-Юльк, ты корзинку поменьше бери, здоровую Петру дадим, пусть тащит, бездельник. Да там, в шкафу у меня платье возьми, темненькое, зелёное, в цветочек. Жалельное надо седня, куда ты в светлом.
Ксения летала по дому, как весёлая большая птица, аж создавала завихрения воздуха на поворотах. Все вместе собирались на кладбище, помянуть родных, Красная горка грянула шикарной погодой, ярким солнцем, настоящим летним теплом. Разом, в один день все луга засверкали зеленью, полянки, берега речки и проулки зазолотились одуванчиковыми солнышками, напряглись почки слив и вишен - вот - вот брызнут сочным цветом, и затопит село, лежащее в чаше среди невысоких холмов, белым молоком.
Юлушка проследила глазами за бреющим полётом тётки, крикнула погромче, боясь что та, совершая очередной вираж, просто не услышит
-Теть Ксень. Что помочь - то?
-Да чего помочь, одевайся. И так последние явимся, скажут бабы, что мы куры ленивые. Давай, во дворе тебя ждём. Да с корзинкой осторожнее, яйца там.
Юлушка кивнула, открыла шкаф с теткиными немалыми нарядами, вытащила платье. Оно, как - то сразу попалось ей в руки, видно Ксения приготовила его заранее, отстирала, отгладила, явно она его не носила давно. Платье оказалось лёгким, шелковым, глубокого зелёного цвета, очень тёмного, но необыкновенно красивого. По этому, таинственно, слегка переливающемуся фону кое - где были разбросаны печальные изящные веточки - полураспустившейся черемухи, ландышей, и ещё какого-то незнакомого слегка серебристого цветка. И вправду - тихое, грустное - жалельное. Так их, эти наряды, в которых шили специально для таких выходов, называла ещё её бабушка, чем смешила маленькую Юленьку, стыдно было, а смешно.
Платье село на Юлушку, как влитое, нежно подчеркнуло грудь и талию, свободно упало лёгкими складками чуть ниже колена, скрыв, начинающий круглиться, животик. Быстро скрутив свою рыжую копну в пышный узел, она накинула на голову тот самый, подаренный мужнин шарфик, схватила корзинку и выскочила во двор.
-Фьюююю. Вот ты, племяшка, созрела. Прямо яблочко наливное. Откуда что взялось-то, иль я слепой ходил? Прынцесса. Да и моя, глянь - чисто жар-птица.
Дядька Пётр шутливо потрепал Юлушку за нос, подхватил разнаряженную так, что глаз ломило, жену под руку, и торжественной процессией они отправились к околице. Там, за речкой, за старым, сбитым из вековых брёвен широким мостом, раскинулось сельское кладбище.
Сейчас оно даже и не было похоже на кладбище, а скорее на поле разноцветных огромных цветов, тут и там, у могил, кто на лавках, кто на расстеленных ковриках, сидели люди. Они поминали своих, раскладывали угощенья на могилах, весело переговаривались, смеялись, вроде они не у могил вовсе, а на гулянье.
-Светлый праздник Красная горка. Больше Пасхи люблю. А потом Радуница, души радуются. Садись, племяшка, выпьем с тобой на помин души.
Дядька Петя чуть захмелел, расчувствовался, пустил слезу, красный нос вспотел и вспух, губы дрожали.
-Нет, дядь Петь. Я к своим схожу. К маме, да к отцу. Я ненадолго, скоро приду.
-Иди, иди, дочка. Я тоже подойду, брательника вспомяну. Иди.
Юлушка медленно возвращалась обратно с родительских могил, брела по тропинке между крестами, солнце уже погрустнело и начало склоняться к горизонту, побросав на остывающую от дневного жара траву, золотые монетки-зайчики. Везде почти опустело, люди собирали свои корзинки, потихоньку тянулись домой. Вся земля вокруг крестов была усыпана зелёными и жёлтыми яйцами, расцвела пышным бумажным цветом роз, георгинов,астр, гвоздик, они шелестели гофрированными папиросными лепестками на лёгком вечернем сквознячке, как будто хотели улететь. Юлушка замечталась, в её душе появилось странное, непривычное чувство тихой грусти, лёгкой, даже немного приятной боли и особенного покоя - не равнодушного, наоборот, светлого.
И, почти у поворота к выходу, у одной из могил она увидела знакомую фигуру. Сергей стоял сгорбившись, понуро опустив плечи, как старик - немощный и одинокий. За эту неделю, пасхальную, праздничную, его как будто подменили, кто-то недобрый смыл весь лоск и краски, потер ластиком, как ребёнок протирает до дыр неудавшийся рисунок, присыпал пылью, золой и пеплом. Юлушке даже показалось, что он поседел, ну, а похудел точно, причём заметно. Нарядный пиджак, совершенно нечищенный, с грязноватыми обшлагами рукавов, висел на плечах, как на вешалке, неопрятно и некрасиво.
Юлушка подошла сзади, тихонько окликнула мужа, чувствуя, как сердце сжимается от жалости и боли. Сергей обернулся, улыбнулся криво, потер бледный лоб ладонью.
-Юльк. Это мои тут. Папка тут, погиб он. Да дед с бабкой. Тоже. От лихого зла.
Юлушка в жизни не слышала от мужа такого человечески-нормального тона, сердце у неё защемило ещё больше, она подошла.
-Ты, Юльк, домой возвращайся. Я ушёл, у другана живу пока. Потом мамкин дом отремонтирую, заберу её с интерната, с ней буду. А ты к себе иди, что по людям подбираться. Хозяйство твоё там, да и этот… Лис. Он там один, бродит, как волк, я его кормить хожу, да он тебя ждет. Так вот.
Сергей ещё чуть постоял, глянул на Юлушкин живот, крякнул и пошёл к воротам по тропке. И ни разу не обернулся.