Я только и делал, что поглощал информацию. Я читал произведения великих мыслителей, идиотские мемы, образовательные статьи, инструкции от приборов, которые в глаза не видел, какие-то дипломные и курсовые работы по чему-то там, биографии совершенно случайных людей. Я слушал классические композиции, популярные шлягеры, голосовые записи с диктофонов неизвестных людей, живые концерты забытых групп, звуки работы холодильника и скрежета по стеклу. Я смотрел советские образовательные ролики, случайные телепередачи, концептуальные картины каких-то загадочных режиссёров, записи того, как люди в костюмах корчатся и дёргаются под музыку. Информация лилась в меня густым, непрерывным потоком, и я не успевал задумываться о её качестве, о своём отношении к ней. Только мне становилось интересно – как это сбивалось течением. Только мне становилось тошно – это тоже сбивалось течением.
Вторую половину дня дядя Рэнди беседовал со мной о том, что мы с ним восприняли. Наша беседа состояла из обрывков несочетающихся фраз, иногда на разных языках. Я говорил ему об учении Будды – он в ответ пел мне песенку из мультфильма на молдавском. Я обсуждал с ним ноготочки испанским говором – он, путая слова, как Йода, рассказывал о деконструкции нормы. Иногда фразы складывались в отрывок из вполне нормального, осмысленного диалога – но это было нужно лишь затем, чтобы бессмыслица не стала совсем полной.
Всё это было для того, чтобы я разучился думать, точнее строить причинно-следственные связи. Но я упорно продолжал задумываться, хоть всё меньше и меньше, о том, что вижу или слышу, о том, что могу такого глупого придумать в ответ на глупую реплику дяди Рэнди.
Со временем я начал задумываться о различной чепухе, просто потехи ради. Я думал о жизни творческой богемы в штате Алабама, о том, как маленькая снежинка в Альпах создаёт целые лавины в горах, о том, сколько вариантов сочетания значков может быть в классическом одноруком бандите. О том, как я мог бы выбраться из этих маленьких наручников, чтобы приковать себя за талию большими наручниками к Эйфелевой башне. О том, как плохо грифель отслаивается от карандаша, когда пытаешься писать им по коже, о том, как классно будет напиться на выходных или взять на одного себя все долги биржи на Уолл-стрит. О том, как там поживает мама и отрос ли у брата новый палец, если он его лишился. А если не лишился, то как он живёт там, без потери пальца.
Я уже не различал, моя это реплика в диалоге или дяди Рэнди. Вроде у меня был хриплый голос, а вроде у него. Наверное, я мог говорить, не шевеля губами, а может и нет. Всё равно у наших диалогов или был какой-то смысл, или нет – какая разница, если я не могу его применить? Или могу. Я не проверял. Или нет.
