Когда я родила своего первого ребенка, я торжественно, по-пионерски, еще в роддоме поклялась ему, что не буду воспитывать его так, как воспитывали в детстве меня. Как у любого советского ребенка, у меня было самое обыкновенное детство, все как у всех, но я все равно помнила моменты, которые меня обижали и заставляли чувствовать себя… брошенной.
Шли годы, я старалась. Я читала умные книги о позитивном родительстве, о привязанности и возрастной психологии. Ребенок рос, я водила его на английский с пеленок, потом в садик Монтессори, потом в школу по месту прописки. Дома я с ним много занималась сверх школьной программы, старалась раз в неделю выдавать культурный поход… Но хоть я и старалась, я не могла назвать себя хорошей мамой. Часто я вела себя как моя собственная мама, поступала с ребенком так, как она поступала со мной. Например, взбешивлась из-за какой-то неправильной загогулины в прописи и начинала орать…
Так не пойдет, сказала я себе однажды, и села анализировать свое материнство и детство. Я составила список того, что мне не нравилось в воспитании меня родителями. И что нравилось. Скажу заранее, список меня подавил и размазал. Он был больше, я его сократила. Он заставил меня вспомнить детство, которое я одинаково любила и ненавидела.
Вот что получилось.
Мне НЕ нравилось:
То, что мама возмущалась: «Надо было вот так сказать!»
У мамы была не та формула мудрости или урока на будущее, когда «надо было вот так сказать» воспринимается как забота. «Надо было вот так ответить!» всегда произносилось с раздражением и намеком, что дочь умом не вышла. Если я признавалась, что защищала свои границы, то мамина ремарка несла смысл: «сдурела! надо было стерпеть, а не огрызаться. Подумают теперь, что ты невоспитанная». Если я сообщала, что классно пошутила, мама закатывала глаза: «а нормально ты ответить не могла что ли? Петросян нашлась!». В общем, в любом случае, неправильно все. Я все время боялась не угодить маме своими разговорами с кем-то. Да хоть с собственными подругами. Поэтому старалась не делиться.
То, что мама орала на меня, если я падала или простывала
Я никогда, никогда, никогда до самого последнего момента не признавалась маме в том, что расшибла коленку, локоть, больно упала, скрывала сопли и больное горло пока это было возможно. Потому что если мама узнавала, что я упала или заболела, ее первой реакцией было наорать на меня до звона в ушах. «Сама виновата! Сама виновата! Сама виновата!», «А я теперь тебя лечить должна, будто других забот нет!». Однажды в 12 лет я простыла до крови в моче. Тайком собрала анализы в баночку и тайком поехала на автобусе в больницу сдавать их. Сама записалась к педиатру и сама все рассказала про свое самочувствие. И сама бы лечилась, дома полно лекарств, думала я. Но педиатр на повторном приеме сказала, что у меня страшенное воспаление, мне надо ложиться в больницу, и вообще почему со мной рядом нет мамы? Пришлось сказать: «Она много работает, ей некогда». Думала, что правильно сказала, а все равно оказалось, что неправильно…
То, что мама обесценивала все мои старания
Я выросла белоручкой. По дому к своим 18 годам я практически ничего делать не умела. Ни готовить, ни стирать, ни пол помыть нормально не могла. Каждый раз, начитавшись книг для девочек про домоводство, я бежала к маме с просьбой разрешить мне постряпать тортик или печенье, но всегда слышала в ответ: «Еще чего, все продукты и газ переведешь. К плите лучше не подходи вообще, не дай бог весь газ выпустишь и дом взорвешь». Однажды я тайком, пока мама была на работе, помыла все полы в квартире, вытерла пыль, пропылесосила. Пришли родители, я радостная, что такая помощница, и вот, смотрите, у все у меня получилось, я все смогла! Папа похвалил. А мама сказала, что ей теперь все перемывать придется, потому что «все не по её сделано» и не туда поставлено.
