-Ты, деваха, ещё пирожок бери, не стесняйся. Есть у меня там с жимолостью лесной, кисловат, да тебе в самый раз пойдёт. Дитю в пользу.
Евдоха вытащила маленький, как орешек пирожок, с тоненькой косичкой по румяному бочку, сунула Юле, крякнула
-Мамка пекла пирожки, как мало кто мог. Меня обучила. Вот и пеку до сей поры. Кушай.
Юлушка прокусила пирожковый бочок, вздохнула аромат лесных ягод, одним глотком проглотила его, даже не поняла как. Евдоха подвинула ещё, потом и ещё два.
- Так вот. Порчу этой дуры Эллы я с себя сама сняла. Она, безмозглая, с цыганам ездила, были у нас тут такие, часто табором стояли в степи. У них бабка сильная была, только её порча мне, как семечки оказалась, на один зуб. Я её расщелкала в час, да на ту Эллу и повернула. Да с оттягом, чтоб не сразу, а когда в самом соку счастье её будет. Все у меня вышло.
Юлушке стало страшно. У неё перед глазами встала та Евдокия, о которой сейчас так легко и спокойно рассказывала бабка Евдоха - худая, изможденная, озлобленная на весь мир, одиноко творящая месть за свою обиду.
-Да, девка. С той мной было лучше не пересекаться, несло меня, как взбесившуюся кобылу, не остановить. Кровь с меня вся вытекла, почернела я тогда, в скелет превратилась, кожа да кости. От былой красоты ничего не осталось, мертвец ходил, как из гроба... Нда...
Первыми на тот свет его, Потапки, родителей отправила. От шаровой молнии у них чердак занялся, а они от моего самогона в отрубе лежали, не выбрались. Да и от дома одни уголья остались. Так-то.
Евдоха помолчала, посмотрела в лицо Юлушке, свела седые брови домиком.
-Ты, Юлька, что то сама не своя. Может хватит тебе россказней моих? Тяжела эта тайна, тебе нести её придётся до могилы. Такое заклятье на тебя ставлю.
-Не, бабка. Говори.
Юлушка почему-то почувствовала, что это знание она должна взвалить на свои плечи, эту ношу должна нести. И что именно она, ноша эта страшная, исправит, починит, заставит жить дальше.
Евдоха смотрела Юльке прямо в душу, прожигала своими крошечными, моршинистыми глазками насквозь.
-Ну вот. Потом Эллкины родители потопли. Глаз отвесть, в омут направить, волну поднять, это я тоже тогда умела. Хорошо, отняли этот дар у меня. Быстро забрали. А то бы немало бед ещё натворила. Ой, немало.
-Ну, а Сергей мой. Причём он тут
-Погодь. Не торопи, быстрая больно. Остались они, голуби, вдвоём. Элка с пузом шаром по селу каталась, Потапка в комбайнерах гоголем ходил, первый парень на деревне. Я долго ему смерть подбирала. Но, пожалела потом, да и силы стала терять. Помер он легко, в одночасье, разворошил гнездо шершневое, да и отправился к мамке с папкой. А вот Элка осталась. Со мной. Один на один.
Евдоха снова полезла в комод, вытащила уже целый альбомчик - старый, с бархатной, засаленной обложкой, пухлый от фотографий, каких-то вырезок, бумажек, мятых пакетов.
-Во. Фотку эту мне трудно доставать пришлось. Но по ней и порча поставлена на мужика твоего. Да и на все их мужское семя до пятого колена.
Юлушка опять взяла фотографию, она была уже почётче, пояснее. На ней полная некрасивая блондинка с тяжелым, остановившимся взглядом, держала за руку длинного голенастого мальчишку лет пяти. У мальчишки был такой знакомый прищур серых глазенок, что у Юлушки похолодела спина.
-Я проклятье свое на сынов Эллкиных положила. На внуков не. Правнуков... Саму не трогала, на ней и так чернота легла, та, что сама придумала. Так и что с неё брать… А вот мужики рода её век счастья лишены будут, с камнями заместо сердец родятся. Мученье им дадено, самое страшное - безлюбовье. А коль полюбят, так от любви той и подыхать будут. Коль мозгов не хватит у кого-то поправить все.
Юлушка сидела не жива, ни мертва. Потом собралась с силами, глянула на Евдоху.
-А ты-то как? Потом?
-Да я что… успокоилась, угомонилась. Чёрный дар потеряла, ушёл он, знания кой-какие остались. Красота вернулась, да только без надобности она мне стала. А тут, лет двадцать семь мне было, кот ко мне пришёл. Рыжий, драный, как черт, как твой, прямо. Он меня и спас тогда, а то бы не говорили мы с тобой ныне. Но, эту историю, девка, я тебе потом обскажу. Как придёшь ещё. Если потянет тебя ко мне.
Юлушка встала, у неё у самой уже свинцом тянуло ноги, слабость такая разлилась по телу, что хотелось держаться за стены, она ничего не соображала, голову сдавило тисками. Евдоха молчала, смотрела, как Юлушка, покачиваясь, ползёт к двери, чуть кивала, мелко-мелко, вроде дрожала, и, уже когда она подошла к дверям, её окликнула
-Ты, девочка, не боись, у тебя дочка родится, хорошая, справная, чистая от всего. Плохого не думай.
Юлушка прижалась к стене, обернулась
-А с этой, с Эллой, с мамой Сережиной, что ты сделала?
- Да, ничего. Жива она. Только свихнулась, в интернат её отправили. Там и помрёт в безуми, слюни пуская, да в штанах мокрых. Сатана её заберёт.
Юлушка вышла со двора и тихонько, не обращая внимания на весёлое пасхальное гулянье на улицах, пошла к дому.