Предыдущая глава.
Хорошо у нас в Заречье. Мёд кадками полон. В полях пшеница зрелая и зёрна крепкие колосьями колосятся. Хлеба много и радеет в довольстве люд тутошний.
Было это годков так… много назад, аккурат, по осени поздней. Когда в речке нашей вода стала стынуть и коркой льда по ночам покрываться. И лесок наш Зареченский растерял почти все листья и ягоды вызрелые - ежам на радость.
Еж-то - зверь хитрый! Как осень приходит – он мёрзнуть начинает. А уж холодно ему становится! Вот он, как зверь в лесу приспособленный, живо к зиме готовиться начинает и хатки себе строить, чтобы, значит, смочь зиму лютую в теплоте переждать. Ёж – зверь хоть и маленький, но работяга! Как ягод-грибков в хатку свою натаскает, так и спит в довольстве до капели весенней.
Снег первый всё вокруг в тот год запорошил, и землю-кормилицу сковал холодом. А мужик наш Зареченский , топор на плечо забросив, отправился в лес. Бабы живо кудель да дела домашние побросали, чтоб успеть дров лёгких к зиме натаскать, мужику своему подсобляя.
Остались на хуторе только мы, старики, да ребятня совсем малая, что только титьку мамкину кушать бросила. Собрали всех в избе старшинной, да и ну ребятню сказками развлекать да калачами с блинами пригощать. Ребятня малая пляски устроила. Ну а нам, старикам-то что – всё оно в радость, когда на очах твоих потомство зелёное растёть, да как пшеница во чистом поле силы набирает.
И вот, как отец Небо день к себе прибрал, замкнув на ночь землю, как лучину первую зажгли мы, так и дверь в избу общинную распахнулась, а на пороге Данко стоить и девицу незнакому на руках держить. Та лежит – не шеволится, глаза закрыв, румянцем с лица схлынув, и косой по земле стелит. Сразу в избе общинной тихо стало. А Данко к лавке прошёл и девку, значит, на лавку ту и поклал. А она – как была непритомна, так и лежать осталась.
- Неужто померла? – заохала баба Яромила, руками всплеснув.
- Кто ж такая-то? Не наша, вродь бы. – головой покачала баба Ульяна.
Данко усами пошевелил и молвил:
- Кто такая – неведомо. Жива она, жива. Токмо непритомна. Нашла в лесу её Любава моя. А Глузд велел в избу общинную принести. Доколе все не возвернуться, вы за ней, бабоньки, приглядите.
Бабоньки – они ж хоть и сердешные, да новое всё – оно завсегда диковина. Яромила воды принесла, а Ульяна на лавку рядом с девкой присела. И ну её в чувство приводить. Девонька открыла очи свои и взглядом по избе повела. Улыбнулась и со вздохом на лавке села. Головой в благодарность только кивнула.
Бабы ну выведывать и распрашивать, кто такая и откель, ан молчить девка. Руки к горлу своему приложила, и головой из стороны в сторону помохала. Немая, значит. Вот беда-то беда! Девка статная, пригожая, но немая! Горюшко!
Но бабы всё же выведали – сирота. В лесу заблукала и седьмицу как бродила. Видано ли? Может, умом она того? Ведь каждый поди тропки лесные с измальства знает, грибы да ягоды в лесу зареченском собирая.
Всем было диковина. Только жена старосты Галина, рукой махнула и молвила:
- Да не трогайте вы её, дотошные. Только непритомной она была. Всё одно никуда на зиму не пустим. Сирота ж! Кому нужна! Пропадёт… пускай на нашем хуторе остаётся.
И стало вдруг чувство дивное посещать, что так оно и должно быть. Что бабоньки в этом все согласие нашли.
Да и Глузд, наш староста, дал добро, чтоб девка немая на хуторе нашем осталась. Выделили ей избу маленькую. Не жил там уж никто. Дед с бабой, что хозяйствовали в ней, оба померли, а детей-внуков не нажили. И такое бывает, что Богов чем прогневали, и без дитяток к старости пришли.
Вот и осталась сирота в Заречье. Изба у неё чистая. Хозяйство справляет потихоньку. А бабы зареченские помогают, чем могут.
Но вот диво! Хоть девка немая , слово не выведать, а всё будто разговаривает. То улыбнётся, то головой кивнёт, глазами скажет – рассказчица и розумница. Странная и дивная, но мало ли. Людишки – они не все однаковые. На вилы ж не поднимать, коль не делает зла никому, а напротив – улыбается скромница! Люд сразу это понял и девку в покое оставил.
