Галина Ицкович открывает для себя Марокко, путешествуя по Танжеру, Шефшауэну и Фесу. А еще разыскивает отель, получает аллергию, погружается в историю и сравнивает западную и восточную цивилизации.
Рассматривайте Восток из окна
Трудно заснуть в этой душистой, жарковатой комнате, стены которой, кажется, светят собственным, неотражённым светом даже во тьме далёкой от источников современной иллюминации касбы. Непонятное возбуждение прикосновения к чему-то тайному, почти запретному сменяется раздражением, я задыхаюсь. Почему я решила провести в Марокко столько дней? Что заставило меня приехать в сердце старого (старого!) города, где люди живут, как на сцене нелепого театра? Так не живут в этом веке, так не живут даже в самом этом городе, достаточно проехать мимо высоток современного центра, мимо казино в отеле Mövenpick, мимо ухоженной роскоши лужаек, окаймлённых отрядом одинаковых пальм. Между прочим, Матисс писал ландшафты касбы, но жил-то в оба приезда в шикарном гранд-Отеле «Вилла де Франс», a в пасмурные дни он не удосуживался даже подняться по крутым улочкам в сердце медины, оставаясь с мольбертом у окна тридцать пятого номера… Игра, одна игра в Восток. Востока никакого нет.
Всё-таки засыпаю.
Я сплю, и мне снится оранжевое небо и синие пальмы. Проснувшись, долго не могу отыскать собственное лицо в зеркале. Через несколько минут понимаю причину: за ночь я обзавелась ярко-красным вторым подбородком, чуть скошенным влево. Какой там Матисс! Это типичный Пикассо где-то между африканским периодом и переходом к кубизму. Вдобавок глаза закрылись до щёлок и зудят.
В обширной аптечке путешественника всегда найдётся место проколу. По-моему, достаточно проанализировать, что мною упущено в этот раз, чтобы предсказать, какая хвороба ожидает нас в дороге. Антигистаминов нет? — значит, получайте аллергическую реакцию на что-то из вчерашнего меню.
У двери уже стоит встрёпанный бледный юноша:
— Я Мохаммед, ваш шофер и гид на ближайшие три дня, за исключением дня в пустыне.
Муж:
— Как три дня плюс день в пустыне? А Испа…
Я:
— Мне срочно нужна аптека!
Отдав таким образом дань итальянской комической опере, где каждый поет своё, наше трио выкатилось из отеля. Да, мы заигрались в Восток, и мне срочно нужны западные лекарства. Не целебные корешки с развала целителя, а таблетки, запаянные в пластик.
— А что за таблетки? — Мохаммед нервничал, готовясь переводить аптекaрю.
— Вот, видите моё лицо?
— Вижу лицо. А в чём проблема?
Ну да, может, я от природы такая, с красным шишковатым лицом неправильной формы. Пришлось объяснить про аллергию, незнакомые воду-воздух-растения-пищу, в общем, дать урок занимательной аллергологии. На недоумённом лице Мохаммеда читалось: «Желание клиента — закон».
Тем временем мы выехали из медины и кружили по каким-то окрестным дорогам, ища то ли прекрасные виды побережья и утреннего города, то ли открытую аптеку.
Наконец останавливаемся у неровных жёлтых, как зубы курильщика, домишек.
Внутри аптеки особо не осмотришься: всё за стеклом, а стекла за внушительным барьером. Аптекарь с недовольным лицом выслушивает явно сокращённый Мохаммедом пересказ моих неурядиц и возвращается с вожделенным пластиком!
— О, спасибо! Это антигистамин?
Запаянная в пластик таблетка молча выдавливается на ладонь аптекаря, он перегибается через барьер и просовывает неизвестно какое лекарство в небольшое, надо сказать, но пока имеющееся отверстие меж моих распухших губ. Я пытаюсь вытолкнуть таблетку языком, я ведь не знаю, что он понял из рассказа тургида и как по-арабски сказать «антигистамин»… Но аптекарь не даёт мне покапризничать и ловко протискивает ещё одну:
— Надо две. И запить. Чтоб не умереть. И вечером две.
Я расплачиваюсь и с трудом уговариваю Мохаммеда упросить аптекаря отдать нам раскорёженную упаковку. Всё на арабском. Через час опухоль спадает.