То, что мама сравнивала меня с дочками своих знакомых не в мою пользу
Таких случаев было полно. Но один по своей обиде запомнился на всю жизнь. Едем в автобусе, я рассказываю про свою новую учительницу и про то, как она гордится своей дочкой, каждый урок про нее рассказывает, все хвалит и хвалит: и торты-то она стряпает, и дома-то она убирается, и за цветами ухаживает. Это был такой по-детски корявый намек, крик души: «Мама, почему ты меня не хвалишь так, как эта учительница хвалит свою дочку?!». Но вместо этого мама заорала на весь автобус: «Вот именно, у всех дети как дети, а ты вечно ничего не можешь ничего нормально сделать!».
То, что мама избегала моих объятий
«В кого ты такая ласковая, в отца что ли?», — говорила мама не то с досадой, не то с удивлением, когда я, маленькая, старалась залезть к ней на колени и обнять. Мне физически было важно обниматься, это был мой язык, мне становилось спокойно, когда я получала свою порцию объятий. У мамы был, скорее всего, другой язык любви, она не выносила долгих физических прикосновений, и поэтому меня редко обнимала. «Ну все-все, иди играй, я устала», — чмокнув меня, назойливо просящую поцелуй, говорила она.
То, что мама вовлекала меня в свою личную жизнь
У мамы, наверное, не было подруг, поэтому она рассказывала все мне. Про мамино детство и молодость я любила послушать, а вот про теток с работы — не очень. Еще не любила подходить к телефону и врать, что мамы дома нет. Прям ненавидела. Не любила, когда мама спрашивала у меня, прав ли папа, когда они ссорились.
Было еще много разного. Но фоном запомнилось то состояние тревоги, в котором я провела все годы в родительском доме: я просыпалась и гадала, за что сегодня, интересно, меня будет ругать мама с присказками «у всех дети как дети», «что ни день, так что-нибудь да есть» и что «не понос, так золотуха»?
Мне нравилось:
То, что папа не орал на меня
Я не помню его крика на меня. Замечания он говорил по-доброму, иногда строго, но все равно не громко.
То, что папа не читал нотаций, а рассказывал истории
В детстве нотации плохо воспринимаются. Ты стоишь перед взрослым и думаешь только об одном: когда же он уже закончит, и я пойду играть? Папа не учился на педагога, но понимал это лучше любого родителя. Он был очень работящим, и свои истории о том, как правильно и неправильно поступать, он рассказывал, одновременно занимаясь чем-то полезным: плел корзины, шил ремни, выстругивал доски… В его историях всегда был какой-то мальчик, который попадал в те же ситуации, что и я. И я следила за его руками, и с интересом слушала, как этот мальчик выбирается из неприятностей, как исправляет свои проступки. Иной раз мне казалось, что папа, не зная моих неприятностей, просто угадывал своими историями мою жизнь, и всегда так вовремя.
То, что папа всегда был в моем углу
Много раз папа давал мне понять, что он на моей стороне. Однажды его вызвали в школу. Надо сказать, родителей вообще не вызывали в школу, я так хорошо училась и вела себя там, что мама даже на родительские собрания не ходила. А тут папу вызвали. Из-за того, что я в 14 лет стала ярко краситься. Папа не любил, что я красилась в школу, и он много раз просил меня этого не делать, даже строго просил. Но разве меня это останавливало? Я забегала к подружке, подкрашивалась у нее, и со школы тоже забегала к подружке, умывалась на всякий случай… «Ну все, мне хана», — подумала я, когда папа пошел к классной. «Красишься, значит?», — спросил он у меня с улыбкой по возвращении из школы и хихикнул. Это была не та реакция, которую я ожидала. Я опешила. «Что сказала учительница?», — вступила в разговор мама, по привычке нахмурив брови и взяв грозную ноту. — «Сказала: «ваша дочь красится!»». — «Ну а ты?». — «А я спросил: а как она учится?». — «И? При чем тут ее учеба?». — «А учительница сказала: хорошо учится, даже очень хорошо, и поет хорошо, и рисует, и танцует, и олимпиады выигрывает», — продолжает папа и улыбается, словно не заметив мамину вставку, а сам на меня смотрит. «Ну, а ты что сказал?». — «А я сказал: вот и славно. Значит, накрашенные ресницы ей не мешают». И засмеялся. Потом просто обнял меня и… ничего не сказал. Не передать словами, как я ему была благодарна за то, что даже в тот момент, когда меня отчитывали учителя, он не взял их сторону, а защитил меня даже когда меня не было рядом… На следующий день я и сама убедилась, что один слой туши на ресницах выглядит гораздо лучше, чем три.
