Хмурая слякоть облаков поглотила яркое солнце. Солнце не сдаётся и опускает на землю блеклый, белый свет. В руках нездоровая ломота. Тело разбито перманентной усталостью, каждый взмах, как последний. Бывают такие дни. Связанно это скорее всего с давлением. Всё тяжело. Всё не охота. Довершением к этому проклятию служит тот факт, что мы один на один с Существом. Ни штрафников, ни Дяди Миши. Он отпросился в больницу. С самого утра Существо пьёт и разъедает мне мозг своим трёпом. Периодически выдавая сентенции: «Бабу мне надо. А то Мама старая стала за домом ей следить сложно. Но бабу хорошую. Без п…ды, но работящую. Слышал такое выражение». Или: «Дядьке моему надо морду набить. Я по дому всё сам делаю. А он не помогает. Ему прутом по башке дали. Он не нормальный. Пришёл к нам и живёт просто так». Я совершенно разговор не поддерживаю, на прямые вопросы не отвечаю. Иногда только рычу на него, что б работал. Он отойдёт сконфуженно, пороет немножко снег, не больше пяти минут и опять подойдёт с рассказами. Сам не работает и мне не даёт. Отвали от меня. Ты задрал. Сколько можно. В ответ начинается: «Это я задрал? Это почему я задрал?» и так далее. Опять отойдёт, побурчит, водки выпьет и ко мне по-новой с историями и разговорами. Мне остаётся только терпеть, скоро десятый день. Мы чистим площадки, уже третью за рабочее время, а ещё осталось часа три работать. И в помощи у меня только жилистые с мясцом мышц руки, неотстающая ответственность и трезвая голова, которая начинает плыть под натиском Существа.
А ты знаешь, ведь я за тебя свечку в храме ставил. За здравие, а ты на меня орёшь. Там батюшка хороший. Он моей маме курить помог бросить. Я к нему подходил, говорю, отец Гермоген помоги и мне бросить. Он посмотрел на меня и говорит: Тебе не помогу, приходи потом.
Он продолжает плести свои мысленные петли. Я сейчас так благодарен производителям водки и сигарет и отцу Гермогену за отказ. Это всё добивает Существо. Он так долго не протянет. Уродские мысли. Вот и в меня всё глубже проникает безумие, я желаю ему смерти, как желают смерти врагу. Существо лишь его оболочка, его повседневный костюм. Снег, где ты? Снег молчит и не отвечает. Надо найти взглядом что-то красивое и чистое, ещё не испорченное, успокоиться. Недалеко от площадки одиноко стоит красавица ель из той породы, что зовут голубыми. Подхожу к ней и ладонью глажу колючие ветви. Срываю легонько пару иголок, растираю меж пальцев и чувствую запах хвойного масла. Становится легче. Вон детский сад. Дети на прогулке. Гул голосов настоящий и звонкий. Это для них я чищу площадку, для них терплю Существо. Сжимаются на черенке Девочки пальцы со всей силой. По конечностям прокатывается заряд гнева. Я иду работать дальше.
Доделал. Приятно уходить. Работа сделана качественно. До первого снегопада виден будет результат труда. Когда этот снегопад через три дня, завтра, через три часа? Всё равно. Рутина работы становится привычной. Существо заметно опьянел. Наш путь пролегает недалеко от сетевого магазина. Существо начинает дёргаться. Значит, у него закончилась водка. Сейчас будет извиваться и врать. Слушай, у меня сигарет мало осталось, и пить так хочется. Я в магазин отойду быстренько. Тебе купить что-нибудь? Мне ничего не надо. Ну, я схожу? Да иди мне наплевать, делай что хочешь. Подождёшь меня, я быстро? Нет, мне работать надо, подходи на тридцать третью площадку, я буду там. Он радостно, как зверёк, убегает.
У меня появляется время передохнуть. Тут и десять минут спасение. Так без него тихо. Рядом мусорка и старое кладбище с небольшой церквушкой. Из-под сугробов торчат чьи-то жизни, спрятанные в камень надгробий. Разъеденный металл оградок не даёт им сбежать. На голых ветвистых липах, наблюдая помойку, цинично сидит вороньё. Меня ждёт работа.
