Автор: Зоя Анишкина
***
Мне было немного страшно, когда заходила в комнату, которую тысячи раз видела на полигонах. Мои руки подрагивали, а внутри все сжималось в странном, почти мазохистском предвкушении.
Мой первый раз. Мой первый пациент. Где-то там, на той стороне проводов лежит человек, которого сейчас будут оперировать, и именно от меня зависит, пройдет ли манипуляция спокойно. Если я выдержу, то получу работу, к которой готовилась долгих семь лет.
Для первой – и последней – попытки мне досталось какое-то совсем быстрое оперативное вмешательство: лапароскопическое удаление чего-то, минут на пять-семь.
Таким, как мы, говорят только время. Чтобы то, что мы принимаем на себя, не локализовалось в каком-то определенном месте. Еще в университете нас учили не думать о том, что случится. Каждый из нас знал, что это непременно наступит.
Все-таки семь лет обучения плотно забивают голову определенными истинами, такими как неизбежность, важность и страдание во благо. Семь лет подготовки, посвященных самому дорогому, что есть у человека: ему самому.
Изучение собственных пределов, границы возможностей. Проверка главной ценности современного человечества – здоровья – на прочность без создания угрозы для него. Все это теперь позади.
А впереди, точнее вокруг, белоснежная комната с самым современным оборудованием. И я посередине нее. Пока одна, но скоро придут медсестры и медбратья. И заведующая отделением. Все будут в сборе. Чтобы оценить то, как я пройду это испытание, как справлюсь с ним.
Хотелось бы и мне знать: смогу ли я? Потому что ни один человек не скажет, готов ли он к подобному, пока не попробует.
Самая редкая профессия в современном мире и самая востребованная. Нас обучают сотнями, чтобы перед финишной прямой оказались единицы. На моем потоке было двести студентов. А диплом об окончании получили лишь трое.
Остальные сошли с дистанции, и большинство было этому безумно радо. Потому что после первого раза никто не гарантирует, что ты справишься и не сойдешь с ума. Из трех может не остаться ни одного, и это будет считаться нормой.
Уникальность этой профессии была неоспоримой. А востребованность в современном обществе – колоссальна. Без таких, как я (если я стану частью этих отчаянных людей), мир сейчас немыслим.
Мысли неслись одна за другой, самоконтроль вновь возвращался, и разум брал бразды правления над телом. Оно мое, и я хозяйка всему, что у меня есть. Все будет так, как я решу и захочу. Все конечно.
Дыхание постепенно выровнялось, а сознание успокоилось. «Получилось» – как только эта мысль пришла в голову, дверь отворилась, и в нее вошли несколько человек.
Заведующая отделением, миловидная женщина средних лет, не проработавшая на моем месте больше одного, того самого первого раза. Уникальная, по сути, личность.
Мария Эдуардовна Радова, проучившись семь лет, как и я сейчас, оказалась в кресле перед огромным и громоздким аппаратом синхронизации импульсов. Ее история и странная, но все же заслуживающая внимания карьера начались здесь.
А вот путь болящей закончился. Потому что она не выдержала, не смогла справиться с тем, к чему, как бы тебя ни готовили, ты готов никогда не будешь. Но тем не менее…
Она спорила и доказывала, что способна остаться в отделе, что теперь многое осознала и хочет изменить. Над молоденькой студенткой посмеялись и спустили на пару этажей ниже – поработать медсестрой до распределения на новую должность.
Многие даже жалели, ведь треть, вставая с этого кресла, так и не приходит в себя. По-своему сходят с ума. И про Марию так подумали. А она вернулась в университет и всего через полгода защитила блестящую кандидатскую диссертацию, доказав, что есть более рациональный подход к обучению и адаптации болящих.
Благодаря ее схеме, которую тут же стали применять десятки больниц, болящих стало почти на треть больше! А женщина всего лишь разделила их по категориям. Все гениальное просто.
Надо было всего лишь немного рискнуть и самой лечь на стол. Пять раз, четыре из которых были под контролем специалиста в качестве эксперимента. Но в больничных стенах на кушетку перед аппаратом синхронизации она больше никогда не ложилась. Только наука.
– Анна, ты готова? Мы скоро начинаем.
Коротко кивнула, заглядывая в ее светло-синие глаза. Вокруг меня уже суетились медсестры. Вдалеке даже стоял главврач. Это был достаточно молодой мужчина. Хмурый и сосредоточенный. Поговаривают, он лично контролировал каждого возможного болящего. Не знаю, правда ли это, но, почему он решил контролировать меня, понимала прекрасно.
