Владимир ДЕМЧИКОВ
Товарищ рассказал хорошую историю.
Как-то раз к его деду подошла внучка (дочь сестры мамы моего товарища):
— Дедушка, завтра ты у нас на классном часе выступаешь!
— Я? А что я там буду говорить?
— Будешь рассказывать о своих встречах с Чапаевым!
— Но... я... о каких встречах? Я не встречался с Чапаевым...
— Как не встречался? Ты же жил во времена Чапаева?
— Ну да, жил...
— Ну вот!
Впрочем, дедушка хоть и не встречался с Чапаевым, но зато встречался с Маяковским. Маяковский однажды заглянул в комнату, в которой, среди прочих, сидел дедушка (тогда еще, впрочем, молодой человек), поздоровался, с кем-то перекинулся парой фраз и ушел.
И если учесть, что, чем короче миг какого-то памятного события, тем больше деталей и значащих мелочей о нем можно вспомнить — дедушка вполне мог написать увесистый кусок мемуарной прозы о "моих встречах с Маяковским".
Ну, и о Сталине: он ведь, собственно, не вполне умер 5 марта 1953 года: до этого он успел, как муха, отложить свои яйца под кожу миллионам людей.
Мы все немножко "сталины", хотим мы этого или нет, и как избавиться от этого, как выскрести из-под кожи эту отраву, как очиститься от сталинского "нарративчика" — не очень понятно.
Иногда, глядя на черепаху, которая подозрительно упорно скребется, пытаясь вылезти из вольера, а потом подозрительно пристально смотрит на меня, я думаю: а если бы я однажды проснулся черепахой, — как бы я мог объясниться с человеком? Усатая рептилия заставила всех — и в том числе тех, кто сопротивлялся этому — все-таки говорить на своем рептильном языке, на котором шли советские богослужения.
Скребешься, скребешься, пытаясь вылезти из своего вольера, пристально смотришь куда-то вверх — и тут открывается дверь, заходит Сталин, здоровается, перекидывается с кем-то парой слов — и никуда не уходит.