Издали вижу Существо, он нетрезво идёт и покусывает шоколадку. Правый карман его куртки подозрительно потяжелел. Я даже не сомневаюсь, что там водка и скорее всего поллитровая. В ней конечно уже меньше заявленного объёма. Это его вторая бутылка за день. Может он сегодня нажрётся так, что его уволят? Их с Дядей Мишей уже ловили и не раз. Оба были в дрова пьяны, с трудом говорили. Существо присел тогда на стульчик в каптёрке и повторял через алкогольную дремоту: «Я просто очень устал». Дядя Миша же весёлым шагом, с неестественным наклоном тела вперёд, ходил туда обратно по коридору. Голова его висела дальше грудины и ног, со стороны казалось, будто она шальная, волочёт его за собой, но в конце коридора у него хватало сил развернуться и так до посинения. Дядя Миша, ты чего ходишь? Я ей сейчас всё скажу! Кому ей? Мастерице нашей. Она меры не знает, работаешь, стараешься, а ей плохо и мало, - решил добиться пьяной правды Дядя Миша. Давай ты по трезвому скажешь. Она же тебя пьяного уволит. Дядя Миша смотрит на меня из-под приспущенных век: «Я по трезвому не смогу». Иди, переодевайся и сваливай. Она в любой момент приехать может. На лице отражается работа мысли: «Ладно». За спиной я слышу хлопок тяжёлой, входной, металлической двери на пружине. Потом слышу голос Гагика и Женщины – Мастера. Перехожу в каптёрку там всё идеально. Существо спит, он съехал немного со стула, но куртка осталась на месте и он сидит, как всадник без головы. Дядя Миша спустил штаны до колен и сидит в прострации, при этом он шапке и верхней одежде. Мне смешно. Заходит Женщина – Мастер. Оглядывает весь пейзаж, смотрит на меня сдерживающего смех и спрашивает: «Они что сегодня пили?». Я не успеваю ответить. Из горловины куртки существа раздаётся глухой голос: «Я просто очень устал». Женщина - Мастер разворачивается и уходит. Она конечно отругала их на следующий день – что бы в последний раз такое, вы меня поняли. Они дружно покивали, подтвердили, что в последний раз, а в восемь часов десять минут Существо открывал новый пузырь. Дядя Миша, слабовольно сдаваясь похмелью, пил с ним. Обидно, что слово она своё не сдержала и таких последних раз было не менее десяти, может больше. Надеюсь, сегодня он действительно будет последним? Существо напьётся, Дядя Миши нет. Уволят только Существо. Признаться честно, мне было жаль Дядю Мишу. Он хоть и безвольный, но чистого духа человек. В нём сохранилась искренность, стыдливость, честность, забота и вся выпитая им водка не смогла смыть эти качества. Да и не будь Существа, не пил бы он столько. Существо был карой для нас обоих.
Давай в города сыграем? Нет. Давай, а? Нет. Ну, пожалуйста. Не буду. Проиграть боишься? Нет.
Я чищу большую площадку. С её центра не поносишь снег на лопате за заборчик, и поэтому приходится на пустых местах делать снежные горы. Это не по правилам, требуется, что бы снега на территории площадки плюс метр от заборчика не было, но как обычно ни людей, ни техники. Существо сидит на лавочке прилично косой. Он очень любит играть в города. Точнее он любит у меня выигрывать нечестным путём. Первые пару раз он победил меня достаточно быстро. Меня зацепило, и я пришёл домой и выучил штук сорок названий городов на самые популярные буквы. Сыграл с ним ещё раз и опять проиграл, но не потому, что он профессорски эрудирован, а потому что он начинал выдумывать несуществующие города. Проверить его сразу я не мог – телефон кнопочный без интернета, а он до седьмого пота мог доказывать, что выдуманный им город существует. «Да я тебе говорю, Нассенбург существует. Там хоккейная команда есть. Я в хоккее разбираюсь. Не будешь играть? Тогда проиграл». Мне приходилось называть на «г», но уже существующий город и так далее. Естественно я просто бросил с ним играть. Он же запомнил количество своих побед и дразнил меня трусостью поражения. Это искренне раздражало.
Отстань ты от меня. Не буду я с тобой играть. Ты выдумываешь города. Это не честно.
