Евдокия покормила детей. Положила их рядом с собой. Закрыла глаза.
Представила себе, как сейчас Джан подошёл бы, разговаривал бы с детьми, рассказывал бы ей о своей Родине.
— Как повезло Григорию, что ты есть у него, — сказал как-то Джан. — Я ещё не встречал в своей жизни такой влюблённой женщины, как ты, Дуня. Если бы ты видела, как ты на него смотришь! И я отдал бы всё для того, чтобы женщина так смотрела на меня. Я бы носил её на руках.
Джан взял руку Евдокии в свою и продолжил:
— И ещё больше я был бы счастлив, если бы этой женщиной была ты.
Евдокия замерла. Ей стало как-то стыдно. Залилась краской. Стало не по себе от того, что Джан видел её обнажённой, принимал у неё роды и при этом был влюблён. Вспомнила все его прикосновения, массаж груди, когда у неё образовался застой молока. От всех этих дум и воспоминаний волосы зашевелились на голове.
— Ты не подумай Дуня, что я сошёл с ума. Просто мне тяжело так жить. И уйти я не могу. Не хочу бросать тебя, пока ты ещё слаба. Просто знай об этом. И когда мне придётся уйти, не злись на меня за это. Твои дети стали мне родными. Это моя любовь к тебе спасла их. Я с вами, потому что вы нужны мне. Моё сердце остановится тотчас, как я покину вас. И я уже готов к тому, что стану бессердечным.
Евдокия не знала, что ответить Джану. Он продолжал держать её руку в свое руке. А потом приложил её ладонь к своему сердцу и сказал:
— Чувствуешь, как оно бьётся? Оно всё принадлежит тебе, и бьётся только для тебя.
Евдокия резко убрала руку.
— Джан, мне жаль, — сказала она тихо.
— Не жалей меня, Дуня. Я ничего от тебя не требую. Ты просто относись ко мне как врачу, — ответил Джан.
Но после откровения Джана Евдокия Степановна уже не могла относиться к нему, как к доктору.
Когда он нечаянно касался Евдокии, то по её телу пробегала дрожь. Она хотела рассказать обо всём Григорию, но не смогла. Ей стало страшно потерять Джана именно сейчас. Хотя это был даже не страх, а жалость к китайцу.
И она молчала. Продолжала любить Григория, но что-то изменилось в ней самой. Она ловила на себе влюблённый взгляд Джана. Стыдилась его прикосновений. Начала остро чувствовать холодность мужа. Он редко был нежен с ней. У него словно случались какие-то периоды нежности, а потом всё возвращалось на свои места. Как-то Евдокия спросила у него:
— Скажи, Гриша, что мне сделать, чтобы я чувствовала себя любимой? Мне опять нужно разучиться ходить?
Григорий только пожал плечами, и на следующие несколько дней стал внимательным, ласковым. А потом всё вернулось на свои места. И Евдокии стало казаться, что любовь Григория какая-то временная, словно по требованию только просыпается. С каждым днём ей становилось не по себе от этой мысли. Она стала смотреть на мужа какими-то другими глазами. И уже явно видела полное безразличие к себе.
Когда Джан ушёл, ей показалось, что любовь к Григорию стала какой-то непонятной. И она решила, что это сама любовь устала жить без взаимности и вместе с захлопнутой Джаном дверью покинула её сердце.
Евдокия открыла глаза. Посмотрела на сопящих рядом детей. Тепло разлилось по её телу, материнское сердце застучало тревожно. Потрогала лобики малышей, провела нежно по щёчкам. Глубоко вздохнула.
Григорий вошёл в комнату, присел рядом.
— Прости, Дунечка, я люблю тебя очень. Ну не наверстать мне упущенное. Не вернуть назад те годы, когда ты ждала моей любви. Ну дождалась же, Дуня. Всё у нас будет хорошо, — произнёс он.
— Какой ценой, Гриша, мне всё это далось…
Григорий обнял жену, она прижалась к нему, но не почувствовала былого трепета. Не ответило её сердце на его объятья.
Продолжение тут