Лет 10-15 тому назад я иногда получал отклики электронными письмами на свои публикации в интернете. Теперь годами не откликается никто. Или поумирали отзывчивые люди, или поуходили в соцсети и в дискуссионные клубы при электронных журналах и блогах. Там можно откликаться непосредственнее, в режиме почти живого разговора. Не надо бросать затронувшего тебя ресурса, раз, переходить в свою эл. почту, два, вписывать эл. адрес автора, три, который надо ещё предварительно скопировать, четыре. А главное – ты ж на виду многих, когда комментируешь. Если же просто ставишь лайк – тоже удобно: быстрота ж неимоверная. – Так лайки-то я получаю, публикуясь в нескольких десятках писательских сайтов. Иногда и отклики. Но переписка как-то не завязывается. Уж больно специфическая область у меня – искусствоведение, и больно специфическая у меня позиция – воюю за признание такого теоретического допущения в науку об искусстве как обнаружение подсознательного идеала автора произведения неприкладного искусства по «текстовым» деталям, являющимся странностями для времени создания произведения. – Для многих это муть. Поэтому, если кто и отзывается, обычно комментирует не нюансы этой «мути».
И вдруг на статью (см. тут ) мне приходит нечто, являющееся – можно счесть – вызовом моей мути (чтоб дальнейшее понимать, читатель, вам придётся пойти по адресу, например, такому , и прочесть стих в прозе Тургенева «Милостыня»):
У Тургенева есть ещё похожий стих в прозе. Называется МИЛОСТЫНЯ. 20 лет назад я зарифмовал эту прозу.
По объездной дороге, близ села,
Шёл человек, голодный и босой.
С седой и редкой, грязной бородой,
Которая на грудь ему легла.
Он шёл, он был почти без сил,
Лохмотья его ветер раздувал.
Споткнулся вдруг, тихонько застонал,
Присел, лицо своё в ладони опустил.
И слёзы его капали в песок,
Он вспомнил, как здоров был и богат.
Но ничего уж не вернуть назад,
Теперь он стар, забыт и одинок.
И некого теперь ему винить,
Друзья покинули его вперёд врагов.
Осталось, стиснув зубы и без слов,
С протянутой рукой, на жизнь себе просить.
Забывшись, вдруг услышал голос над собой,
То незнакомец перед ним возник.
Как будто молодой его двойник,
И взгляд холодный, строгий, но не злой.
Ты всё добро своё, старик, раздал,
И никогда об этом не жалел.
Ты на себя со стороны смотрел,
Когда всем милостыню подавал.
И горд был ты, что мелочью такой,
Спасёшь, у пропасти, стоящих, на краю.
И тешил добродетель ты свою,
И был доволен лишь самим собой.
Так дай же ты, другим, таким как я,
Творить добро, подав от всей души,
Ту мелочь или те гроши,
Которые согреют и спасут тебя.
Иди, проси и не гордись бедняк,
Позволь другим, святую радость испытать,
В протянутую руку опускать,
Обшарпанный, спасительный медяк.
И хлеб, за жалость проданный ему,
Был самым сладким в жизни старика,
И не было стыда, в душе у бедняка,
Он знал, на сердце радость почему.
Я ответил так:
Странный, а, впрочем, известный эффект: стихи по сравнению с прозой темны. – Честное слово, прочтя стих, я не понял, в чём перец. Тогда я открыл Тургенева, и там понял, что бедняк страдал было от гордости. Там ясно разведены действующие лица. И надо мной можно посмеяться, ибо то, что понятно, я считаю второсортным, прикладным искусством, приложенным – тут, у Тургенева – к идее порицания гордыни, которая в христианстве есть грех не простой, а смертный. И какой тогда ницшеанец Тургенев, когда заодно с христианством? Но какая первосортность у вас, когда я прямо подавился вашим "почему" в конце стихотворения. - Да... Я заслуживаю насмешки.
Я, собственно, сел в лужу тут с Тургеневым. А это хорошо тем, что заставляет отчаянно спасаться из глупого положения. Отчаяние может совершить чудо: я всё же найду, что и тут Тургенев ницшеанец.
Итак, что у Тургенева странного?
Что он на полном серьёзе привлёк мистику.
Заставил «незнакомца» (а не человека, когда-то нищего знавшего да тем забытого) не в порядке угадки знать имя нищего («кто-то зовет его по имени» ), знать, как тот жизнь прожил («Ты всё свое богатство роздал» ), знать, как он к жизни такой относится теперь («— …ведь ты не жалеешь о том, что добро делал? — Не жалею» ), наконец, заставил эту чудесную особу удалиться неестественным способом («исчез» ).
А был Тургенев неверующим.
И не в порядке ли издевательства над верующими он своего нищего, ведущего жизнь праведную по сути, сделал таким непоследовательным, что тот не знает, что в христианстве гордыня есть смертный грех? Не насмешка ли над человеком, это незнающим, сделать так, что тому принцип «не гордись» сверхъестественное существо логически выводит из того собственной жизни: «Так и ты теперь не гордись». Не через чудо своей вот явленной сверхъестественности, а логически !
И нищего своего делает Тургенев реагирующим не на сверхъестественное, а на логическое. И душевное умиротворение в результате получить заставляет – от материального («и сладок показался ему выпрошенный кусок — и не было стыда у него на сердце, а напротив: его осенила тихая радость» ).
Так издеваться над божественными категориями может или атеист революционер, или ницшеанец. Революционеров Тургенев не любил. Остаётся ему быть ницшеанцем (те всех не любят).
- А имело ли это его ницшеанство идеал принципиально недостижимого метафизического иномирия в подсознательном качестве?
- Имело.
- А какая странность на это указывает?
- Характер притчи у этого повествования. С нею обращаются к верующим, и верующие могут быть не обязательно верующие в христианского бога. Например, этот нищий, получив совет от сверхъестественного существа, похожего на что-то христианское, мгновенным (притчевым) образом оказался с полученными у второго прохожего деньгами в городе, оказался хлеб купившим и вкусившим. Тут уже не совсем не похожее на христианское сверхъестественное действовало, славящее материальное («сладок» ) происхождение духовного («тихая радость» ). Это – образ позитивного переживания от умения дать образ принципиально недостижимому иномирию. Образ получен операцией вытеснения стыдного осознаваемого (ницшеанство стыдно в глазах большинства как аморальность) в неосознаваемое.
4 марта 2021 г.