Он делает расстроенный вид, глаза наполняются водкой взамен слёз и произносит: «Зачем ты меня обижаешь? Я не выдумываю города». Отстань, дай работать. Пригорюнившись, он бурча свои сумасшедшие заклинания в отместку мне, вытаскивает водку, и не таясь, лихо присасывается. В бутылке, на взгляд было граммов триста. Теперь она пуста, соответственно Существо убрал литр водки меньше, чем за семь часов. Это даже по его меркам многовато. Он смотрит на пустую бутылку, и залихвацки бросает её вдаль. «Ну, на хрена? Нам же убирать! Это же бред», - не выдерживаю я. Всё бред, - подытоживает он и хлопает себя по карманам куртки в поисках сигарет.
Времени тринадцать часов десять минут, что бы дочистить, мне нужно минут сорок и это в хорошем темпе. У Существа осталось примерно столько же времени до потери связи с реальностью. Он всё ещё продолжает свою фирменную беседу с самим собой, но уже только при помощи гласных. Веки словно стесняясь, стыдливо стараются спрятать, остекленевшую витрину глаз. Рот приоткрыт, слишком расслабленные лицевые мышцы не в состоянии контролировать нижнюю челюсть. Меня подмывает подойти и поинтересоваться его состоянием. Хрен с ним, надо закончить площадку, не замёрзнет за сорок минут. Пускай посидит-подремлет, а то тащить его совсем не хочется. Хорош дурак, работаю я, пьёт он, и мне его пьяного ещё и тащи, а зарплату получим одинаковую. Не совсем понятно становится кто из нас дурак. Злость на Существо и ситуацию, рождаясь в затылке, подгоняет сердце и жизненным током, через руки, бежит в дерево и пластик лопаты, заставляя разлетаться снег. Тело забывает, что сделано из костей и мяса, и начинает работать, как откалиброванный механизм, под чётким контролем мозга. Задача выполняется повторяющимся алгоритмом: наклон, зачерпывание, бросок, ни одного лишнего поворота и движения. Из человеческого, слышится только тяжёлое, ритмичное дыхание, да эхом отскакивает в ушах прыткий сердечный бой. Труд теснит злость, заставляя выходить солёным потом из пор кожи.
Ни разу не разогнувшись, ни переведя дыхание, я добиваю площадку к двум часам. Вокруг пасмурный, зимний день. Собравшиеся с торца площадки берёзы, выглядят группкой неуверенных деревенских девушек на танцах. Отчётливо пахнет наваристым супом из окон близлежащего дома. Желудок вспоминает о своих правах и спрашивает есть. Существо лежит на лавке и мирно спит.
Как же хочется его бросить и уйти. Пускай его снимут на камеру. Пускай у него будут проблемы. Он заслужил. Беру его за воротник и в первую очередь сажаю. Бью по щекам с преувеличенным усердием. Просыпайся, просыпайся. Уже представляю, как везу его тело в телеге вперемешку с лопатами и мешками для мусора. Ещё пощёчина. Он приоткрывает глаза. Хлопок по щеке. Ты в порядке? Другой мир увидел, - еле шевелит языком Существо. Давай вставай, замёрзнешь. Я тебя до каптёрки не потащу. Он бубнит: «Сейчас, сейчас» и закрывает глаза. Гасится в его пухлых щеках звон ещё трёх моих хлопков. Хватит, - растягивая «А» с надрывом просит он и силится подняться. С моей помощью Существо оказывается на ногах. Идти можешь? Да. Его откровенно ведёт, он шатается, но идёт сам. Дай телегу повезу, мне надо подержаться. Падаю я, - говорит он с трудом, грудным голосом. Мне, почему то кажется, что он с меньшей вероятность упадёт и разобьёт лицо, и я отдаю ему телегу, предусмотрительно забрав лопаты. Существо берётся за ручки тележки и поначалу идёт ровно, только не долго. Его вновь начинает водить и, кажется, будто тележка одурела, а ему не под силу с ней справиться. Всё заканчивается на раскатанном машинами въезде во двор. Существо поскальзывается и, падая невозможной траекторией, забирает с собой тачку. Тихие дворы, изредка встречаются старики-пенсионеры, недалеко шумит школа. Существо без движения лежит на дороге, его досуг охраняет тележка, поскрипывая крутящимся колесом. Я смеюсь, злюсь и нервничаю одновременно. Безумие прокралось в поток моих чувств. Приходится его поднимать. Он вновь порывается вести тележку, но я запрещаю. Он передвигается змейкой, амплитуда которой ограничивается шириной тротуара. Проходим половину пути. Всё не могу больше. Надо перекурить, - останавливается Существо. На базе покуришь. Пойдём, без меня не дойдёшь. Он смотрит на меня с мольбой в глазах. Я не обращаю на это внимания и продолжаю идти. Мне противно находиться в такой ситуации и хочется поскорее добраться до каптёрки, оставить там Существо и уйти. Было бы лето, пускай себе спит на детских площадках, он пятидесятилетний мужик, я за него не отвечаю, но тут в минус восемнадцать мороза даже безумное Существо бросать не по-людски. Он пытается меня нагнать, падает, силится встать и начинает слюняво реветь. Опять его поднимаю. Он смотрит сквозь меня и с осуждением говорит: «Я для тебя всё делаю. А ты... Нельзя же так». Волнами на меня накатывает смех. Пойдём, добродетель чёртов. Вот повеселил. Сходимся на том, что он оставшуюся часть пути будет держаться за моё плечо – ему меньше падать, мне меньше поднимать и быстрее дойдём.
