Продолжаем публиковать главы из написанной много лет назад повести о южной тайге ЖИЗНЬ ЛЕСНОЙ РЕКИ из архива автора о маленькой лесной речке Воймеж .
Глава 2. ПОЛОВОДЬЕ
Зима понемногу отступала и вот уже закончился март с его морозными ночами и тихими солнечными днями. Задули тёплые ветры апреля, погода стала неустойчивой, меняясь на дню по несколько раз.
Тяжелые тёмные тучи, наползая с запада, заслоняли солнце и разряжались хлопьями снежного заряда. В лесу снежный покров превратился в густое месиво, в нём проваливались даже широкие заячьи лапы. В понижениях местности под снегом накапливалась вода. Началось переселение мелких зверьков на сухие возвышенные места.
В глубокой норе с большим количеством ходов и отнорков, вырытой в крутом склоне оврага, проснулись барсуки. Однажды ночью старый самец по подмёрзшей корочке наста вышел из норы и пошёл проверять свои охотничьи тропы. Разворочал по пути муравейник, но муравьи в холодную ночь укрылись глубоко под куполом. На перекрёстке лесной дороги и квартальной просеки барсук тщательно обследовал обнажившуюся почву под устроенной здесь лесниками скамьей. Покопался, что-то вынюхивая круглым чёрным носом, испачкал в песке лапы и пошёл дальше, оставляя на снегу грязные следы когтистых лап.
Вышла из норы енотовидная собака. Много набродила вокруг, у выхода отряхивалась, осыпая снег жёлтым песком с клочьями начавшей вылезать зимней шерсти.
У многих зверей в это время идёт весенняя линька. Свалявшимися клочьями висит линная шерсть на лисице, начала рыжеть голова и спина у белки.
Талая вода дошла до медвежьей берлоги, расположенной в молодом густом ельнике на склоне глухого оврага. Пришлось покинуть медведю зимнюю квартиру и начать свою бродяжью весеннюю жизнь. Трудно ходить тяжёлому зверю по глубокому, мокрому снегу. Медведь проваливается до самой земли, оставляя за собой широкую борозду следа.
В разгаре заячьи свадьбы. Много бегают длинноухие не только по ночам, но и днём.
Ещё в конце марта в деревнях и поселках появились грачи. Канюки-зимняки закружили над полями, высматривая грызунов. Родина зимняков тундра. Туда и возвращаются они ранней весной, иногда задерживаясь для охоты над заснеженными полями. Белый хвост, по кромке которого проходит четкая черная полоса, позволяет надёжно отличить этого пернатого хищника от его собратьев.
Покинули свои зимние убежища маленькие полосатые бурундуки и бегают теперь по мокрому снегу, оставляя на нем следы, похожие на беличьи, но только в полтора раза меньше.
На опушках леса, на лесных полянах и чистях среди болот идут турниры-тока тетеревов. Начинают играть тетерева на заре, когда небо лишь едва-едва светлеет на востоке. Гулкое бормотание и чуффыканье петухов отчетливо доносится до лесной реки со стороны ближайших полей. Несколько петухов токует на опушке леса, там, где поле близко подходит к долине Воймежа. У старых опытных бойцов есть свое место на токовище, площадка, на которой каждый из них поет. Как правило, взрослые самцы занимают центр тока. Молодые, родившиеся в прошлом году петухи, впервые вылетевшие на ток, ютятся по краям. На тонких березках по краю тока сидят курочки-тетёрки. Они посматривают на петухов и наблюдают за всем происходящим вокруг, охраняя самцов. Чуть только мелькнет рыжая лисья шкура или метнется среди деревьев серая тень ястреба – тетёрки подадут сигнал опасности – громкое «ке-ке-ке» разнесется по поляне. Тотчас петухи смолкнут и замрут, вытянув шеи, приготовившись к стремительному взлёту.
Но пока все спокойно, вот уже край солнца показался над вершинами елей, в разгаре тетеревиный ток. Пригнув к земле голову, опустив крылья и развернув хвост лирой, кружится на одном месте и громко бормочет крупный старый самец. Крайние рулевые перья хвоста, образующие лиру, круто изогнуты у него вниз – это признак зрелого опытного бойца. С каждым годом жизни тетерева лира загибается всё круче.