Пробовали к ней наши парубки посвататься. Девка-то возраста красного! Смех и грех, но не срослось. Почему-то от намерений своих отказавшись, оставили девку.
Как-то, в лес по хворост зимой сходив, притащила на санках эта девка собаку. Собак оказался раненый с лапой сломанной. Точно волки его погрызли.
Девка-сирота собаку выходила и до выздоровления, значит, полного, жить у себя оставила.
Ей всё одно, одинокой немой горемыке в радость, хоть собак теперь есть, раз парень зареченский не мил оказался. Диво дивное, но мало ли! Всяко на земле-матушке бывает. И такое – тоже.
Только потом собак пропал куда, когда от хворей своих излечен сиротой был. И лапу девка немая травами ему залечила. А згинул ли – никто не знает. Пригорюнилась сирота, вздохнула.
- Не кручинься, девонька, - улыбнулась Галина, по льняным волосам её погладив, - Эвона у нас, в Заречье, зверья маленького много. Будет тебе потеха ещё.
И когда зима лютая отступила совсем, с крыш водой талой закапав, Марычка пришла румяная. Её всем хутором встречали. И про найду-сироту рассказали. Марычка к ней в избу пришла, вокруг себя ароматы трав дивных распространяя. И говорит:
- О тебе я знаю. Добродеей тебя звать. За то, что не мила людям была, от них ты и ушла. А здесь и люд мил тебе стал, и ты – для них. А о собаке, что убежал, не горюй и не кручинься. Когда черёд мне уйти будет, то он, глупенький, прибежит снова. Ведь не зря же он – Лето. Завлекла Зима его крылом своим белым. Заблудился он в лесу нашем и пропал бы, если бы ты его не нашла А за то, что спасла его, глупого, и пригрела, излечив, излечу и я тебя.
Сказала – и пальцами губ сироты коснулась. И вдруг диво произошло. Сирота поклонилась Марычке-весне в пояс и молвила:
- Спасибо тебе, сестрица названная.
Улыбнулась Марычка, искорками лукавыми из глаз просияв.
- Это тебе, Добродея, спасибо. За то, что ты у нас теперь есть, на хуторе Зареченском. За Лето хвостатого, и за то, что за людом хуторским присмотришь, пока меня много седьмиц здесь не будет.
Когда Марычке черёд был уйти – Лето прибежал в избушку к Добродее, корзинку с лесной ягодой в зубах притащил. И устроили проводы Марычке втроём - чаем липовым и ягодами лесными – аж до года следующего.
________
- Вот так всё и было, - улыбнулась бабушка-рассказница деткам малым, сказ свой заканчивая. - А вы давайте, пади мамкам вашим помощь нужна?
Ребятня с травки-муравки вспорхнула, как птички-щебетушки малые:
- Спасибо, бабушка за сказку! А можно, мы еще придём?
- Оно-то можно, но не частите. Одна я живу – дела делать нужно.
С весёлым смехом ребятня с полянки речной убежала. Только девочка одна осталась. Постояла, берёзку белую обнимая и решилась. Оно видно было, что сказать намерение имеет, да по малости лет и скромности – не решается.
- Бабушка, поговорить с вами хочу. – выдохнула.
- О чём же, милая? – улыбнулась бабушка.
Кусая губу, девочка с ноги на ногу переступала и глаза опустив.
- Бабушка, - наконец, решилась она, - Ты когда сказывала, как Марычка пришла к сироте, что немая была, её исцелив, молчала ты.
- Ну? – переспросила бабушка.
- Молчала ты, - продолжала девочка, смело на неё очи вдруг вскинув, - Но думала, как хорошо тогда было. И имени своего им не говорила. Ведь Добродеей тебя и звать. Но Марычка тайну твою сохранила, потому тебя для люда Зареченского Марфой звать.
Бабушка к речке лицом отвернулась, чтобы улыбку свою спрятать.
- Да, дитятко, правда твоя, - повернулась к девочке Добродея, и продолжила губ улыбающихся не разжимая.- Ты ко мне частить можешь. Я травкам тебя научу и с Лето ознакомлю. Он всяк кажен год прибегает. И в лесу уже не теряется.
Девочка улыбнулась и взяла бабу Марфу за руку.
Для люда стороннего – казалось, ребятня малая сказку слушала, убежала после, а одна вот - осталась. Стоит дитятко и баба Марфа – молчат будто, просто водой речной любуются и солнышку радеют. Сказка дивна. Всяк её переваривать потребно. И старикам, и деткам малым.
________