«Ты. Свои деньги делил так, как хотел. Может и честно, но крайне обидно. Хочу и я попробовать..» — она рубанула ладонью воздух. Словно, отрезАла от себя прошлую пошлую часть жизни. Усмехнулась, потянула актёрскую паузу. Развернулась и молча вышла. Говорить боле было не о чем.
Разговор, как все разговоры о деньгах был неприятным и скорым. Она, не растекаясь елеем. Озвучила своё решение и даже не дала попытки — себе?. кому другому?.. — выслушать чужое. Мнение..
Да и зачем. Её — много лет, и зим назад — никто ни о чём не спросил. Так, намекнули, частично озвучили. Сделали по-своему и забыли. О ней забыли.. Может и не бессмысленно и не беспричинно. Но обидно, до невозможного. Она пережить этого и не смогла. Выла ночами, каялась в несуществующем, ругала судьбину на чём свет.. И ждала. Ждала, когда Бог про неё огласит. Временам думала — не дотерпит. Так тяжко тлели дни. Особенно, ночи..
Но — хвала Всевышнему! — её терпения хватило. Злость добавляла сил. А выдержка — старого вояки — берегла ресурсы имеющиеся. Немного, но чтобы «дотянуть до весны». В пересчёте на «керенки» — полный саквояж.
Как часто мечтала она про фиаско. Их фиаско. Как придёт — в блеске славы и шарме очарования — на мелкий дешёвый сходнячок. Как выплеснет в злобные рожи тонны сарказма. И разметёт плебейские игрища высоким штилем — недосягаемой пробы! — остракизма. Как они станут рыдать и биться в истериках. Мельтеша, в бесстыдных попытках замять грехи. Как будут кучно подходить. Ланями на водопое, к разъярённому тигру. Валяться в ногах. Умоляя «снизойти и оставить при месте». Как наобещают горой лояльность к любым её начинаниям и ярость ко всем её врагам. Как выскажут самое-самое. Что хранили, бережливее счёта в Форд-Ноксе. В надежде — «уж перед этим-то не устоит!.. это ж так важно!.. мы ж — ни гу-гу, почти двадцать лет, и вот время пришло вскрыться!..»
Как будет она тянуть волыну. Пусть понадеются — как она надеялась. Многозначительно кивать, давать соблазны. Как и ей давали. Подкармливать и выпаивать. Как и её «берегли» — чтоб выпотрошить поосновательней. И прикопать потом — пустую донельзя! — в осеннем лескЕ. До крайней минуты лицо сохранять станет — не прочитываемым. Дождётся краха. Высмотрит каждую деталь. Насладится «до капельки». А затем, помашет ручкой — «до свиданья, дети..» — и выйдет за околицу. Их мироздания…
**
«Хорошо!» — кивнула сама себе, — «сильно, остро, характерно. Самый пик ознаменуется таким диалогом. Мысленным и без экивоков. Как бы, «открываем карты, господа!..» А там и до финала недалеко. Пара окольных сцен, катарсис и гробовое молчание. Ягнят..» Она помычала ещё что-то, мечтательно вскинув синие глаза к потолку. Пожестикулировала даже. Потыкала пальцами воздух, помяла ладони. Потом поднялась с мягкого кожаного кресла и прошла по кабинету — от стола к дверям и обратно. Что-то ей не нравилось. Может излишняя резкость, может отсутствие оной. Глянула к стене — напольные немецкие часы вот-вот отзвонят шесть вечера. Пора!..
Когда отзвенело и молчание. То, которое «гробовое». Оказалось, ничего более и нет. Ни начинки, ни камушка внутри. Пустотелые граждане, и гражданки. Кучно обабившиеся. Продавшие души и акции, за бесценки. Выпавшие в «полные банкроты», не умеющие совсем с этим жить! Смотреть было больно и противно. Она стряхнула крошки с салфетки, коя комкалась на коленях. Прямо на стол — что уж! Добила из фужера сладкое вино. Сняла сумку со спинки стула. Поднялась, огляделась.. Не прощаясь — а с кем?.. — прошла через зал. И покинула юдоль греха!
**
И вот теперь. Старой, пожившей шлюхой и терпилой-сквалыгой она рассчитывалась с обидчиками. Сифилисом, копеечной сдачей и ненавистью. Размером с Бразилию..»
**
Концовка пьесы её устроила. Полностью. Лучше и не скажешь. В самом-то эпилоге…»