Кончив бормотать, петух поднял голову, подпрыгнул на месте, хлопнул несколько раз крыльями и громко угрожающе прошипел: «чуфф-шшии, чуфф-шшии».
Другие петухи тотчас же откликнулись и некоторое время одно чуффыканье слышалось на токовище, затем оно стало перемежаться с бормотанием, а немного погодя все петухи опять кружились и бормотали, опустив вниз краснобровые головы. Иногда короткими перебежками они приближались к границе участков соседей и тогда вспыхивали короткие стремительные драки. Сначала соперники угрожающе чуффыкали друг на друга, а затем, подскочив одновременно вверх, встречались в воздухе. Схлестывались тугие крылья, вылетало от удара несколько пёрышек и петухи вновь расходились по своим участкам. Ведь эти стычки, как и всё токование, лишь особый ритуал, а не настоящие жестокие драки. Остальные петухи, не замечая ни соседей, ни дерущихся пар, в упоении пели свою журчащую как весенний ручей песню.
Солнце уже оторвалось от зубчатой стены елей. Некоторые тетёрки стали слетать на токовище. Они стремились в центр его, где встречались со взрослыми, самыми сильными самцами. Эти петухи пережили уже не одну зиму, силой отстояв свое право петь в центре тока. Они должны оставить крепкое, выносливое потомство. А вот молодым петухам, расположившимся по краю токовища, ещё предстояло доказать свою силу в будущих турнирах.
Постепенно ток стал стихать, некоторые тетёрки улетали, уводя за собой петухов, другие встречались с самцами тут же, на токовище.
Ястреб-тетеревятник, побывавший в это утро уже на двух токах, но пока ничего не добывший, осторожно, прячась среди деревьев, летел вдоль опушки. Поднявшиеся клочья тумана скрыли его от зорких глаз тетерок. На бреющем полёте, нырнув в густую полосу тумана тетеревятник подлетел совсем близко. Низкий, стелющийся полет его был быстр и бесшумен – разогнавшись вдоль опушки, ястреб теперь планировал над самой землей. Он нацелился на одного из старых петухов, но тот, в последний момент заметив опасность, взлетел, громко хлопая крыльями и быстро помчался к лесу. Уже на лету старый петух прокричал «куккур-ракуа» - сигнал самой большой опасности, немного похожий на хриплое кукареканье домашнего петуха. Тетеревятник не погнался за ним, а сделав несколько сильных взмахов и добавив себе скорости, резко свернул в сторону и на краю тока схватил зазевавшегося молодого петушка. Остальные с громким хлопаньем крыльев в испуге разлетелись в разные стороны. Схватив птицу сильными лапами, ястреб сидел на бьющемся под ним тетереве, глубоко загоняя когти в тело жертвы. Дождавшись, когда она перестала биться, ястреб взлетел и понёс обмякшую добычу в глубину леса. Унести тяжёлого тетерева далеко ястреб не смог и, влетев в лес, уселся на сломанную сушину. Ощипав перья с груди тетерева, он с жадностью стал обклёвывать грудные мышцы.
На краю заболоченной полянки в смешанном сосново-березовом лесу на старой сосне располагалось гнездо ястреба. Самка уже отложила первое яйцо и теперь не сходила с гнезда. Заметив подлетевшего с добычей самца, она громко закричала. Отрывистое, неприятно звонкое «кьяк-кьяк-кьяк» далеко разнеслось в утреннем лесу. Услышав этот крик, замерли в тревоге многие лесные обитатели. Самец принес частично обклёванного им тетерева и положил его на край гнезда. Самка, схватив птицу, спланировала с ней на комель упавшей сосны, а самец, встряхнувшись, уселся обогревать кладку.
Дожди, туманы и яркое апрельское солнце быстро согнали снег с полей и лугов. Обнажилась влажная глинистая почва, покрытая стернёй или жёлтой прошлогодней травой.
У птиц в разгаре был трудный праздник перелёта. Звенели над полями колокольчики жаворонков. Поднимаясь вверх, кувыркались в воздухе чибисы, повторяя свое протяжное «чьи-у, чьи-у». Крылья их издавали при этом странный скрипящий звук. Так летают чибисы только весной. В ельниках над лесной рекой с натугой ворковали только что прилетевшие лесные голуби клинтухи. Жутким глухим голосом выводя свое «ухуху-ху-ху» вторили им голуби вяхири.
