Вступившая весной 1757 года в войну, которую потом назовут Семилетней, Франция была убеждена (в чем ее не уставали уверять и прочие союзные державы), что обладает сильнейшей в Европе армией. Это мнение лишь укрепилось после того как маршал Луи д’Эстре задал превосходную трепку союзнику Пруссии – курфюрсту Ганноверскому, разбив его 30-тысячное войско.
Но Фридрих II учел, что французов было в два с половиной раза больше, чем ганноверцев. А когда узнал, что любители спаржи и лягушачьих лапок, соединившись с австрийцами, двинулись в Саксонию, без колебаний поспешил навстречу неприятелю, имея под началом всего-навсего 24 тысячи бойцов при 72 орудиях. И хотя армия, ведомая французским принцем Субизом и имперским принцем Саксен-Гильдбургаузенским, тоже была не столь внушительна, как у д’Эстре, все-таки, на пруссаков намеревались обрушиться более чем 42 тысячи врагов, которых поддерживали 109 пушек. Вдобавок ко всему, подойдя к деревеньке Росбах, союзники успели занять господствующие над местностью высоты. На взгляд приближенных прусского монарха, ввязываться в сражение при таком раскладе означало обречь себя на верную гибель.
- Не портите воздух, господа! – по-солдатски прямо обратился король к своим штабникам. - Даю голову на отсечение, что эти самоуверенные бараны (король пренебрежительно кивнул головой в сторону франко-австрийских позиций) не устоят перед соблазном атаковать первыми. Еще бы – ведь мы перед ними, как на ладони, и нас так мало!
Фридрих, как в воду глядел: оба принца прельстились возможностью кажущейся такой легкой победы и решили дать генеральное сражение 5 ноября. Правда, они применили и тактическую уловку, оставив перед фронтом прусской армии небольшую кавалерийскую завесу. Под прикрытием скачущих взад-вперед по полю всадников главная часть союзного войска, выстроившись в три колонны, направилась для охвата левого фланга противника. Причем этот марш выполнялся совершенно открыто, под грохот барабанов и военные песни.
Прусский король совершенно спокойно наблюдал за маневрами противника, ровно в полдень приказав армии обедать и сам сев за стол. Ликующие союзники принимали пассивность пруссаков за трусость.
- Несчастные хотят отдаться нам в плен, не тратя зарядов! – перешучивались французы.
Между тем, Фридрих в своей многомудрой голове уже разработал план предстоящего сражения. В два часа пополудни он навел подзорную трубу на продолжавшие свой неспешный марш колонны противника, довольно кивнул и скомандовал боевую тревогу. Король решил ударить первым, пользуясь тем, что уже находящимся в движении подразделениям всегда труднее маневрировать.
Сев на коня, он проскакал в центр своего войска, махнул рукой, призывая поближе солдат и офицеров, и закатил небольшую речь.
- Друзья! Настала минута, в которую все для нас драгоценное зависит от нашего оружия и нашей храбрости. Вы знаете: все нужды, голод, холод, бессонные ночи, кровавые сечи – я делил с вами доныне по-братски; а теперь я готов для вас и за вас пожертвовать даже жизнью. Требую от вас такого же залога любви и верности, какой сам даю вам. Прибавлю одно: не для поощрения, а в воздаяние оказанных вами подвигов отныне до тех пор, пока мы не вступим на зимние квартиры, жалование ваше удваивается. Вот все. Не робеть, дети! С Богом!
При известии о повышении денежного довольствия пруссаки радостно взревели и в два счета изготовились к бою. Первыми из прусского лагеря вылетели гусары Зейдлица и обрушились на французских конных жандармов, моментально опрокинув их. Происходило нечто невиданное в истории войн: легкая кавалерия громила тяжелую!
После жандармов пришел черед франко-австрийской пехоты, оставшейся без прикрытия и еще не успевшей полностью развернуться для атаки. Тут Зейдлицу помогли гренадеры, которые в стремительном порыве порой умудрялись опережать даже свою конницу. Батальон за батальоном, соревнуясь друг с другом и со своей конницей в скорости, врезались в ряды противника, который не выдержал столь отчаянного натиска. Австрийцы побежали традиционно первыми, следом за ними устремились и французские compagnon d'armes. И только доблестные швейцарские полки, выстроившись в каре, отступали, сохраняя полный порядок, одновременно отбивая налеты гусар и сдерживая натиск прусской инфантерии.
Дабы выправить положение, Субиз спешно двинул вперед резервы. Однако на них моментально обрушился сосредоточенный огонь батарей, сооруженных на высоком холме. Сильно поредевшие подкрепления вскоре присоединились к бегущим с поля боя собратьям, и только опустившиеся сумерки заставили Фридриха прекратить избиение полностью деморализованного противника.
Потеряв около 500 своих убитыми и ранеными, пруссаки успели уничтожить 3 500 французов и австрийцев (по другим данным их потери были еще больше – около 10 тысяч человек), взяв 7 000 пленных ( в том числе 9 генералов) и захватив 63 пушки и 25 знамен и штандартов. Получивший пулевое ранение в руку доблестный Зейдлиц тут же был пожалован королем в генерал-лейтенанты и награжден орденом Черного орла.
По мнению военных теоретиков, Субиз и Гильдбургаузен проиграли битву по причине того, что неправильно распределили собственные силы. Мол, в центре следовало оставить больше войск, связав пруссаков боем. А для обходного маневра вполне хватило бы не трех, а всего пары пехотных колонн. Кроме того, сказалось отсутствие должной слаженности между союзными войсками, да и состав французских частей на поверку оказался куда менее качественным, нежели ожидалось – подвела даже прославленная артиллерия. Впрочем, сами вояки Субиза придерживались несколько иного мнения.
«Французы приписали свое страшное поражение трусости имперцев, которые своим воплем и бегством нагнали панический страх и на французских солдат», - сообщает русский историк Федор Кони.
В любом случае одной блестящей победой в битве при Росбахе Фридрих II достиг сразу двух целей: оставил за собой Саксонию и сильно поколебал имидж «непобедимой» Франции. Говорят, именно после этой виктории короля все чаще стали именовать Великим, против чего он сам отнюдь не возражал…