То, что папа разрешал пробовать свои силы
Я часто хотела пробовать что-то новое для себя, но с мамой договориться было сложнее, а с папой — нет. «Папа, мне так надо поехать в райцентр в Дом пионеров на выставку, но мама не разрешает. Поедешь со мной?». — «Мне надо работать. Но ты возьми деньги и съезди на автобусе сама». — «Но мама говорит, что одной страшно и опасно!». — «Когда ты вернешься, маме расскажем, что ты теперь можешь ездить на автобусе сама. Она больше не будет на этот счет переживать». Я никогда не забуду ту волшебную поездку, во время которой почувствовала себя чуть взрослее и поняла, что это не так страшно делать что-то новое, как кажется.
То, что папа брал с собой на работу и учил меня всему
Папа всегда хотел мальчика, а я родилась девочкой. Но от этого он не любил меня меньше, но и не относился ко мне как к хрустальной принцессе. Я умела забивать гвозди, орудовать рубанком, пилой, могла сколотить незамысловатый скворечник, замесить раствор для кладки. Мой отец был строителем и учил меня всему, что умел сам. Он брал меня с собой на работу, и мне нравился запах строительных вагончиков, штукатурки, новеньких квартир. Я видела, как папу любили на работе, и мне было очень приятно, что я дочь такого классного отца.
То, что я была особенной для папы
Папу любили не только коллеги и соседи, детвора — тоже. А он любил детвору. Летними вечерами, идя домой с работы, он любил присесть на лавочку и мог просидеть там до самого заката солнца. Это потому, что дети облепляли его со всех сторон и слушали его бесконечные истории, анекдоты, прибаутки. А я выскакивала из дома, услышав знакомый гвалт, и бежала в эту толпу. Все хотели посидеть у моего папы на коленках, но никто не осмеливался попроситься, потому что это было мое место и только мое. Когда я подходила к отцу такими вечерами, он замечал меня, но не демонстрировал это. Доводил свою историю до конца, улыбался ребенку, которому ее рассказывал, а потом поворачивался ко мне и раскрывал руки, чтобы меня обнять. И я подбегала к нему, обнимала за шею и садилась на колени как королева на трон. «Это мой папа!» — думала я. «Это моя дочь», — слышала как в ответ думает отец.
…
Почему-то я заплакала, когда составила свой список. Я — папина дочка. Все, что хорошего было в моем детстве, у меня крепко ассоциируется с папой. А все тревожное — с мамой… Я знаю, как поступать с детьми хорошо, а как с ними поступать не следует.
Но почему же у меня не получается быть хорошей и мудрой как мой отец, если его пример всегда был перед глазами? Почему мне проще действовать мамиными схемами, даже помня, как они обидны? Почему с каждым годом я становлюсь все больше и больше на нее похожа? Я могу сделать с ними все, что написала про маму, а потом приходить в ужас. И с каждым годом мое лицо становится все суровее, а интонации все строже. И кажется, я даже детей стала обнимать реже… Так почему?
Я не знаю ответа на этот вопрос.
— Ирина К.
ОТ РЕДАКЦИИ. Мы изменили имя автора этого письма. Это не вопрос-провокация, это история, как нам показалось, уставшей мамы. Мы отправили письмо нашему эксперту-психоаналитику, его ответ опубликуем отдельным письмом. Думаем, что его интересно будет прочесть многим мамам, потому что история Ирины не уникальна. Она типична. Почти каждая мама ловила себя на мысли, что произносит те же неприятные слова в адрес дочери, что слышала от собственной матери в свой. Отцы тоже замечают, что орут по тем же поводам на сыновей, по которым на них орали отцы. Так почему же мы повторяет негативные сценарии наших родителей, если понимаем, что они негативны, что не надо так? Вы задумывались об этом?..