Огромные стаи зябликов и вьюрков останавливаются на полях, подбирая прошлогодние зёрна. Самцы этих птиц, рассевшись на деревьях по опушке леса, поют песню за песней почти без перерывов – пришла пора песен, пришла весна. Черноголовые, с ярко-оранжевой грудкой самцы вьюрков хорошо отличались от сероголовых с розоватой грудью самцов зябликов. В долине Унжи вьюрки редко остаются на гнездовье, продолжая свой путь в среднюю и северную тайгу и обычны у нас бывают только на пролёте. А вот зяблики - самые многочисленными птицы наших лесов. Они живут и в смешанных лесах поймы, среди дубов и вязов, и в светлых сосновых борах, и в тёмных ельниках, и в разреженных березняках у деревень.
Кажется, поёт весь лес. Сидя на верхушках елей, неторопливо выводят звучные трели певчие дрозды, трещат по кустам дрозды-рябинники, а в сосновых лесах грустно поют дрозды-дерябы и чёрные дрозды. А дрозды-белобровики, рассыпавшись по мелколесью, по смешанным молодым лесам повторяют свою особую, состоящую из двух колен песню – мелодичный пересвист и тихое замирающее щебетание.
Вода в реке поднялась, сломала лёд и буйным мутным потоком неслась в заснеженных ещё берегах. Все подснежные и подземные убежища лесных мышей, рыжих полевок, землероек и водяных крыс в прибрежной зоне затопило и они временно, на период половодья, укрылись в густых ельниках, колоднике и корягах на склонах речной долины.
Рухнул, растаяв, зимний ледяной замок Белогрудки и она тоже перебралась из русла в долину реки. Здесь непросто было найти подходящее убежище. Однажды в поисках укрытия Белогрудка обнаружила трухлявую березовую колоду с дуплом внутри. Она протиснулась в дупло. Из темноты до нее донеслось резкое пронзительное стрекотание. Белый зверек, немного меньше ее по размерам, стремительно бросился в атаку. Отразив первый натиск самки горностая, у которой в этой колоде были маленькие детёныши, норка поспешила выбраться из дупла. Но на тревожный сигнал самки из-под кучи хвороста выскочил самец. Злобно стрекоча, горностаи по очереди набрасывались на норку, нанося ей довольно болезненные укусы. Белогрудка помчалась прочь, подальше от этих свирепых зверьков, яростно защищающих свое потомство.
Самка горностая вывела детёнышей в норе водяной крысы на самом берегу реки. Но половодье заставило её перетащить слепых ещё малышей в более безопасное место. Таким местом и оказалась берёзовая дуплистая колода. Детёныши лежали в дальнем конце дупла на подстилке из шкурок и шерсти полёвок и мышей, перемешанных с сухой травой и трухой дупла. Рядом постоянно находилась мать, кормя и обогревая детёнышей. Отец охотился неподалеку. Свою добычу он приносил самке. Он уже начал линять – на ослепительно белой зимней шубке появились коричневые заплаты на затылке, плечах и вдоль хребта.
Белогрудке так и не удалось до утра найти надёжное убежище. Этот день она провела под кучей хвороста в гуще елового мелколесья. Груда мёртвых полусгнивших веток была слабой защитой, но всё же позволила зверьку укрыться и переждать апрельский день.
Вода в Воймеже стремительно прибывала. Она уже затопила пойму и бурным потоком мчалась между ольховыми стволами, увлекая с собой всё, что могло плыть. Река несла стволы деревьев, подмытые кусты, старое сено и сухую траву с затоплённых лугов. Даже брёвна небольшого моста подмыла и сдвинула вниз полая вода. Мощные поток раскачивал прибрежные деревья ольхи, ветви их слегка подрагивали и из распустившихся серёжек жёлтыми облачками вылетала пыльца. Снег быстро сходил, в лесу появились проталины. Повсюду стали слышны песни зябликов, перекочевавших с полей в лес. Самцы заняли определённые участки и пением оповещали других самцов о том, что территория занята. Самки, прилетающие немного позже, услышав пение самца, знали, что он владеет подходящим участком, на котором можно построить гнездо и выкормить потомство. Образовывались пары, пора песен и любви была в самом разгаре.
