Галина Ицкович открывает для себя Марокко, путешествуя по Танжеру, Шефшауэну и Фесу. А еще разыскивает отель, получает аллергию, погружается в историю и сравнивает западную и восточную цивилизации.
Фес эль-Бали и цигель-ай-лю-лю, работающее против нас
Когда-то на Восток ездили, потому что было модно позировать на фоне караван-сараев и верблюдов. Играть в Восток. Это Восток времен колонизации. Потом всё изменилось, Восток, освобождающийся и брыкающийся, стал опасным, и тогда Испания стала игрой в Восток. В некоторые годы Испания была самой популярной в мире страной для путешествий, в другие — отступала на второе место, но всегда таилась в ней этакая адреналиновая вспышка, возможность заигрывания с Востоком. Ну вот как лев в зоопарке: всё в нем вроде как в африканском льве, проживающем в саванне, только живот со страху не подводит и ноги не подрагивают, можно безопасно представлять себя участником какой-нибудь экспедиции.
Нет, всё-таки Испания — всего-то фотография льва. Вот Марокко — это лев, но лев приручённый.
Что-то воображение разыгралась. Всё мирно, совершенно мирно. Марокко — самая верхняя точка Северной Африки, почти Европа, можно сказать, страна туристическая, a вон, кстати, и туристская полиция. Всё для туриста, всё во имя туриста. Честно говоря, обожаю восточные базары. A также опираюсь на опыт самостоятельного передвижения по индийским базарам и на теорию прохождения лабиринтов. Муж обещает не выпускать моей руки. Мы ныряем во чрево Феса, в ворота Баб-Бу-Джелуд, проход в желудок. Ворота, кстати, новые, построенные французами в мавританском стиле в 1913-ом году. От них тянется главная улица сука, Талаа Кбира. Но маленькие старые, двенадцатого века, ворота примыкают к ним под прямым углом и тоже используются. Просто зачем огибать угол, если ты пришёл мирно покупать-продавать, а не гнаться по пятам за прячущимся за поворотами врагом? Всё-таки даже здесь времена меняются.
A за воротами, облицованными мозаикой цвета морской волны (кто осмелится назвать его голубым?!), время почти остановилось. Там оказались покупательницы, и рабочие, и продавцы, и мастера, и ослы. Все они никуда не уходили отсюда последние двенадцать веков. Не переодевались, не пересматривали приоритеты, не искали новых впечатлений. Им было достаточно существующего здесь мира. Да нет, переодевались, конечно, вон сколько вокруг футболок, курточек, обвислых джинсов. Но эта модернизация почти не касается взрослых женщин, и несут они на себе ткани, и краски, и силуэты средневековья, обозначая место, но уж никак не время действия. Для ослов тоже мало что изменилось. Ослы работают тяжело, везут ящики и связки. Они с трудом разворачиваются в узких проходах, но что делать, машинам здесь места нет вовсе, а возить груз надо. Работать надо.
Фес — город памятников. В одной только Фес эль-Бали находится три дворца-музея и чуть не десяток мечетей и медресе, плюс университет Аль-Карауин, а ведь есть ещё и так называемая новая медина. Но сама по себе медина — это памятник, памятник самой себе. Мы идём в общем темпе, глазея, но не заглядываясь, вбирая возмущённые крики ослов и ароматы с площади, где сладости и еда, а с крытой главной улицы — цвета килимов и женских платьев, запахи кожи и навоза, блеск меди, визг станков и стрекот швейных машинок, привкус специй в воздухе, хоть специи продают не здесь, — и свет, удивительный свет, сочащийся сквозь застеклённые жёлто-розовым стеклом панели потолка.
Я надеюсь, что «правилo одной руки» (в нашем случае правой) приведёт нас к университету. Вскорости за нашими спинами начинается некое шебуршение, шевеление и даже тихое совещание. Как и ожидалось, мы окружены гидами-однодневками, навязчивeе мух. Лучший известный мне способ борьбы с незваными «гидами» — игнорировать, но муж предпочитает вступать в дискуссии… В результате псевдогидов становится ещё больше. В конце концов ему всё же приходится рявкнуть на них, и отстают все, кроме парня в футболке с «мирной» куриной лапкой на тощем животе. Он просит у мужа закурить — вот уж воистину призыв к миру, «Курильщики всех стран, соединяйтесь» — а заодно сообщает ему, что мы явно идем к университету, но, увы, выбрали самую длинную дорогу. Он же совершенно бесплатно, за дружбу и сигарету, покажет короткую.
