.
.
Правда ли, что Мартин Хайдеггер много что взял от Дьердя Лукача? Всегда казалась мне эта точка зрения предвзятой, пока не стал читать раннего Лукача, периода эссе Душа и формы, и оказалось, вдруг, что и вправду , не так и мало Хайдеггер взял от Лукача. Процитирую самого Лукача. «Вопрос о возможности трагедии - это вопрос о бытии и сущности. Это вопрос: является ли сущим все то, что есть в наличии, уже потому и только потому, что оно есть в наличии? Существуют ли уровни и иерархии ступеней бытия? Является ли бытие свойством всех вещей или суждением ценности, чем-то разделяющим и различающим? Стало быть, парадокс драмы и трагедии таков: как сущность может стать жизненной, как может она в чувственной непосредственности стать единственно действительным, истинно сущим?» ( Дьердь Лукач, "Душа и формы", 1910 г.) Разве, этот отрывок, в котором сущность Бытия становится трагически выше мира с его вещными формами, не похож на Хайдеггера? Единственное , Лукач считал, что Сущее (как неуловимое недоступное и скрытое в вещах ) и проявляется лишь в Бытии, Хайдеггер же , различал Сущее и Бытие. Какой Дьердь Лукач лучше, ранний или поздний? Книга молодого Лукача Душа и Формы написанная им в двадцать пять лет, порой просто поражает самостоятельностью его поисков, прозорливостью и зрелостью суждений, не говоря о психологизме.
Никто так не писал интересно о Кьеркегоре, как Лукач. Кажется, он понял в нем все то, что не смог бы понять в нем ни Сартр, ни даже Хайдеггер. Все -таки юношеский мир по своему мудр тем, что юность глядит на вещи обостреннее, и многое замечает. А зрелость мудра тем, что глядит на вещи отрешенно, и потому так же многое замечает. Но это разная наблюдательность. Читая раннего Лукача понимаешь, что совсем необязательно из него мог бы получиться марксист. С таким же успехом, из него мог получиться и гностик, и неоплатоник, и христианский мистик. Как ни странно, его Душа и формы как книга написана ярче Бытия и времени Хайдеггера, который много от этой книги взял. Но Хайдеггер все- таки лучше состоялся как философ, поздний он более масштабный и эпичный, чем Лукач. Но молодой Лукач интереснее молодого Хайдеггера, ярче, менее книжнее, и запутаннее , даже, более может быть, жизненнее и поэтичнее.
Хотя, конечно две книги написаны в разные периоды.
Книга Лукача Душа и формы написана в 1910 году, (в эпоху Серебряного Века) а Бытие и Время Хайдеггера в 1927 году, в эпоху кризиса Германии, .приведшего ее к политическим потрясениям, и к власти национал-социализма. Другой вопрос, что Хайдеггер просто не мог не прочитать книгу Лукача, в виду того, что книга Душа и формы в Германии стала бестселлером , а имя Лукача уже в возрасте двадцати пяти лет входило в интеллектуальное общество Германии . Лукача, в ту пору увлекающегося декадентами, Георге и Бодлером, (а так же Толстым и Достоевским) прославила его книга хотя, прославила в Германии, а не в родной Венгрии, в которой книгу философа критики встретили прохладно, прежде всего за очень уж "онемеченный" венгерский язык.
Лукач не просто писал, а мыслил по немецки.
Не менее сложный вопрос, это вопрос творческой эволюции Лукача. Многие исследователи отмечают то, что Дьердя Лукача, в отличие от многих других авторов ничто чисто внешнее не обязывало, и даже и не побуждало принять марксизм, учитывая то, что Лукач рос в обеспеченной семье, в частности, отец его был крупным финансистом. Философы из таких семей редко принимают марксизм. Возможно, некоторая юношеская тяга к экстремизму, и духовная неудовлетворенность тогдашней европейкой культурой , и подтолкнули молодого Лукача к марксизму, а после и к его коммунистическому выбору.
Однако, были и другие , не менее сложные причины.
Например, можно коснувшись религиозности Лукача, (сублимирующейся со временем в марксизм)спросить, был ли Дьердь Лукач атеистом, или верующим в свой ранний период? Если Лукач и был атеистом, то сложным, и во всяком случае этот вопрос снова отчасти упирается в ту же тайну , почему Лукач из богатой обеспеченной семьи , (отцу Дьердя Лукача власть даже подарила дворянский титул вместе с приставкой Фон к его фамилии) стал марксистом? И прочитываются ли марксистские тенденции уже в раннем Лукаче?