В лесу стали слышны новые голоса. Свою торопливую песенку распевал рыжегрудый самец зарянки, сидящий на еловой ветке по краю густого частого ельника. По опушке журчащей песенкой заливались зеленушки. В этом хоре прилетевших птиц терялись голоса зимовавших у нас синиц и давно уже прилетевших овсянок. Самцы овсянок, ярко-желтые, с темными «усами» по краям головы, сидя на голых ветвях берез по опушкам вызванивали свою мелодичную песенку. Как будто нежный серебряный колокольчик прозвенит четыре раза, а затем, после короткой паузы, раздается звучный последний удар: «зинь-зинь-зинь-зинь-и-ззи!».
В сумерках и ночью в сырой земле лесных проталин ищут червей и личинок насекомых длинноносые кулики вальдшнепы, оставляя в земле множество круглых дырок. По берегам реки, ручьев и лесных луж бегают маленькие тёмные кулички-черныши. С мелодичным криком взлетает вдруг самец черныш, показывая ослепительно-белый хвостик и серую грудь, поднимается выше прибрежных деревьев, а затем спускается, трепеща крыльями, на ветку дерева, беспрерывно выкрикивая свое «ти-ти-титивии». Одна пара чернышей уже нашла старое гнездо дрозда среди еловых лап невысоко от земли. В мае самка отложит в него четыре яйца и сядет насиживать. А пока – беззаботное время любви и черныш-самец почти весь день повторяет свой ликующий токовой полёт.
Трудные это были дни для Белогрудки. Корма ей теперь хватало – она ловила лишившихся надежных укрытий грызунов. Трудным это время было потому, что норка тоже потеряла свои убежища. Ходы под корнями ольхи, ниши под нависшим дёрном берегов, старые норы бобров, ондатр и водяных крыс – всё было затоплено водой. Белогруда бродила сейчас по малознакомым для неё склонам долины Воймежа. Длинные весенние дни проводила она под корнями елей, в гнилых старых пнях, в кучах валежника, под упавшими стволами. По ночам выходила на охоту.
В тёмные, беззвёздные апрельские ночи в чёрной глубине неба слышен свист множества крыльев. Летят, летят к таёжным рекам и озерам тундры стаи уток и гусей. Небольшими группами летят лебеди. С каждым годом, с каждым десятилетием всё реже становятся эти стаи, всё меньше птиц возвращается к родным северным гнездовьям. Но несмотря ни на что, каждую весну совершается великий перелёт.
Темной охотничьей ночи норки предшествуют долгие весенние сумерки. Догорает над лесом апрельская заря, постепенно смолкают голоса дроздов, но вовсю поют ещё рыжегрудые зарянки. Серый сумрак надвигается из лесной чащи, темнота постепенно густеет, становясь почти осязаемой. В это время приглушённый, бархатисто-журчащий тройной звук разносится над лесом: «хырр-хырр-хырроу», затем раздаётся звонкое «цык-цить» и тёмный силуэт длинноносой короткохвостой птицы, слегка покачиваясь, проносится над вершинами голых деревьев.
Начинается тяга вальдшнепов. Один за другим летят кулики вдоль дорог, рек, полян, опушек. Проплывают тёмные деревья внизу, светлыми пятнами выделяются в сумраке леса поляны. Но вот мелькает взлетевшая и тут же опустившаяся вниз птица. Это самка и тянущий вальдшнеп стремительно снижается на поляну, туда где на кочке ждет его большеглазая пятнистая подруга.
Гаснут последние отблески зари, все больше сгущаются сумрак, темнеет небо. Наступает самое тёмное время ночи. В сгустившемся мраке жуткий голос серой неясыти разрывает тишину леса. Переливчато, словно захлебываясь, кричит самец. Короткой трелью отвечает ему самка. Опять всё тихо, а затем тишину вновь прорезает всё учащающийся жуткий хохот самца: «ху-ху-ху-хо-хо-ооо».
