Мать Лизки - огромную, вечно непробиваемую матрону с лицом памятника, было не узнать. Смятая, скорее даже скомканная чьей-то злой рукой толстая пожилая женщина беспомощно сновала по огромной, помпезно обставленной комнате, хлопала бесформенными руками по бедрам, причитала. По белым, как тесто, щекам градом катились слезы, синие отвисшие губы мелко дрожали, да и было от чего. Когда Маша вошла, махнув остальным подождать, Лизка лежала навзничь на кровати, раскинув бессильно руки, плоский раззявленный рот создавал ощущение пустой щели, нос заострился, грудь тяжело поднималась. Живот у неё был совсем небольшой, максимум на шесть-шесть с половиной месяцев и его было и не видно - так распластано и плоско было тело женщины. Димка сидел на стуле рядом с кроватью, смотрел куда-то вниз, как будто видел что-то на полу, подрагивал плечами, молчал.
Маша остановилась у кровати, потрогала запястье Лизки, сморщилась. Потом повернулась к Димке, прошипела раздражённо.
-Дим. Ты что сидишь - то? В больницу надо, в реанимацию. Ты ж не идиот.
В ту же секунду огромное, тяжелое тело чуть не снесло Машу с ног - с налету, с разбегу, как будто это не женщина в возрасте, а лёгкая девчонка, на колени бросилась мать Лизы и завыла - так, наверное, воют раненые волчицы, когда у них отбирают волчонка.
-Маша! Христом Богом! Умоляю, я знаю, народ говорит, ты можешь. Все отдам, ничего не пожалею. Спаси!!!
-Матрена Андреевна. Я вам говорю, нужно срочно в реанимацию. Вызывайте фельдшера, пусть вызванивает вертолёт, быстрее.
Матрена подскочила, как ужаленная, заверешала громко, страшно, отчаянно.
-Какой вертолёт! Они уж отказались от неё, говорят не жилица. Рожать не разрешали, и так помирает, а она, вишь, настырная. Маша!!! Ну же. Что ты стоишь!!!
Маша наклонилась над Лизкой, положила правую руку ей на грудь, левую на живот, но… ничего не происходило. Она не чувствовала и не видела, все то, что ей было дадено свыше, как будто выключили, стёрли, отняли - и она совсем ничего не могла. Лизка уже хрипела, жизнь уходила из неё по капле, и, несмотря на Лушин отвар, который та пыталась ей влить в бессильный рот, смерть не отступала.
-Пришлого. Надо за пришлым, как его зовут, забыла. Остап ли, или ещё как. Димка, что ты рот раззявил, как рыба снулая. Беги. Вдруг успеешь!!!
Маринка, которая влетела пулей за Машей и Лушей орала так громко, что все разом очухались. Димка сорвался с места, как будто что-то вспомнил, через секунду пламя его волос полыхнуло в свете, падающем из окна на ночную улицу, и растаяло в темноте.
Маша тоже пришла в себя, встала на колени перед Лизкой, взяла её руки в свои, крепко прижала к груди, вся напряглась, застыла. И она не слышала, как тётка Марина кричала кому-то о странном парне, поселившемся на той стороне реки, буквально в шалаше, построенном им за пару дней, о дикаре, совсем чумном. Однако, которого все считали колдуном, ну, во всяком случае, не чуравшимся тёмных сил.
Маша уже почти потеряла силы, когда дверь за ее спиной хлопнула, и странный горячий поток воздуха протянуло от входа до Лизкиной кровати. Она не могла обернуться, ледяные Лизкины руки не отпускали, но затылком почувствовала - на неё смотрят. Смотрят страшно, остро, так как совсем недавно могла смотреть она, пока не потеряла дар, смотрит кто - то очень сильный, намного сильнее её.
-Держишь? Держи. Я помогу. Сейчас.
Крепкие, горячие ладони легли поверх Машиных рук, твёрдое, почти каменное тело прижалось до боли, и Маша застонала.
-Молодец. Убирай руки. Я взял. И отойди, а лучше иди домой, ты сейчас только мешаешь.
Шатаясь, Маша встала, опираясь на руки Марины и Луши отошла от кровати и, почти ничего не соображая, села на лавку у печи. Перед глазами стоял туман, но сквозь его белесую завесу, она видела - высокий, сутуловатый человек, расправив широкие плечи и чуть расставив руки, как крылья коршуна, навис над Лизкой, закрыл её ото всех огромным телом, и только по напряжённо застывшему затылку, странно выглядевшему из-за повязанной концами назад, чёрной косынки, видно было, как ему трудно.
Время превратилось в тягучую субстанцию и сколько его прошло, никто не понял. Засерел рассвет, потом в комнату ворвались солнечные лучи, вдруг ставшие жаркими, прочертили жёлтые дорожки на крашеном полу - и вдруг Лизка задышала свободно, потом застонала, а потом дикий вопль разорвал тишину.
Человек встал, повернулся лицом, глянул на женщин, как обжёг серым взглядом из под насупленных чёрных бровей.
-Роды примите. И бегом за фельдшером. Ребёнка я не спас. Женщина выживет.
Повернулся спиной, пошёл не быстро, видно было, как он устал. Потом обернулся, снова посмотрел на Машу, уже ласково.
-А ты молодец. Удержала. Её почти нельзя было удержать, а ты смогла. Сильная. Я тебя найду. Я, кстати, Влас, Маша.
И когда за ним закрылась день, перед Машиными глазами долго стояло лицо Власа - грубоватое, как будто рубленое из цельного куска дерева, с мощными скулами, слегка выпуклыми надбровьями, ласковой усмешкой узких губ и острым взглядом серых глаз из-под, надвинутой на лоб, чёрной косынки.
…Женщины вернулись домой не поздно , Маринка заварила чай, и они долго сидели молча, глотая чашку за чашкой. Уже начало смеркаться, когда Маша вспомнила про Олега. Но их комната была пуста, вещей Олега не было. И не было даже записки…