Иногда надо дать себе волю,
забыть обо всём на свете…
и вспомнить обо всём остальном.
Макс Фрай
Но они всегда уезжают ночью. Не прощаться кажется человечней.
Растянувшись стайками вдоль обочин, проверяют масло, решетки, свечи.
Понимают — путь ещё крайне долог, значит, должен двигатель чуть прогреться.
И врубают хриплые магнитолы, и пылят к закату под Тома Уэйтса.
Нет, не люди — списанные машины, оставляя миру следы курсивом.
На стекле разглаживая морщины, они снова молоды и красивы.
Эти "форды", "бьюики", "кадиллаки". Им играют ангелы на кифарах.
Проступает небо в облезлом лаке, в неказистых вмятинах, битых фарах.
И о том, что небо исповедимо, знает черный ястреб над жёлтым зноем.
Иногда забыть всё необходимо, чтобы вспомнить главное, неземное.
Но они всё помнят своих хозяев:
— таксовал мой ласковый Джимми рьяно.
— мальчик Сэмми, черти его бы взяли, подбирал, дурак, возле баров пьяных.
— Эдди — кожа-кости — казался трупом и мусолил комикс в цветной обложке.
– белобрысый Энди, курящий трубку, никому не верил и гладил кошку.
— Томми был боксером (на всякий случай).
— Тэдди был в аду, но и там не дрогнул.
И, конечно, каждый был самый лучший.
И, конечно, каждый любил дорогу до конца, безудержно, с потрохами. Но любви вообще не бывает слишком.
Обживают пропасть бродяги Дхармы, и под стать игрушки своим мальчишкам.
И они всегда уезжают в темень, громыхая хуже консервных банок, когда духи шепчут — мол, ваше время, доберитесь только до автобана. Станет ветер странствий швырять в лицо вам, ухмыляясь ржаво, клочки известий.
Бог стоит с ключом разводным в спецовке, обожает Джармуша и биг-тейсти. Называй, как хочешь — хоть Джа, хоть Шива — но лежат в машинах (спасибо лету) сотни ярких звёзд. И моторы живы.
"When I was a boy". И колёса едут.
Старый добрый мир не такой уж старый. Просто раньше, скажем, уютней, тише.
За спиной у бога висит гитара. Мы затянем песню, и нас услышат.