Пара переводных новинок о времени, о самоощущении человека в условиях ветшающей традиции
Заплутав в соснах
Пошманн М. Сосновые острова/ Пер. с нем. А. Кукес — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2021. — 192 с.
С первых же строк ощущение - попал в боллитру. Это значит, что настоящей истории не будет. Вместо нее дикость прозы, чурающейся реальности, пребывающей в пузыре, но желающей при этом поведать нам что-нибудь особо важное (про правильную жизнь, про что еще, про то, что мы забыли), оседлав героя-марионетку. Сколько книг на эту тему исписано. Но не надоедает. Одна радость – меняют декорации.
Так вот, поссорился как-то специалист по бородам (тут ироническая символика, конечно, – Бог, патриархат), университетская фитюлька с Матильдой своей, заподозрив ее в измене, да укатил с горя в Японию, подальше. Почему в Японию? Так страна самоубийств – вот и он совершает нечто такое, опять же символически, само собой. Прощай, прошлая жизнь! Далее у его по расписанию случайная встреча с японским студентом, жаждущим броситься под поезд. Тут тоже символ – современная цивилизация во всей ее принципиальной неэстетичности, даже умереть красиво, как самураю нельзя, негде. Делать нечего, вместе отправляются к заявленным в заглавии соснам, к истокам традиции, к душе поэзии, о которой все забыли, и только эти двое самоубийц – старый да малый помнят.
Мелочность, бредовость затравки вроде бы очевидна – автор берет ноту пониже, чтоб к финалу подвести нас к вершинам, и показать шири необъятные, глубины небывалые. Герой был болен, нездоров, запутался – и вот исцелился, испив от черных островных сосен родниковой правды.
После книжки Элизабет Гилберт некоторым вновь стало нужно куда-нибудь ехать (один из свежих примеров роман Ань Юй «Тушеная свинина»). Она дала мощный поп-пинок древней традиции, увязывавшей, опять-таки символически, географические перемещения и духовную эволюцию. Бегство куда глаза глядят, превращается сперва в скитания, скитания в паломничество – и так мы подкатываем к счастливому финалу. Гильберт – главный герой книги становится чем-то вроде нового Басе, лечится мудростью поэзии и начинает, наверное, я тут не специалист, тоже реформировать хайку. Читать это – в некотором смысле тоскливо, потому что результат предсказуем – герои прозреют, чакры откроются, мир в душе и гармония с окружающим будут восстановлены.
Поэтому, глядя на такие книжки, спрашиваешь себя не столько «зачем это читать?», сколько «для чего это написано?».
Конечно, может быть, кому-то придется по душе синтез травелога с элементами страноведения и кратким курсом японской поэзии, походящим на прозаическую иллюстрацию популярного пособия по обретения душевного баланса. Но не лучше ли купить все это по раздельности?
От этой книги не приходится ждать оригинальности. Будут и стенания по уходящей традиции, и экологический фрагмент с обязательной Фукусимой, и стиль, лоснящийся от культуры, а значит пустой многозначительности, и позиция туриста, и натужная обязательная экзотика зарисовок Японии и поэтических вкраплений, суемудрие и псевдоинтеллектуализм.
Поэзия вредна для прозы – роман Пошманн тому подтверждение. Но он же и пример того, что книга, выстроенная вокруг хайку оказывается поразительно обильной на пустые, идущие мимо разума и души читателя слова. Будем же и мы кратки:
Меньше чем книга
Сосны поэзии
Не насладишься
«Завтра ветер переменится…»
Харви С. Ветер западный/ Пер. с англ. Е. Полецкой. — М.: Фантом Пресс, 2021. — 368 с.
В конце того – начале этого года многие хвалили «Пиранези» Сьюзен Кларк. Книга хорошая. Но всегда есть лучше. По душе, по стилю. Как по мне, Саманте Харви Кларк в подметки не годится.
Ясность, тонкий свет бытия, вот что наполняет «Ветер западный». Да, мы слабы. Но эта слабость детская , она не надуманная, не литературная, она глупая, наивная, естественная, она от простодушия, от того, что мы люди.
Джон Рив, главный герой, ведет себя как священник, но не всегда как христианин. И это правдиво. И надежды его, и обман, и глупости, и искушения – все говорит, что он не столько слуга Божий, сколько пастырь человеческий, мало чем отличающийся от современного интеллигента и интеллектуала.
Чаще всего слово «человечность» употребляют в позитивном ключе, абсолютно позитивном или позитивном скорее в отрицательном смысле, в действительности подразумевая противоположное - «грешен, ибо человек». В романе Харви редкий случай изображения человека как есть, живого лика его. Стоит в звериной маске одной ногой в коровьей лепешке, среди мороси и непогоды, грозящей потопом, другой – в светлом духовном измерении вечности. Дитя церкви, дитя природы. И природной простоты, незамысловатости в нем хоть отбавляй.
Деревенька идет на весну. Пост да Пасха. Джон Рив ждет ветер Божий, ветер Западный, который разгонит все нечестивое. Как это знакомо – звать ветер перемен. Не делать, а звать. «Перемен требуют наши сердца».
Перед нами конец трудной, но счастливой эпохи. Что будет дальше, знает только ветер.
Время – главное действующее лицо. Время – река, убегающая без оглядки, или оно - мельница, вращающаяся по кругу?
Отсюда это движение романа вспять, как попытка проверить, неужели и впрямь кружится на месте? Или все же поток? Вечно иной. А мы в нем те же, нет?
Ветер тоже символ. Но уже прерывистости, перемены, поворота.
Нарождающийся протестантизм Томаса Ньюмана, и символический конец его в реке, как намек на будущее, до которого мы уже все дожили. Джон Рив, другое время – настоящее. Прихожане – прошлое, застывшее. В этой книге прошлое, настоящее и будущее встречается в конкретный момент, что происходит всегда, а значит, в вечности. Смешиваются воедино вера, суеверие, доверие и неверие.
Роман Харви не столько исторический, сколько культурно-антропологический, историософский. Оттого анахронизмы в нем не то нечаянны, не то нарочиты. Если последнее, то только лучше. Они, словно приметы будущего, врывающегося в текущий в романе день.
В повторяемости времени - намек на то, в книге можно увидеть не только историю Богом забытой деревушки XV века, но и опознать многое и из того, что осталось неизменным и по сию пору. Наше время перекликается с тем. Наше время такая же встреча времен. И мы все также думаем о мостах, о Боге, о плюсах и минусах открытости и закрытости, о том, сколь неостановимо время и неумолимо в своей логике бытие.
Достижение Харви в этой книге заключается не в мастерстве исторической романистики, а в умении передать неувядающую, неизменную атмосферу человечности.
Как правило, я ругаю книжки-картинки. И за то, что плохо нарисовано, и за то что не то. Но тут прям живопись работы старых мастеров, от которой глаз не оторвать. Скупой визуальный ряд, а за ним глубины. Внутри больше, чем снаружи.
Прочитать эту книгу – все равно, что прожить четыре описанных здесь дня самому. Сомневаясь, тревожась, надеясь и стыдясь.
Редкий случай, когда о современном романе с полным основанием можно сказать: уже одно чтение, скольжение по строчкам и словам глазом, дарит подлинное наслаждение.
Сергей Морозов