Сейчас я сосредоточилась на нем, отвлекаясь от манипуляций, которые со мной производили медсестры. Датчики в районе сердца, головы, специальная шляпа и ЭКГ. В руках оказалась тревожная кнопка.
Мне хотелось ее отложить, но нельзя. Обязательное условие процедуры – это ее безопасность. Потому что недопустимо терять ни одного человека, тем более что болящим может быть лишь идеально здоровый, а это сейчас огромная редкость.
В университете нас поэтому и осталось трое. Девяносто процентов не прошли проверку здоровья, что совсем неудивительно в наше время. Удивительно скорее то, что полностью здоровых на потоке нашлось целых сорок человек! Небывалая доселе цифра.
Хлопнула дверь, и я уставилась на человека, который должен был меня заменить в случае неудачи. Настоящий, действующий болящий. Их в этой больнице было четверо.
Три женщины и вот этот вот худенький и бледный мужчина весьма болезненного вида. По такому и не скажешь, что здоровье идеальное. Живой труп, как по мне. Надеюсь, что буду выглядеть получше.
Он встал неподалеку от меня, дал знак Марии Эдуардовне, она ответила ему изящным наклоном головы и сказала:
– Все приготовились! Сейчас начнется процедура.
Потом ее глаза нашли мои, и я надеялась, что она увидит в них ту решимость, что и привела меня в это кресло. Именно решимость, а не более личные, глупые и не совсем правильные мотивы. Итак, хорошо. Начали.
Я дала отмашку и сосредоточилась на своих ощущениях. Все проходит, и это пройдет. Боль временна. Даже если это боль чужого для тебя человека…
Сейчас я спою песенку про тюленя, и все пройдет.
***
– Анна, послушай же! Ты делаешь это мне назло? Да? Решила так отомстить?
На секунду остановилась, посмотрев в лицо своей матери. Она, как всегда, была идеальна. Строгий пучок, волосинка к волосинке, чистое и ухоженное лицо, костюм с иголочки от дорогого бренда, и то, что всегда, по моему мнению, портило всю эту идеальную картину: небрежно накинутый сверху белый врачебный халат.
– Если ты думаешь, что я семь лет обучалась на болящую, чтобы тебе досадить, то ты явно преувеличиваешь размеры моей обиды. И заодно свое значение в жизни твоей дочери.
– Единственной и любимой дочери.
Громко фыркнула, то и дело ныряя в очередной шкаф. Да куда он мог запропаститься?
– Анна, я просто не думала, что ты сможешь окончить этот университет. Что дойдешь до последнего этапа.
Снова громко фыркнула, в дополнение издав нервный смешок. Ну да. У самой лучшей и перспективной студентки столетия не было никаких шансов закончить обучение. Вот вообще не единого.
Пододвинула к высокому пеналу красивый бархатный стул и встала на него, дотягиваясь до самого верха. Рост не позволял мне заглянуть в самые отдаленные закоулки, но руки все-таки могли прощупать верхнее дно.
Наконец пальцы сомкнулись на чем-то мягком. Есть! С победным кличем вытащила на свет старенького потрепанного тюленя, мою детскую игрушку, которую я некогда отказывалась выпускать из рук.
Повернулась к выходу и снова наткнулась на мать. Что она вообще делает дома в такое время? Неужели в больнице закончились все пациенты и знаменитая Аделина Долор решила отдохнуть? Вряд ли.
Хотела обойти ее, но она не дала. Уперла руки в боки. Ситуация стала мне досаждать:
– Мам, пусти. Тебе наверняка на работу надо, не задерживайся, а то еще всех пациентов разберут.
– Не дерзи! Там могут справиться без моего присутствия.
Закатила глаза. Двадцать четыре года не справлялись, а тут научились? Не поверю.
– Ты просто обижена, что я иду устраиваться болящей не в твою больницу. Верно? Но, знаешь ли, как-то не тянет меня в то место, которое отняло у меня мать. Да и начальница у меня была бы неадекватная.
Она хмуро посмотрела сначала на меня, а потом на тюленя. Давненько мы с ней так не разговаривали. Да что уж, мы с ней, кажется, вообще несколько лет не общались. С тех пор, как она курсе на третьем все-таки нашла время узнать, на кого я учусь.
Немудрено для женщины, которая в принципе своим ребенком никогда не занималась и не интересовалась. Которая проигнорировала единственную просьбу дочери за семнадцать лет. Даже не пришла на тот дурацкий выпускной!
