Лукьян
Где-то в России шла гражданская война, сюда в Сибирь она докатилась, когда в 1919 году пришел Колчак. Шел он и по их земле. Зашли в село, нагрузились продуктами, взяли скот и коней. У Данилы забрали муку, двух коней и сани, а особенно Лукьяна. Нагрузили сани, а его посадили возницей. Так и ушел Лукьян с колчаковцами поздней осенью. Плакала часто Марина по ночам, днем заботы не давали задумываться. А ночью все наваливалось. И в церковь стала чаще захаживать, просила Богородицу сберечь сына.
И сын вернулся к пасхе. Днем снег уже мокрел, наступала весенняя распутица. Однажды проснулась Марина, вышла во двор, а ночь тихая, лунная. Прислушалась и слышит, кони идут и сани поскрипывают, а наледь похрустывает под санями. Волкодав Дружок на цепи волнуется. Екнуло сердце у Марины, всплеснула руками, кинулась в хату до Данилы:
- Вставай, Лукьян едет!
- Откуда ты знаешь?
- Да слышно, и Дружок скулит и бегает на цепи. Он и разбудил меня.
Данила достал с печи валенки, накинул на плечи полушубок и вышел во двор. Прислушался и говорит:
- Далеко, еще только с Оконешникова выехал, пошли в хату, замерзнешь, - а сам отпустил с цепи Дружка. Пес рванул со двора, только его и видели.
В деревне всполошились собаки. Потом все стихло. Они зашли в дом, присели за стол, спать уже не ложились. Через какое-то время Данила вышел, послушал. Войдя, сказал:
- Еще полчаса подождем.
Марина до себя, оделась, накинула шаль и присела опять к столу. Данила тоже оделся, посидел немного. Потом надел шапку, полушубок, подперезался ремнем и сказал:
- Я пойду навстречу, а ты будь в хате, не выскакивай раздетая, простудишься, - и вышел.
Марина осталась за столом, вся напряглась. Тут на конце села забрехала собака. Марина вскочила, быстро оделась, выбежала за ворота и, постояв немного, увидела коней и собаку, что бежала рядом с ними. Хотела побежать навстречу, да ноги что-то не идут. Оперлась на столб у ворот, так и застыла. Вышел Степан, поддержал ее.
- Что такое, мама?
А она только и вымолвила:
- Лукьян…
Степан сразу все понял, да и Дружок радостный бежал к ним. Степан отворил ворота, и кони сами въехали во двор. Это были их кони и сани. Сани были нагружены. Степан закрыл ворота, взял ослабевшую мать и они пошли к саням. Из саней вылазил закутанный в тулуп, Лукьян. Мать кинулась ему на шею и сомлела. Лукьян подхватил ее, не дал упасть. Степан осторожно поднял мать на руки и понес в дом, положил на топчан. Зачерпнул воды и сбрызгнул, она очнулась:
- Где Лукьян?
А он как раз вошел, присел к ней на корточки, взял ее за протянутые руки:
- Я тут, мама, вернулся домой живой и здоровый, и коней вернул. Все хорошо, успокойся.
Тут из своих комнат выбежали сестры и Костя. Поднялся шум, гам. Кто говорит, кто смеется, кто плачет…
Зашел отец, он управился с лошадьми. Шум притих.
- Ну что, сороки, кормите брата.
Марина хотела встать, Данила глянул не нее:
- Лежи, мать. У тебя полная хата помощников.
Степан полез в печь, достал ухватом чугунок с тушеной картошкой, мясом, луком, еще горячая. Стал разжигать самовар. Галина положила хлеб с ножом перед отцом, в доме резал хлеб только старший мужчина. Данила прижал буханку к груди и стал нарезать хлеб.
- Иди, сынок, умойся, да сидай за стол, - сказала Марина, - Мне уже легче, что-то ослабла я, а теперь отпустило, мне уже хорошо.
- Иди, Лукьян, ешь, - сказал Данила.
Лукьян взглянул на отца и пошел в закуток, помыл рука, умылся, а меньшая Машенька ему рушник подала. Он взял рушник, улыбнулся, пальцем дотронулся до ее курносого носика, и вся тяжесть улетела. Как будто и не было этих четырех месяцев мытарств, не было бомбежек, не гнали их с Колчаком партизаны, не стреляли, не рубили шашками, топорами… как только живой остался, сам себе удивлялся.
Сев за стол, он почувствовал, что зверски голоден. Данила налил ему чарочку и молча, пододвинул. Лукьян выпил и стал уплетать картошку, мясо, капусту, грибы, все ел неразборчиво. Марина смотрела на него и молча плакала. Перед ней сидел ее старший сын, худой, одни глаза запалые, как-то по-звериному сверкали. Щеки ввалились, обросли молодой порослью. И узнавала его, и что-то чужое проглядывало в его облике. Данила посидел немного и тихо сказал:
- Марина, отведи девчат спать. А вы, Степан и Костя, пойдем, разгрузим сани, а то любопытных в ранце будет ой как много. Лукьян, ты поешь, и ложись спать. Мать постелет тебе.