Танжер ещё виден, если оглянуться и всмотреться, но и горная гряда Риф уже недалеко, и почва начинает менять цвет. Между морем и горами, между морем и горами, потом – между далёким морем и близкими горами, и вот мы уже едем по кромке горы: ещё немного и взлетим вверх по типичному горному серпантину. Но тут наш гид останавливается и командует выйти из машины. Внизу, в долине, виднеется синее пятнышко. Стоит присмотреться, и начинаешь различать строения и обязательный восклицательный знак-минарет, только не оранжевый и не жёлтый, а бело-синий. Мы съезжаем к подножию гор, в Синий Город.
В Шефшауэн e
Конечная точка сегодняшней поездки — это Фес, но по дороге мы заезжаем в былое прибежище сефардов, марано и берберских евреев Шефшауэн. Я вдруг осознаю, что мы проделываем их маршрут 1492-го года: пересекли пролив и теперь движемся вглубь страны, в Фес. Фес — исконно еврейский город, ещё со времен разрушения второго храма. Но если в начале XV века фесскиe евреи бежали в Испанию от местных погромов, то в 1492 году им пришлось срочно вернуться в Фес, а с ними приехали и испанские беженцы. Мелла (еврейский квартал) Феса была переполнена, и часть переселенцев отправилась на поиски нового места. Так был основан Шефшауэн.
Каково было тащить собранные впопыхах за четыре месяца с момента Альгамбрского эдикта пожитки? Когда каждая отбывающая с беженцем вещь должна соответствовать двум категориям: «Необходимое» и «Незабываемое»? После испанских евреев осталось немного. Все религиозные реликвии они забрали с собой, остальное было уничтожено с теми, кто не успел, не поверил, не уехал. Нет ничего печальней музеев в испанских еврейских кварталах, где не осталось экспонатов. Наша эмиграция начала девяностых кажется в этом свете пустяком.
Мегирашим, «изгнанные», так их называли в Шефшауэне и Фесе. Они говорили на кастильском и арагонском, и каталанском, и галицийском, но основным языком всё же был ладино. Язык путешествовал вместе с беженцами. Кое-что в языке оставалось нетронутым, как фамильная посуда для Пасхи, кое-что приспосабливалось к новому быту и времени. Многие продолжали говорить по-испански версии 1492-го года между собой. Этот факт обнаружили прибывшие сюда в XIX веке испанцы: язык был смутно знакомым, но всё же непонятным. В полной изоляции от остального испаноязычного мира он законсервировался.
А мои бабушка и дедушка говорили между собой на идиш. Их язык тоже был гибридом, где простые русские «монтёр», «ЖЭК» и «такой дурак» были вплетены в певучие звуки и непонятные слова тайного языка, которому они отказывались не только учить меня, но и даже давать ему имя.
— Бабушка, как называется ваш язык?
— Ш-ш.… это такой немецкий…
Изгнанниками они себя не считали, но разница-то небольшая, очень небольшая разница.
В Шефшауэнe на центральной площади, так похожей на площади андалусские, только с касбой вместо соборa, сидят старики. Шефшауэн — рай курильщиков кифа. Киф — это смесь табака и марихуаны, а растет марихуана в тех самых зелёных горах Риф, которые мы сегодня проезжали и которые и сейчас виднеются прямо за городом, на горизонте, куда ни глянь. Поэтому все здесь добрые. Или раздражённые тем, что им мешают быть добрыми.
Никакого отдельного сука мы не нашли, но на главной площади продаётся всё, что угодно душе туриста: таджины — специальные глиняные посудины для приготовления одноименного блюда, ковры и коврики, керамика, ткани, домотканые сумки. И, конечно, синяя краска. Краска продаётся в больших мешках, её ведь надо много, чтобы на каждый дом города хватило. A где не хватило синьки на весь дом, синий цвет мелькает в оконных отверстиях или под крышей. Синий — это цвет еврейского чуда. Рабби бен Аттар* покрасил ворота в приступе отчаяния, и случилось чудо. И прибывшие в Шефшауэн беженцы сделали то же самое, вот только особого чуда не произошло. Но всё-таки они выжили здесь, сохранив религию и традиции.