Вот например как писал ранний Лукач о Боге.
"Перед Богом лишь чудо имеет действительность. Для Бога не может быть никакой релятивности, никакого перехода, никаких нюансов., взгляд Бога лишает любое событие всего временного и всего пространственного в нем, перед которым больше нет никакого различия между видимостью и сущностью, между явлением и идеей, между событием и судьбой. Поэтому всякая истинная трагедия - это мистерия, где имманентный Бог пробуждает к жизни Бога трансцендентного." (это цитата из его книги Душа и формы.)
В связи с этой цитатой невозможно обойти увлечения Лукача Сереном Кьеркегором.
Впрочем, и отношения Лукача к Кьеркегору я бы коснулся отдельно. Дело в том, что Дьердь Лукач был не только глубоким философом, но и не менее глубоким психологом. Это даже странно, но именно марксист Лукач (хотя и марксист в будущем) мне помог разобраться в Кьеркегоре, в котором я далеко не все понимал. Например, я никогда не понимал зачем столь верующий Кьеркегор написал свой несколько странный Дневник Соблазнителя?
Я пытался найти этому ответ, и так и не смог его найти.
Помню, даже прочитал книгу Бодрийяра посвященную этой работе Кьеркегора , в которой я нашел сотни эффектнейших формулировок, и постмодернистских пассажей, словом все, кроме сути, и вопроса, а зачем все это понадобилось верующему Кьеркегору? Странно, но мне внятно объяснил лишь Дьердь Лукач, почему. Как же отвечает Лукач? Лукач пишет, что Серен Кьеркегор был романтиком и по складу души, и по образу мысли.
Для романтика же значим жест.
Некий жест, которым Кьеркегор с одной стороны выразил все самое для себя невыразимое ,а с другой стороны отстранился им от прошлого, в частности от отношений с Региной. Как поясняет Лукач, Кьеркегор написал этот дневник, что бы скрыть за фигурой своего соблазнителя христианского аскета и монаха. Что б отношения с Региной представить таким ложным образом, что бы после этого, последовал лишь разрыв с Региной. Как заметил Лукач, дневник Соблазнителя это дневник Соблазнителя-платоника, который никого не мог бы соблазнить….
Ибо, Кьеркегор желал любить одного Бога.
Может быть, Кьеркегор написал эту работу из некоторой гордыни, что бы в ней скрыть более глубокие, к тому же слишком личные христианские мотивы. По своему это не только точный но и поразительный взгляд Лукача на Кьеркегора. Не менее интересно пишет Лукач и о жизненном выборе Кьеркегора, который отчасти повлиял и на сам жизненный выбор молодого Лукача. Для Кьеркегора восставшего против Гегеля, потому что жизнь немецкий философ рассматривал как систему, вопрос жизни сводился к «или, или. Для Кьеркегора подлинная жизнь это апофеоз различий и разрывов, и а не когда нечто одно появляется из другого, как у Гегеля.
Кьеркегор хотел видеть жизнь «четкой» и «резкой», без компромиссов.
Но не есть ли это компромисс - видеть жизнь без компромиссов? – тонко возражает Лукач. Не является ли такая фиксация абсолютности, напротив, уклонением от принудительной необходимости разглядеть все? Не представляет ли собой эта стадия также «более высокое единство», и не есть ли отрицание системы жизни, прежде всего, такой же точно системой, если не более крупным обобщением? Этот вопрос упирается в вопрос многозначности и однозначности . Многозначна ли например психология, и однозначна ли религиозная вера?
В связи с этим Лукач различает психологию жизни от психологии в поэзии.
Где начинается психология, там больше нет деяний, а наличествуют только их мотивы, замечает Лукач . Здесь с трагически дефинитивной резкостью расходятся поэзия и жизнь. С точки зрения Лукача , психология поэзии всегда однозначна, ибо она всегда представляет собой психологию ad hoc; ибо даже если она кажется разветвившейся на многие направления, то ее многослойность всегда является однозначной и способной лишь более запутано оформить единство.
В жизни же не бывает однозначности, ибо тут не имеет места психология ad hoc.
В жизни играют роль не только мотивы, которые предполагаются единства ради, но и сами деяния. В жизни психология не может быть конвенциональной, в поэзии же она всегда такова, какими бы тонкими и сложными ни были ее конвенции. То есть, (если попытаться эту мысль Лукача пояснить) каким бы не был сложным и глубоким монолог пушкинского Сальери, в сущности пушкинский Сальери лишь завистник.