Серого кирпича пятиэтажки выстроились в ряд и молчаливо смотрят на нас. Они знают про Существо и про меня и про ещё тысячи жизней всё наизусть. Под их крышами скрываются детские крики, кухонная ругань, слёзы горя, физическая боль, духовные страдания. Резко иногда пролетит радость, уколется беседа шуткой и молодой, задорной кровью покатится смех. Приготовится обед или ужин, придут со школы дети и с работы родители, дождутся собаки и кошки своих хозяев, бабушки внуков, старики заботы, наступят выходные, и слабенько посветив, неброское тихое счастье, быстро рассеется, забьётся пылью под плинтус, а потом умрёт, не предупредив. Останется хамоватая реальность, продолжив угрожать тупым ножичком повседневных проблем. Опять придётся где-то брать силы жить дальше.
С другого конца дома, находится наш подвальчик. Он мил мне, только когда я иду по нему домой и видимо сегодня. Тележка в руках, Существо на прицепе – рабочий зелёного строительства закончил смену. Из двора нам на встречу выезжает легковая машина. Существо начинает заносить и он, делая опасную дугу, проходит совсем рядом с ней. Он же под машину попадёт, слышу я восклик и на секунду удивляюсь чужой заботе. Торопится к нам пожилая грузная женщина. Аркаша, Аркаша, что с тобой? Эта женщина его мать.
Минуты две назад я влепил Существу смачный подзатыльник, отволок его в каптёрку и толкнул на стул. Из последних сил, он выталкивал мать за уличную дверь, скверным матом разбавляя угрозы её убить. Пришлось принять меры. Теперь мы стоим с ней напротив друг друга, и она близка к слезам. Вот что с ним на этой работе сделали. Пашут, как на лошади. Совсем измотали. Из недр одежд вынимается конвертик платка. Он у меня не пил совсем, а как устроился, понеслось. Приходит домой пьяненький и говорит, каждый день: мама, мамочка я так устал… Я уже и уволиться его уговаривала, но он ни в какую… Как я, говорит, Мишку брошу… Она начинает плакать и тыкает уголком платочка в глаза и щёки. Мне жалко матерей, они навсегда прокляты Природой любить своих детей. Я специально ищу её взгляда. Он напивается здесь каждый день и не работает. От Вас сбегает сюда пить и врёт, что устаёт и что тяжело. Он сумасшедший. Округлив глаза и отвлёкшись от слёз, она удивлённо на меня смотрит. Аркаша у меня хороший, он добрый. Существо ли познакомил её с Безумием, или она сама передала ему его по наследству? Я не хочу и не буду в этом разбираться. Вы его не дотащите до дома, Вам такси вызывать надо. Она словно не слышит меня. Потом вдруг рвёт оцепенение и говорит: «А вы представляете, что у него внутри из-за этой водки творится?». Вызывайте такси. Естественно мне приходится остаться, что бы помочь погрузить Существо в машину. У Вас деньги то есть? Он мне ни копейки не отдаёт, пускай платит. Само собой я не стал его переодевать и Существо мирно, в рабочей одежде, посапывает на заднем сиденье автомобиля.
В спину мне, торопя домой, летит разыгравшийся ветер, но я дохожу до ближайшей по пути лавочки, сажусь на неё. Я просто очень устал.