— Давай пойдём с ним, он проведёт…
Знаю я все эти штучки, уловочки:
— О да, этот точно… именно, что проведёт…
— Ты брат мой! — растроганно восклицает прилипала, которому даже перевод с русского не нужен, чтобы понять супружескую динамику. — Я попрошу моего друга позволить вам подняться на крышу его ресторана, а оттуда вы увидите всё … каждый минарет… и университет…
Ну да. Увидеть всё. А заодно пообедать в ресторане друга. Это в лучшем случае. Ты понимаешь? Я не вхожу ни в какие двери и не доверяю ничьим крышам. Если ты идёшь с ним, то мы с тобой тогда встречаемся в отеле, пока-пока, я пошла! — блефую я. При этом я понимаю, что, если не смогу его сейчас убедить, то мне придется следовать за легковерным благоверным — разделяться нельзя.
Благоверный, не решив, кому из нас двоих довериться, замедляет шаг.
— Мадам, проявите доброту, откройте свое сердце! — идёт в атаку прилипала.
— Вот ещё глупости, — говорит мадам, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. — Нет у меня никакого сердца, и вообще нам не по пути.
Мы продолжаем держаться правой стены медины и, методично обходя закоулки торговых рядов, натыкаемся-таки на ворота Аль-Карауина. Символ мира и братской любви маячит на расстоянии, не упуская нас из виду.
Аль-Карауин — самый старый в мире университет и тоже, как и медина, памятник самому себе. Лукавство, конечно, потому что он, по существу, медресе, то есть духовная семинария, а статус университета ему присвоен уже в XX веке. Но всё равно будем считать, что самое старое в мире учебное заведение. Я было ступила на шахматные плитки внутреннего двора, но меня тут же одёрнул продолжающий следить за нами гид-самозванец: женщинам сюда нельзя! Как послушная пешка, я отступила и наблюдала издали, как мужчины сидели на корточках, молодые ребята с рюкзачками на спинах, явно студенты, стояли группкой. Совсем как во дворе любого учебного заведения в любом университетском городке. Только без женщин: мир познания и мудрости не нуждается в женщинах.
Пожалуй, нам пора в обратный путь, хотелось бы выйти отсюда до наступления сумерек.
— Пойдёмте со мной, я покажу вам короткую дорогу ко дворцу!
— А мы хотим — длинную! Исчезни! — в раздражении кричу я шайтанёнку-поборнику мира, держащемуся теперь поодаль, но высовывающемуся из-за углов то там, то сям.
Возможно, что и вправду шайтанёнок, потому что практически немедленно именно так и происходит: в попытках отделаться от навязчивого этого типа поворачиваем в боковую улочку… и всё! Клубок Ариадны выпадает из рук Тесея и лабиринт легко превращается в такой же спутанный клубок из улиц, улочек и проходов на одно лицо. ВСЁ немедленно перекручивается и больше не распутывается, и все лавки становятся похожими друг на друга, и спокойные добродушные ремесленники, занятые своими ремеслами, как-то недоброжелательно отворачиваются, когда мы начинаем-таки спрашивать дорогу назад к воротам, a новые мальчишки навязывают свои опасные услуги… погодите, я узнаю вон те две лавки, в одной лампы, в другой таджины… вот-вот вынырнет главная улица… но нет, не всё так просто. Говорят, в Фес эль-Бали девять с половиной тысяч улиц и переулков…
Мятежники обожают прятаться за такими углами. Но здесь нет мятежников. Это единственный закоулок на всю Фес эль-Бали, где нет абсолютно никого. И солнца нет. И прохода.
Флешбэк: Андрей Миронов на подобной лесенке в подобном же закутке. «Бриллиантовая рука».
«Бриллиантовая рука» — один из первых отчётливо воспринятых мною (четырёхлетней?) и запомнившихся фильмов, когда я с удивлением поняла, что понимаю, почему и чему смеются взрослые. Я поднимаю, закатываю глаза почти по-мироновски и вижу вполне кинематографичный неровный квадратик неба над головой. Срезали угол, называется. Мы с трудом возвращаемся на знакомый уже перекресток сука, где лавка с удивительными медными лампами упирается в продавца таджинов.
Мы выходим на просторную площадь с фонтаном и воротами в дальнем углу, но это явно не «наши» ворота. Мы случайно забрели к Медресe Бу Инания, величественной и прекрасной архитектурной жемчужине династии Маринидов с бледно-зелёным минаретом, видным от самого входа в медину. Она прекрасна, как мираж — но нам не до миражей сейчас.
— A вон, кстати, и туристская полиция, — радуется муж, в испарине то ли от жары, то ли от стресса.
— Всё под контролем, абсолютно всё под контролем, — мне так хочется верить в собственный лепет!
— Всё из-за тебя. Если бы мы были с гидом… — но именно теперь пакостник испарился окончательно.
Я достаю смятую псевдокарту, не карту, а издевательство, выданную нам в риаде: пусть полицейские хотя бы ткнут в неё пальцем, обозначив направление. а то я что-то теряю надежду выбраться отсюда до захода солнца. Всё бы ничего, если б не дышащий в затылок вечер…
Молоденькие полицейские разглядывают карту, и мы наивно ждём, что этот процесс завершится указаниями, в какую сторону нам бежать. Но, судя по взглядам и возгласам, которыми они обмениваются, они просто удивляются виду карты как таковой. Такое впечатление, что они никогда раньше не видели ни карт, ни заблудившихся иностранцев.