- Не надо, я на печи лягу, отогреюсь хоть.
Хлопцы быстренько оделись и вышли с отцом во двор. Нагруженные сани стояли посреди двора. Кладь была умело закрыта войлочными попонами и затянута крепко волосяными веревками. Данила постоял около саней. Дружок взбрехнул и побежал до ворот. Данила оглянулся на пса:
- А ну, давайте, хлопцы, затянем сани в денник.
Взял дышло, хлопцы пристроились сзади, и сани, прямо на удивление, легко зашли в денник. Степан прикрыл ворота и они стали рассупонивать сани. Сняли попоны, которые внахлест закрывали поклажу. И чего только здесь не было: два бочонка с с солониной, и свежее мороженое мясо, и свиные окорока, и коровьи окорока, ящик сала пуда на два. Мука несколько мешков. А еще была мануфактура несколько тюков.
Когда они все это перебирали, вошел Лукъян:
- Это все одного офицера. Был там коротконогий, рябой, ох и злючий! Все тащил как сорока. У него трое саней были нагружены, а под Читой, как начали нас крошить партизаны и войска красные, так все бежали кто куда, а я развернул коней и наметом домой. Думал, не выскочу, всю дорогу молился, и, Бог дал, ушел. А что там, в санях я и сам толком не знаю.
Костя открыл очередной ящик с посудой, она вся была перекручена мануфактурой. Стали раскручивать, а там и ложки, и ножи, и блюда, самовар, сахарницы и другая посуда, вся серебряная. Данила распорядился:
- Всю мануфактуру поднимите на горище, сложите в ящики и хорошо закройте, чтобы мыши не погрызли. И всю посуду туда же. А муку в амбар и сало тож. Потом разберем. А здесь еще сапоги, полушубки и другая одежда. Что подходит – себе, а что мало подумаем куда деть. Да побыстрее, сынки, не то кто налучит. Собаку не привязывайте. Он пока не даст никому неожиданно зайти во двор.
Возились почти до зари. Уже перед рассветом вошли в дом. Только свели века, как Дружок не на шутку взбесился. Рычит да гавкает, как кого-то рвет. Первым выбежал Степан, за ним Данила и Костя. А в калитке самый никчемный мужичишка, с палкой отбывается от собаки, а сам норовит пройти до сеней. Степан схватил дружка за ошейник, Костя ему помогает, а Данила в своих огромных валенках, в подштанниках и нательной рубашке на распах, на плечах его черный полушубок. С грозным взглядом подошел к мужиченке, взял его за шиворот, приподнял и выставил за ворота.
- Тебе что надо, Петруха, аль заблукал с перепоя?
- Да ты что, Никитич, меня жинка послала закваски у Федоровны взять, опару поставить.
- Нет, ты мне не бреши, опару ставят с вечера! Так что тебе надо?- уже грозно спросил Данила.
Подошли Степан с Костей, они еле управились с псом. Петруха весь ужался, стал еще меньше, а сам что-то бормочет за Оксинью, свою жену, за опару, закваску… Все пятиться, пятиться, а потом как повернется и трусцой бежать в сторону своего дома. Из пимов сзади вихоть соломы торчит.
- Ты хоть пимы свои подшей! – крикнул ему вслед Данила, - А вы что топчитесь на морозе? Марш в хату, да на печь!
Марина уже встала, готовилась топить печь, у нее уже дижа пыхтела, сегодня она затеяла печь хлеб. Данила уже тоже не ложился, присел к столу и стали потихоньку разговаривать.
- Вот ведь какой проныра этот Петруха! Хорошо, Дружок на страже, а то бы он и в сарай заглянул, - сказала Марина.
- Да пусть заглядывает, там ничего уже нет, - ответил Данила.
- Ты же знаешь, какой он брехун, набрешет с три короба.
- Да пусть, - опять отмахнулся Данила, - Что-то себе возьмем, а что-то в Омск зимой поеду, продам. Ну, мать, пойду я. Скотину надо управить, а ты, как Галина проснется, пусть идет доить, а хлопцы пусть поспят, умаялись таскать. Считай, всю ночь колотились.
Дружки Лукьяна увидели, сочувствовали, от него и половины не осталось, только что длинный как жердина, а худой, как не переломился?
А он смеялся:
- Ничего, были бы кости, а мясо нарастет!
А летом другая беда. Ребята после колчаковцев нашли гранаты, разожгли костер и покидали их в огонь. А Лукьян был не далеко, сено косил. Видит – костер и дети возле костра.
- Ах вы, гады, что вы делаете? Вы же пожар устроите!
Соскочил с лобогрейки, и до костра. Дети врассыпную, а тут и бабахнуло! Один осколок попал Лукьяну в глаз. Врач сказал, что осколок был уже на излете, почти не имел силы убойной, но глаз вытек и остался он одноглазый.
Через год женился на вдовьей дочери Ульяне. Данила его не отделил. Прирубил еще одну большую комнату у дому и поселил молодых.
автор Нечиталенко Нина