Медина расположена на холме, и лучший способ изучить её — это начать на площади Оута эль Хаммам и подниматься вверх, потом спускаться по параллельной улочке, и так далее, как челнок в швейной машинке. И тогда можно заглянуть в каждую мастерскую. Потому что Шефшауэн — город ремесленников. Они сидят у открытых дверей своих мастерских-магазинчиков и работают день-деньской, а если повезёт и пришлёпает случайно покупатель, прерываются и показывают товар. Я купила шёлковую шаль у ткача и остроносые туфли Маленького Мука у сапожника. И, конечно, сфотографировалась у синей стены (и около другой синей стены, и около вон той, синей-синей…)
Мы гуляем по блаженному, спокойному солнечному городу, здесь же, на Оута эль Хаммам присаживаемся рассмотреть покупки в тени огромной ели, обедаем в окружении десятка кошек (марокканские кошки вездесущи и настойчивы, они добывают себе пропитание и воду в самых неожиданных местах, а уж в ресторанах ведут себя совсем по-хозяйски), наблюдаем купальщиков и прачек у водопада, теряем и находим Мохаммеда, у которого тут сотня приятелей («Вы нашего шофёра не видели?» — «Поищите в кафе… нет, он уже вышел… во-он туда пошёл… вы у того парня спросите… только что видели…»), и вдруг понимаем, что если мы не выедем отсюда немедленно, прямо сейчас, то попадём в Фес после заката солнца — и значит не успеем ни-че-гo.
Говорила же я, нам нужны дополнительные дни!
С сожалением уезжаем из гостеприимного Синего Города. Чудо с собой не увезёшь, но так хочется… Взяв Мохаммеда под руки с двух сторон, чтобы он опять куда-то не свернул, доходим до машины. Следующие три часа проходят в непредсказуемости: он то начинает гнать вовсю (это когда мы просим остановить, чтобы полюбоваться горами и пофотографировать деревушки), то вдруг замедляется и чуть не засыпает за рулем. Но в конце концов мы въезжаем в Фес.
Фес, родина фесок, встречает нас хорошо поставленным предвечерним светом и нарядными декорациями в стиле Лоуренса Аравийского. Мы объезжаем их по тем (куда менее живописным) дорогам, которые кое-как приспособлены для автотранспорта, а значит, обозреваем издалека. Потом джип наш углубляется в мешанину поворотов и поворотиков среди — практически — мазанок и выруливает к отелю. Не к отелю — к невзрачному снаружи, но очаровательному внутри риаду в стиле традиционных караван-сараев: прохладному в любое время суток, наполненному журчанием невидимой воды, коврами, резьбой по камню и дереву. Наш риад — недалеко от входа в древнюю медину.
Усевшись поудобнее в прохладе риада, я наконец могу рассмотреть со всем тщанием упаковку таинственных таблеток, нахожу-таки микроскопическую латынь и убеждаюсь, что аптекарь дал мне двойную дозу дипразина: видимо, чтобы уменьшить тревожность, а заодно удостовериться в том, что я больше не потревожу его и спокойно просплю весь день до самого Феса, а там уж как решит аллах. Иншалла.
Аллах всё-таки ничего против меня не имеет, потому что я, как ни странно, бодра и весела и готова пуститься во все тяжкие: сначала исследовать Фес эль-Бали, знаменитую, самую древнюю в мире, самую нетронутую медину, а потом отправиться в местный хаммам. Что за Магриб без хаммама?
Мы ничуть не устали с дороги и готовы к немедленной экскурсии. Но у Мохаммеда явно другие планы. Не заходя с нами в риад, он сухо, скороговоркой сообщает нам, что гостиница специально подобрана так, чтобы мы самостоятельно могли ходить в медину сколько угодно, туда и обратно. Спорить некогда, световой день неуклонно уходит. Тем более что я не люблю торопливые «организованные» экскурсии, а хочу разведать всё сама. Не теряя времени, мы мчимся в указанном нерадивым гидом направлении.
________________
* Мордехай бен Аттар, рабби еврейского квартала в Марракеше в 1558, сотворил чудо во время набега мародеров, когда синие ворота еврейского квартала превратились в пылающее заграждение. Эти ворота считаются святыней.
Продолжение следует...
Читайте также:
Из Андалусии в Марокко. Часть первая
Из Андалусии в Марокко. Часть вторая
Из Андалусии в Марокко. Часть третья
Из Андалусии в Марокко. Часть четвёртая
Из Андалусии в Марокко. Часть пятая
Из Андалусии в Марокко. Часть шестая