В одну из таких ночей Белогрудка короткими прыжками двигалась в темноте ельника. Перепрыгнув через замшелый трухлявый ствол упавшего дерева, она вдруг увидела прямо перед собой силуэт крупного зверя. Это была затаившаяся у заячьей тропы рысь. Она услышала лёгкие прыжки норки и замерла в ожидании. Белогрудка и рысь прыгнули одновременно – норка метнулась в сторону, рысь бросилась на норку. Юркий зверек успел отскочить, однако лапа рыси зацепила одним когтем Белогрудку и разорвала её шоколадно-бархатистую шкурку на бедре. Белогрудка пронзительно, угрожающе застрекотала. От боли и страха у неё сработали пахучие железы под хвостом и в нос рыси ударил резкий, удушающе-едкий запах. Эти железы есть у многих куньих, но особенно хорошо они развиты у хорей и норок. Зачастую они становятся оружием последнего шанса, когда надежды на спасение уже нет. Вот и сейчас пахучие железы спасли норке жизнь.
Фыркнув, рысь отскочила в сторону. Норка воспользовалась этим и хромая бросилась в гущу еловых веток. Остаток ночи провела она в дуплистом пне, зализывая свою глубокую кровоточащую рану. Тонкие и круто изогнутые когти рыси, способны втягиваться и потому не касаются земли. Рысь, в отличие от волка, не опирается на них, когти её не тупятся при ходьбе, сохраняя свою остроту, и на отпечатках следов, как правило, не видны. На следу остаются лишь ямки от пяток да подушечек пальцев. Зацепив острыми когтями жертву, рысь либо удерживает её, либо наносит глубокие рваные раны.
Всю ночь множество звуков слышали чуткие уши норки. Шорох прошлогодних листьев под лапами барсука, тихий мышиный писк, крадущиеся шаги зайцев, весенние крики сов, хруст веток под копытами лося, плеск воды у бобровых нор – всё слышал не привыкший спать по ночам зверёк. Раненая нога болела, дупло было тесным и норке часто приходилось менять позу. Наконец серый сумрак рассвета пришёл в лес. Блеяние бекаса разбудило предрассветную тишину. Под первыми лучами солнца вспыхнули вершины шести высоких сосен. Проснулись и зазвенели над полями жаворонки, запели на опушке ельника зарянки. Тетеревиные тока откликнулись дружным гулом. На дальнем болоте протяжно и трубно закричали журавли…
В сосновых борах, по окраинам моховых болот, по участкам сохранившегося кое-где старолесья токуют лесные великаны глухари. Намного меньше их стало в наших лесах. Многие богатые когда-то тока молчат, на других поёт пять-шесть, редко больше петухов. Есть места, где птицы токуют поодиночке. Количество глухарей уменьшилось из-за пожаров и вырубки лесов, в первую очередь сосновых. Но глухариный ток, даже если на нём всего один певец, как в маленьком сосняке у Воймежа, не теряет своей неповторимой прелести.
Глухарь поет… Эти звуки невозможно передать буквами, переложить их на звуки нашей речи. Музыка глухариного тока возникла в глубине дремучих лесов задолго до появления человека, задолго до настоящих птичьих песен. Она родилась из лесных звуков – шорохов, скрипов, тресков. Глухарь поет… Высоко вытянув шею, подняв вверх полураскрытый клюв он роняет отрывистые, сухие щелчки, каждый раз вздергивая головой. Крылья приспущены, огромный хвост раскрыт веером. Всё чаще, чаще щёлканье, и, наконец, оно переходит в яростно-страстное скрежетанье. Это короткая трель, во время которой глухарь ничего не слышит. Глухарь поет…
День Белогрудка провела всё в том же дупле. Густой куст можжевельника скрывал вход в него и норка чувствовала себя здесь в относительной безопасности.
Утренний лес пел на все голоса. Громко выводили свою строфу с росчерком на конце зяблики, жужжащую песню пели вьюрки, вовсю распевали дрозды и зарянки. Мелодичную, красивую песенку напевает маленький крапивник. Его хвост задорно торчит прямо верх, а сама птичка быстро юркает в густых зарослях молодых ёлочек, среди ветвей и стволов старого бурелома. Этим утром впервые в лесной хор вступили пеночки-теньковки. Они прилетают раньше других пеночек и нежно вызванивают песенку, напоминающую перестук весенней капели, срывающейся с кончиков сосулек: «тинь-тень-тянь-тюнь».
На берёзу неподалеку от укрытия норки сел пёстрый дятел, зорко огляделся по сторонам и застучал клювом. Пробив в коре отверстие, дятел стал пить сладкий березовый сок. Напившись, он перелетел на ствол недавно погибшей березы и начал внимательно простукивать кору. Простучав и прослушав дерево, дятел несколькими сильными ударами вскрыл бересту точно над ходом личинки березового заболонника и длинным липким языком вытащил личинку из её хода. Рядом он отыскал ещё несколько личинок. На отвалившемся куске бересты хорошо видны следы простукивания (вертикальные черточки) и вскрытые дятлом ходы.