Психолог по мне плачет, но нельзя. Мое состояние должно быть идеальным. Как тело, так и разум обязаны быть здоровы и свободны от проблем на все сто. Потому что уже через пару дней я лягу на кушетку рядом с синхронизатором, чтобы забрать боль чужого человека.
– Я доложу комиссии, что у тебя психологические проблемы.
Услышала эти слова уже на выходе. Вообще-то я давно жила в общежитии, а сегодня подобрала милую квартирку возле нового места работы, но внезапно меня потянуло на ностальгию…
Кто ж знал, что моя вечно работающая мать окажется дома? Не уверена, что она вообще заметила, что я съехала. Хотя даже для нее это было бы слишком… Или нет?
– Не доложишь. Тогда тебе придется признать перед всеми, что в век, когда дети и здоровье являются высшими ценностями, ты умудрилась забить на собственную дочь.
Женщина напротив явно начинала злиться. Я десяток раз видела, как на совещаниях ее щеки точно так же начинали краснеть в районе скул, а губы напрягаться. Когда кто-то вызывал ее неудовольствие, мама включала огонь из всех орудий. Ее боялись, как болезни, все. Все, но не я.
Я когда-то ее любила, пока не поняла, что невзаимная любовь – это очень больно и разрушительно. А мне еще болящей становиться.
Улыбнулась, прижала к себе древнюю мягкую игрушку, подаренную бабулей, и помахала родительнице ручкой. Ничего она мне не сделает…
На улице был теплый и красочный июнь. Выпускные экзамены позади, впереди пара дней на то, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. Я достала специальную гарнитуру и надела сверху на уши.
Спасибо тебе, очень умный и смелый человек, который придумал эти чудо-наушники. Единственные сертифицированные ВОЗ! До этого все модели были строго запрещены, так как оказывали негативное воздействие на слух.
У нас вообще много чего запрещено: никаких телефонов, никаких телевизоров, никаких гаджетов для личного пользования. Только рабочие и образовательные цели.
Век цифровизации позади. Теперь мы не можем себе такого позволить из-за здоровья. Экранное время не должно превышать пары часов в день, или работайте с проекторами. Сейчас их установили повсеместно, а почти двадцать лет до этого были запрещены и они.
Но в обществе всегда находятся бунтари, которые так и норовят вернуть какое-нибудь приспособление из прошлого. Я их понимаю. Кому-то нравится спорт, а кому-то – компьютерные игры. И плевать, что они наносят вред здоровью. Только вот сейчас игры запрещены под угрозой блокировки Персоны.
Поравнялась со школой. У меня была масса воспоминаний о ней, преимущественно приятных. Как жаль, что того времени не вернуть. Возможно, я бы относилась ко многим вещам иначе…
***
«Ну вот и все!» – пронеслось в голове. Закончен очередной этап в жизни, и теперь впереди никаких отговорок и поблажек как со стороны окружающих, так и со стороны самой себя. Официально не ребенок, официально я стала взрослой, со всей этой ответственностью и грядущими испытаниями.
Так и стояла, немного оцепенев от осознания ситуации. Пока мысли проносились в голове, не заметила, как остановила всю нашу скудную колонну, направлявшуюся к директрисе. Сзади недовольно шептались, а спереди буравили два зеленых глаза, немного косивших влево. В руках у меня горела маленькая пластиковая карточка серебристого цвета. На ней виднелся сквозной прозрачный чип, моя фотоголограмма и имя – Анна Долор. Вся жизнь в этой карте, маленькой пластиковой карточке…
– Анна, ну же, иди!
Из оцепенения меня вывел ощутимый толчок в спину. Я быстро пробормотала слова благодарности мисс Заковски и освободила место для вручения следующей Персоны.
Когда каждый из нас рождался, ему присваивали номер и заводили Персону – карту с чипом и голограммой, автоматически обновлявшуюся. В ней хранилась абсолютно вся информация о человеке – начиная от дат основных вех в жизни, будь то школа или место работы, и заканчивая любимыми цветами.
При ее скане можно было понять, с кем вы дружите, кто вас ненавидит, можно совершить оплату товара, записаться к врачу. Персону нельзя было потерять, владелец всегда один, и только он мог ею пользоваться, правда, с одной оговоркой.
Доступ к полному перечню услуг мы получаем лишь тогда, когда становимся совершеннолетними, а этот момент определяет школа. Сегодня моя Персона была активирована и вручена мне для полноценного пользования.
