Мстёра –
козырная масть.
Мстить, мостить, мести!
Как будто взяли веничек и вымели все лишнее: годы, жизнь.
А что в сухом остатке?
Но, кажется, не профукала свое славное прошлое Мстёра. Не только небо, да гладь речную, Мстёрку, а еще - имя свое. Только вот убежала стремглав, как будто за нею кто гонится попятам, тяжело дыша в холку, гласная. Но и после очень даже ничего получилось:
Самондравно!
А была, похоже, девушка-беглянка, ослушавшаяся родителей. И нагуляла живот. И вернулась. Или не вернулась.
Кто тебя выдумал, Мстёра?
Удрала на самый край Владимирской области, в заповедный край тишины, речных излучин, выгибающих по-кошачьи спину, лугов, обрамляющих всю эту нехитрую картину русского простора, мелколесья, изумрудной зелени. На волю, в поля, на простой домотканый и грубый покрой.
В Мстёре в районе площади Ленина живет Бог! И никак иначе. Потому как до революции здесь были мастерские по иконописи, делали церковные оклады люди с обветренными лицами и окладистой, что мочалка, бородой. Иконописцами их никто не называл, а называли не иначе, как старинщиками. Старинщики мастерили иконы под старину. Возможно подделки под старину, которым славилась Мстёра, навлекли на своих владельцев быструю расправу, хотя и добираться сюда не просто. Но, видимо, спасало их смежное ремесло – реставрация икон.
Русская жизнь всегда вот так: каким боком сподобит тебя Всевышний к миру повернуться, таким и покажешься. Либо ушкуйник, мошенник и вор со шрамом во всю щеку, либо мастер.
Мастерила Мстёра дску (именно так, тут уж без пропуска гласной), покуда не наступил на грабли Октябрь.
Бога отменили, почернели доски, стерлись лики, опустели храмы.
Но Мстёра, словно запутавшись в узорах своей вышивки, ювелирных украшениях, лаковых миниатюрах, лубке, старинных окладах, долго еще мастерила по инерции старый быт, дырявила шилом кожу, старалась наживить на суровую нитку, просмоленной дратвой, пришивала, но надолго не хватило. В 1931 году артель «Древнерусская народная живопись» превратилась в «Пролетарское искусство».
Пролетарские мадонны стали ткачихами, ангелы и демоны переквалифицировались в фениксов или пролетарскую силу. Апостолы разошлись по домам, Павел опять стал налоговым инспектором, Петр привратником, словно и не рождался Христос, словно опять все заново, в который раз.
Старый завет!
Церкви хватило ума не ломать. Приспособили под складские помещения.
Так и прижилися, несмотря на все хитросплетения судьбы: Богоявленский монастырь и церковь Иоанна Милостивого и площадь Ленина. На одном пятачке судьбы!
Иоанн Милостивый смилостивился. Как известно, Александрийский патриарх, не будучи ни монахом, ни клириком, был выбран на престол благодаря гласу народному.
Вече или демократия!
У Тициана «Святой Иоанн Милостивый» - благообразный и седобородый старик в пурпурном облачении, в одной руке - крест, в другой милостыня. Понятно, что свое имя святой получил, опекая нищих и обездоленных.
Вот как все вдруг сошлось в одной точке: Александрия, Тициан, церковь совершенно в итальянском, палладианском, стиле о четырех литых колоннах и Мстёра.
И - площадь Ленина, на пыльной развилке которой купола сияют, словно первозданной самоварной чистотой и блеском.
Ну а как же? Ведь ювелирных дел мастера вряд ли позволили себе такую роскошь: купола медные. А вот наше время может себе это позволить. Пятиглавый купол Богоявленской церкви темно-зеленый, словно траченный медным купоросом.
Мстёра!
Быль древняя, забытая, словно забитое досками окно в избе, окаянная, быт деревенский, с оканьем:
- Ты мне розмер мой привезла?
- В следующий раз, на складе не зовезли…
Девочка, мигая белесыми ресницами, смотрится в свое отражение в витрине с кружевами, бисером вперемешку с китайским барахлом: шило, мыло, модные тряпки от кутюр в блестках, как конфитюр, ширпортреб-пап-дуб-шуба-дуба!
Мстёра – матерая древность, бобыли, не пашенные, безземельные крестьяне, раскольники, но это в том, прошлом, когда Бога еще не отменили, а нынче - магазин «хозтовары Заря».
И все это разбежались по сторонам, как после дождя. А соединяет их деревянное крылечко магазина «Ткани», переброшенное с бывшего монастырского подворья на улицу, где стоит, блаженно щурясь на солнце, нищий, местный дурачок. Тот самый, что на холсте у Тициана, которому Иоанн протягивает милостыньку.
Прибарахлившийся в лавке нужным ассортиментом и размером, под вечер народ вываливает на площадь Ленина, куда, к библиотеке под сень акации, привозят артистов. Публика со своими стульями и видами на жизнь.
Артисты из Иваново и Вязников, взобравшись на холм с палисадником, памятником герою-освободителю и барской усадьбой вдалеке, поют песни под минусовку, малыши танцуют, сдобные барышни в розовых лосинах томно вздыхают, бабульки хлопают в ладоши.
В дверях библиотеки лениво лузгают семечки. Солнце закатывается за горизонт, как монетка Иоанна Милостивого. Закатывается в прореху временную, словно в карман.
Завтра продавщица Нинка, разведенка в ситце, завезет в магазин какого-нибудь рожна. По размеру и на счастье. И лаковый петушок вспорет рассвет радостным ку-ка-ре-ку.
Облака выткут на лазурной шкатулке новый узор!
А Бог-то, словно и не уходил никуда.
Вона дедо седобородый, сторож в треухе. На завалинке у Иоанна Милостивого сидит, глаза голубые, самокрутку мастерит.
Он смотрит на всех, как и дитя, жует беззубым ртом и улыбается:
- Тебе чё?
- Ничё. Хорошо тут у Вас!