали и РГД, но мы и не пробовали.
Как бы то не было, как говорит мама, шкурки свои мы старались, по возможности, беречь, понимали, что ещё пригодятся. Но все эти наши пиротехнические опыты получили широкое развитие через месяц-полтора после нашего приезда в Усть-Нарву. Когда мы на правах своих вошли в местную компанию наших сверстников. Потом мы как-то слегка охладели к этому занятию, видимо, пропала новизна ощущений. Но оружия и боеприпасов у нас всегда хватало, пока мы жили в Усть-Нарве.
Вскоре после приезда мы с папой поехали на "козле" в Силламяэ. В Силламяэ из Усть-Нарвы были две дороги. Одна шла вдоль берега моря и была короткой, до Силламяэ было километров 14-16. Но все морское побережье за пределами Усть-Нарвы было пограничной зоной, и чтобы ехать по этой дороге, нужно было иметь соответствующий пропуск, даже для нас, ребят. У папы и водителя пропуск был, у нас с Додкой, естественно, нет.
Вторая дорога была значительно длиннее. Нужно было сначала поехать в противоположную сторону – в Нарву. Там выехать на трассу Ленинград–Таллин, проехать по ней километров 15 в сторону Таллина и свернуть направо к морю. Там и был Силламяэ. Сам город на нас впечатления не произвёл. Собственно, и города-то ещё не было. Было построено и заселено несколько двух-трёхэтажных домов. Все остальное – были сплошные хорошо знакомые нам зоны, где зэки вели строительство. Строили и жилые дома, и промышленные предприятия. Всюду были котлованы, грязь.
У папы в конторе работало несколько офицеров, среди них был один моряк. Был он в морской форме, но на ногах у него были грязные сапоги. Моряки всегда были нашей с Додкой слабостью, невзирая даже на эти не форменные сапоги, смотрели мы на него с почтением.
Но приехали мы в Силламяэ, уже испытав потрясение. Километрах в 7-10 от Нарвы дорога проходила мимо холмов, носящих название Синимяэ – Синие горы. Это были небольшие холмы, высотой метров сто пятьдесят-двести. Но в плоской, как стол Эстонии, они носили гордое название гор. Когда-то они были сплошь покрыты лесом, в основном хвойным, видимо, поэтому и Синие горы. Весной-летом 1944 года там шли жесточайшие бои. В этом районе, несколько в стороне от дороги, мы увидели много подбитых танков, наших и немецких. Говорили, что их там было около сотни. И из всего леса, которым были покрыты Синие горы, не осталось ни одного целого дерева. Вверх торчали одни серые засохшие стволы, на них не было ни одной ветки, все было посечено снарядами и осколками. И Синие горы напоминали огромных ежей с длинными редкими иголками. Что-то подобное мы видели и раньше, когда ехали на поезде из Каштака в Тбилиси, но здесь это было гораздо масштабнее и производило большее впечатление. Позже я читал, что наши, форсировав Нарову ещё ранней весной 1944 года, в районе Синимяэ уткнулись в хорошо укреплённые позиции немцев и в течение 2-3 месяцев не могли продвинуться вперёд. Бои были очень тяжёлые. Здесь проходил кратчайший путь из России в Восточную Эстонию, а через неё и к Таллину, а Синие горы эту дорогу запирали. Потом, когда западнее наши войска уже с юга стали прорываться к Таллину, немцы в этих краях оказались под угрозой окружения и отступили сами.
Позже, учась в Таллинской мореходке в конце 50-х годов, я прочитал в "Советской Эстонии" рассказ участника этих боев. В одной из атак он был ранен, атака захлебнулась, наши отступили, и он оказался на нейтральной земле в глубокой воронке от снаряда. В этой воронке, раненый, без всякой медицинской помощи, он пролежал месяц. Вода была на дне воронки, с пищей было гораздо сложнее. И только когда немцы отступили, его подобрали наши санитары. Сейчас это кажется невероятным, но чего только не бывало на войне. Да и "Советская Эстония", наверное, проверила материал, прежде чем напечатать.
Кстати, недавно, в декабре 2005 года в передаче историка Правдюка, по-моему, она называется "Вторая мировая. День за днём. Русская версия", упоминалось об упорных боях летом 1944 года в Синимяэ. Правдюк сказал, что наши потери составили там порядка ста тысяч человек. Одно то, что у этих невысоких холмов мы понесли такие большие потери, говорит о напряжённости боев и о значении, которое Синим горам придавали обе стороны.
Усть-Нарвские пацаны говорили, что наши ребята постарше ходили в Синимяэ, лазали по танкам. Вроде, находили там пистолеты, это в нашей среде был огромный дефицит. Да что там дефицит, просто из наших сверстников, насколько я знаю, их ни у кого не было. У ребят постарше, говорили, водились. Ходить в Синимяэ было опасно, мин там, говорили, было много.
Потом, в течение года – полутора все эти танки оттуда вывезли на металлолом. А когда я последний раз проезжал мимо Синимяэ на машине по пути из Москвы в Таллин в 1987 году, горы снова были покрыты лесом. Но на всю жизнь запомнился мне вид этих гор с торчащими голыми засохшими стволами деревьев и множеством сгоревших танков среди них. Это как один из символов войны.
Хотя и в Усть-Нарве этих символов тоже хватало, и были они самые разнообразные. В компании ребят мы много болтались и по самой Усть-Нарве, и по ее окрестностям. Я уже говорил, что в самом посёлке было много полуразрушенных домов. Некоторые из них пострадали во время боевых действий, другие были просто брошены, их хозяева ушли с немцами, и бесхозные дома понемногу разрушались как сами по себе, так и с помощью жителей соседних домов.
Кстати, в Эстонии это было нередко, когда жители уходили вместе с немцами от наступающих частей Красной Армии. Мы лазали по таким домам, играли в них в войну. В некоторых из них мы хранили наш боезапас.
Олег ФИЛИМОНОВ
Продолжение следует...
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!