— Баб-Бу-Джелуд! В какой стороне Бу-Джелуд? — я совсем не уверена в своём произношении, поэтому пытаюсь найти изображение ворот в путеводителе. Увидев в моих руках путеводитель, полицейские теряют интерес к карте и начинают разглядывать картинки в книжке.
В конце концов один из них делает неопределённый жест рукой:
— Тро луа, тро луа…
Муж мучительно пытается припомнить школьный французский:
— Кажется, он сказал, что это далеко.
— И что теперь?
И вдруг… о, магическое, всевыручающее «вдруг», передвижной deus ex machina ! Проход за спинами полицейских кажется мне смутно знакомым. Я случайно замечаю ту самую «короткую дорогу», в существовании которой сомневалась, коротенький катет того треугольника, по гипотенузе которого мы так долго шли! Мы действительно в нескольких квартальчиках от выхода, и, заметим, в нескольких минутах от наступления темноты…
Мы с трудом узнаем Баб-Бу-Джелуд: цвет мозаики поменялся, он теперь чуть не фиолетовый. Но я сравниваю боковые арки, формы гигантских замочных скважин, со снимком, сделанным на входе, и командую выходить. Мы на искомой маленькой площади, а отсюда ужe просто, обычные средневековые улицы. У мужа, судя по красным пятнам на затылке, поднялось давление. Ещё бы, первое знакомство с настоящей средневековой мединой.
Чтобы успокоиться, мы, не заходя в риад, отправляемся вдоль по освещённой лампадой и оттого ставшей золотистой улочке в хаммам, рекомендованный Мохаммедом за секунду до того, как он провалился сквозь пыль перед входом. Распластавшись на восхитительно и мучительно горячих изразцах, нелегко рассуждать о психологических предпосылках путешествий, но надо же когда-нибудь поразмыслить над увиденным и, что называется, сориентироваться на местности.
Почему мы здесь? Фетовское «Куда идти, где некого обнять, / Там, где в пространстве затерялось время? » почему-то звучит аккомпанементом в ушах. Воистину, здесь некого обнять, за исключением сердитого мужа, и время с пространством уговорились морочить чужаков; здесь не может быть друзей, a враги на одно лицо. Раньше существовало лучшее объяснение этому неуёмному (неумному?) желанию путешествовать, По крайней мере, с каждым вояжем (поистине выстраданным, немалым душевным и физическим трудом заработанным!) исчезали белые пятна на карте. А нынче мы жадно ищем именно белое пятно, но нет его, ни одного больше не отыскать! Так что наша романтика немного наигранная. Можно сказать грубее — дутая. При этом человек западный — это по сути своей человек наблюдающий и, в зависимости от обстоятельств, либо умиляющийся (переполняем чувством поколенческой вины), либо, наоборот, скептично настороженный, подвергающий сомнению аутентичность наблюдаемого. Как говорил кэрролловский попугай, я старше, чем ты, и лучше знаю, что к чему. Хотя старше как раз восточная цивилизация.
Сторонний наблюдатель-скептик экзаменует место и, если экзамен выдержан, пишет травелог. Пострадавшие при погружении в чужеземную экзотику пишут не легкомысленные травелоги, а мемуары. Рефлексирующая, как и положено правнучке великого Зигмунда, Эстер Фрейд, пожалуй, честней прочих. Получила в детстве настоящую прививку от романтики. Книга, рассказывающая про её детство в Марокко, удивительное и травматичное одновременно, — не единственная автобиография, где граница меж двух миров (условно, колонизатора и колонии, или, если угодно, мудрого Востока и прагматичного Запада) пересекается лишь для того, чтобы растерять иллюзии в процессе. «Путешествие во тьме» Джин Рис — ещё один пример развенчанных при перемене места иллюзий. Единственная разница в том, что юная героиня «Путешествия во тьме» перемещается в сторону «цивилизации», в Англию, а малышка Люси из «Отвратительной странной» — в противоположную, вот как раз в Марокко.
Интересно, с чем отсюда уеду я, с травелогом или с мемуарами? Другими словами, ограничимся ли мы отпуском или позволим Марокко позволить себе отыграть на нас что-то большее?
Продолжение следует…
Читайте также:
Из Андалусии в Марокко. Часть первая
Из Андалусии в Марокко. Часть вторая
Из Андалусии в Марокко. Часть третья
Из Андалусии в Марокко. Часть четвёртая
Из Андалусии в Марокко. Часть пятая
Из Андалусии в Марокко. Часть шестая
Из Андалусии в Марокко. Часть седьмая