Не то происходит в жизни.
Более того, когда мы имеем дело со сложными ситуациями в жизни, подтолкнувшими человека порой к самому жестокому выбору, за этим выбором как правило скрываются много мотивов, и сложно сказать, какой из них стал бы этически определяющим, или ведущим. Например, Достоевский отчасти завидущий Тургеневу не мог бы стать никогда Сальери. Это можно отнести и к сложным любовным разрывам между людьми, продолжающими друг друга любить. Поэтому и сейчас сложно сказать почему Регину бросил Серен Кьеркегор.
«Ради чего» и «почему» – разные вопросы.
Поэтому , как пишет Лукач, и жизнь поэта является глубоко непоэтической, максимально лишенной профиля и жестов (это, по мысли Лукача впервые уразумел английский романтик Джон Китс). Ведь в поэте осознается то, что делает жизнью жизнь, для поэта жизнь есть лишь сырой материал. Лишь его спонтанно насилующие руки способны вылепить однозначность из хаоса, символы - из нечувственных явлений, способны придать формы, границы и значение тому, что тысячекратно разветвилось и расплылось. Но то поэты и романтики.
А в чем же тогда состоял жизненный выбор самого Лукача?
Хотел ли Лукач многозначности, или однозначности своего выбора, который он и осуществил в марксизме? Дело в том, что молодой Лукач еще романтическим образом различает жизнь от самой же жизни в вопросе ее подлинности, или в образе экстенсивности ее переживания. Жизнь может быть лишь снящейся, состоящей в поэтических переживаниях, или в философских, или мистических формулах, такая жизнь может пройти мимо мира, и тем не менее стать подлинной., по крайней мере более подлинной, чем жизнь в активном действии в мире, но не прозревшая в себе или в Боге, как жизнь не достигшая себя.
И напротив, даже самая активная в действии жизнь – может оказаться неподлинной.
Разрешимо ли это противоречие жизни, в себе, или в Боге? В связи с этим, и другими вопросами, Лукач юношеского периода различает доброту и форму, людей доброты и людей формы, (или людей произведения) себя самого относя к людям формы, и отчасти виня себя в том, что в нем самом недостаточно доброты. Это противоречие даже интересно выявилось во взгляде молодого Лукача на этику – в философии Канта, Кьеркегора, а так же в поэтике немецкого романтизма.
Парадокс доброты состоит в том, что доброта по сути даже не этична,.
Каждая доброта как и любовь - действует по ту сторону этики. Как интересно пишет молодой Лукач, любая этика формальна, и бесчеловечна, (что следует из всей этики Канта, построенной на долге и форме) и даже долг на котором строится этика есть лишь постулат, форма, при этом, чем большей завершенностью обладает эта форма, тем дальше отстоит она от всякой непосредственности. То есть, тем меньше в этике сердца, и больше ума .Этика философски однозначна, любовь же, добро и вера, жизненно многозначны.
Ибо, ни в любви ни в добре, мы не выбираем, нас выбирает Бог.
Иными словами,(если развить эту мысль Лукача в более русском ключе) этика есть чисто условная форма чего- то тем не менее безусловного. Доброта же никогда не бывает условной , как и формальной. В доброте в сущности нет обязательности, но есть свободная добрая воля. Больше того, если долг опосредован формой этического обязательства, доброта как и любовь в человеке - всегда только непосредственна , только искрення.
Нельзя просто из этики стать добрым.
Доброта исходит из природы человека , просветленной пониманием, или даже жизненным опытом переходящим в опыт духовный, (а значит и в опыт общечеловеческий, связанный со связью поколений ) и в этом смысле доброта по сути своей больше нравственна, чем этична.
Все вопросы связанные с этическим выбором сложны.
Это понимал не только Кьеркегор, или Лукач, это понимал и Гегель. Может быть, религия , (особенно, говоря о христианстве) для того и дана, что лишь в ней этические проблемы, разрешаются. Как писал Фома Аквинский (отчасти разделял религию и мораль) лишь в религии разрешается нечто неразрешимое в морали.
Более же сложный вопрос, почему же сам Лукач не стал верующим?
Казалось бы те сложные вопросы, которые Лукач ставит, разрешимы лишь в религии. Как признавался и сам Лукач , многие его философские вопросы могли найти разрешение в религиозной вере, чего он и желал, а с другой стороны, к чему он совершенно не был готов.
Отчасти по этой причине , Лукач и принял марксизм.