Затем звонко выкрикнув своё победное «кик-кик-кик!», перелетел на сухую пихту, подточенную изнутри муравьями-древоточцами. Прошлым летом их гнездо, располагавшееся внутри ствола, нашёл медведь. Он содрал лапами кору, оставив следы когтистых лап и выгрыз зубами гнездо древоточцев, добираясь до муравьёв. В результате дерево засохло от комля до вершины и стояло мертвым, зияя большим дуплом с размочаленными зубами зверя волокнами древесины по краям.
Найдя удобное место на вершине этого сухого дерева, дятел прицелился и «тррр-р-р» - протяжная барабанная дробь, похожая на пулемётную очередь, вплелась в утренний хор. Удовлетворенно послушав, дятел опять часто-часто стал бить клювом по своему сухому смолистому барабану. Вскоре он услышал ответную трель. Это на своем участке барабанила самка. Дятел-самец ещё не рисковал приближаться к ней, но знал, что скоро наступит день, когда самка будет к нему более благосклонна.
А из пробитой дятлом ранки на коре берёзы по каплям сочился сладкий берёзовый сок. На его запах слетаются разные насекомые: мелкие комарики, мухи. Прилетели и первые бабочки: крапивница и лимонница. Басовито зажужжал шмель – это перезимовавшая в земле самка-основательница будущей шмелиной семьи тоже прилетела отведать лесное лакомство. Вверх по стволу за соком потянулись цепочки рыжих лесных муравьев. Весной берёзовый сок – первая пища для многих насекомых. Все его любят, да не все могут достать. Вот и приходится лесной мелкоте искать пробоины дятла, подгрызенные бобрами березы, сломавшиеся зимой, под тяжестью снега, ветви. Из всех этих берёзовых ран сейчас активно выделяется сок, тонкими струйками стекая по стволам или падая каплями с концов веток.
По опушкам и на полянах появились листья и бутоны хохлатки. На солнцепёке цветы её уже распустились. Мать-и-мачеха вытянула к солнцу жёлтые ладошки своих цветов.
Установились тёплые ясные дни конца апреля. В глубине ельников, прямо на голых ветвях расцвели нежные, розовато-фиолетовые цветы волчьего лыка. Их тонкий аромат разлился в воздухе. Начавшая прогреваться лесная земля запахла прелым прошлогодним листом, грибами, весной.
Множество ручьёв звенит в это время в лесу. Они текут по колеям лесных дорог, вымывая из них камни-валуны, текут по дну глухих оврагов. Снег в лесу полностью сошёл, вода в Воймеже пошла на убыль. Она уже покинула пойму, но еще бурлила, наполняя русло реки.
Бобры оставили свои зимние убежища и широко кочуют по реке. Погрызы их появляются в самых неожиданных местах, нередко на большом удалении от поселения вверх и вниз по реке. У этих зверей по всему Воймежу устроены особые норы-убежища, в которых они могут укрыться во время своих путешествий. В них бобры отдыхают днем, а ночью выходят валить осины, обгрызать побеги прибрежного ивняка. Такие норы звери обычно устраивают под высокими крутыми берегами. От гнездовых и зимовочных они отличаются простой устройства и меньшими размерами. Короткий лаз из-под воды, оканчивающийся небольшой камерой, выстланной слегка влажными листьями осоки – убежище достаточное, чтобы бобр мог провести в нём светлую часть суток. В пустующих бобровых норах нередко укрывалась и Белогрудка. Вода уходила, освобождались норы и убежища под берегами. Грызуны, а вслед за ними и хищники возвращались на берега реки. Белогрудка тоже вернулась в привычный для неё речной мир.
Это вторая глава повести ЖИЗНЬ ЛЕСНОЙ РЕКИ о природе южной тайги, о маленькой лесной реке Воймеж, притоке Унжи, протекающей в Костромской области и об обитающих на её берегах зверях и птицах. Первую главу и предисловие можно найти здесь:
Хозяйка ледяного замка. Первая глава из неопубликованной повести о южной тайге