Саврасов налил водку и выпил.
— Куда? Куда уйти от этой ярмарки? Кругом подвал, темный, страшный подвал, — я там хожу…
Глаза Алексея Кондратьевича остановились и тупо смотрели куда-то. В них была жуть. Я взял его большую руку, взволнованный, сказал:
— Не пейте, Алексей Кондратьевич, вам вредно… не пейте…
— Молчать, щенок! — яростно вдруг крикнул он, вскочив. В его глазах блеснул синий огонь. Он быстро пошел по трактиру к стойке буфета, как-то топая по полу опорками. Одна опорка соскочила с ноги, он нагнулся, стал растерянно тянуть чулок и упал.
Я подбежал к нему, надел опорку на ногу и помог ему встать.
У стойки он платил деньги и еще пил. Вернулся к столу, обмотал шею шарфом, надел плед, шляпу, сказал мне: «Пойдем».
Фонари светились у крыльца трактира.
— Прощай, Костенька, — сказал он, — не сердись. Не сердись, милый мой… Не сердись — болен я. Я приду к вам, когда поправлюсь. Вот довели меня, довели… Пойми, я полюбил, полюбил горе… Пойми — полюбил унижение… Пойми. Я приду. Прощай. Не провожай меня.
И, повернувшись, пошел, шатаясь, у забора переулка и скрылся в темноте ночи.
(Из воспоминаний художника Константина Коровина)
Подробнее об Алексее Саврасове и других передвижниках читайте в книге:
"Передвижники. Художники-передвижники и самые важные картины конца XIX - начала XX века"