Сжимая серебристую карту, аккуратно спускалась с трибуны. На мне было школьное платье для торжественных мероприятий. Надела его в первый и последний раз – завтра придется сдавать всю форму, включая любимые гетры.
Платье было темно-синим, с белоснежным воротничком и манжетами, силуэт простой прямой, А-образный. Рукава три четверти подходили абсолютно любой девушке, а длина чуть ниже колена должна была уравнять все ноги.
Я скромно разгладила несуществующие складки на темной ткани так, чтобы сделать акцент на выпирающей груди, скрывавшейся под мягким слоем шерсти прекрасного качества. Не знаю, какая девушка наденет это платье в следующий раз, но, надеюсь, она будет смотреться в нем не менее эффектно.
Спустилась к подножию сцены и взглядом стала искать знакомое лицо. Благодаря как никогда чудесной погоде в начале сентября, церемония проходила на площадке возле школы. Старое, но всячески осовремененное здание отбрасывало тень на крайние ряды скамеек. Всего рядов было не более четырех – выпускников-то всего одиннадцать.
Гордые родители то тут, то там начинали со слезами поздравлять своих детей, делать фото. Наверняка социальные миры сегодня пополнятся сотней «вкусных» снимков и таким же количеством выдуманных историй о детях, о детях-вундеркиндах или о детях детей-вундеркиндов.
Под ногами расстилался прекрасный зеленый газон. Он смотрелся особенно сочно на фоне яркой школы, расписанной в стиле полотен Ван Гога.
Если опуститься на корточки, то может показаться, что знаменитые ирисы растут прямо из земли, а вся поляна – всего лишь огромный зеленый стол для подсолнухов справа. Мне всегда нравилось, что именно этого художника трехсотлетней давности выбрали в качестве вдохновения реставраторы.
Между желтыми низенькими скамейками постоянно сновали люди. Гордые родители то пускали одинокую слезу, то молча и надменно взирали на одноклассников. Десять моих товарищей цепочкой спускались с трибуны, и вот уже последний, Ян, черноволосый веселый парень на год меня моложе, выхватил из рук директрисы свою карту и с диким воплем: «Наконец-то!» – нырнул в толпу эффектным прыжком-сальто.
Я улыбнулась. У нас был неплохой класс, с натяжкой каждого можно было даже назвать приятелем. Мы все очень похожие: одинаковые темно-синие платья у пяти девушек, этого же цвета брюки у пяти парней, разбавленные белоснежными белыми рубашками, – спорю, так же надетыми в первый раз.
Других школьников, слава богу, не было! По этой толпе оголтелых детей в коричневой форме с кофейными рубашками я скучать точно не буду. Подробности о том, что еще вчера я была в той же толпе, я опущу… Да и без этого народу на площадке было много. Еще бы: к некоторым одноклассникам пришли родственники…
С каждым годом счастливых пар, имеющих возможность завести ребенка, становится все меньше, и все эти дяди и тети посвятили часть своей жизни детям близких. Мне этого не понять…
Я в поисках прошла почти всю поляну. С одной стороны она была огорожена зданием школы, а с другой – высоким забором. Он состоял из трехметровых железных прутов, расположенных на небольшом расстоянии друг от друга, и создавал иллюзию свободы за счет зеленого цвета. Верхняя часть была под напряжением для непроходимости дронов и беспилотников, а нижняя – достаточно прочная, чтобы выдержать таран локомотива. Я как-то даже сочинение писала про этот забор, немного высмеивая его. Правда, учительница не оценила…
Я стояла в трех метрах от этого произведения охраны и ограничений и смотрела сквозь прутья на здание напротив. Там была больница. А в больнице была та, кого я безуспешно ждала, хотя и знала, что она не придет.
***
– Бабушка, вставай!
Я потрясла старую морщинистую руку, но женщина не отзывалась. Тогда пришлось залезть на огромную кровать с другой стороны. Но и тогда она даже не пошевелилась.
– Бабушка, пойдем! Ты мне обещала сделать косички, завтра же у меня первый день в школе!
Я снова и снова толкала ее, но она не просыпалась. Моя самая любимая и дорогая на свете женщина даже не двигалась. Остановилась и странно на нее посмотрела.
Она много раз говорила, что самая лучшая на свете игра – это игра в доктора. Потому что ты спасаешь жизни других людей. Наверняка она решила поиграть со мной, чтобы я могла ее вылечить.
Пошла в другую комнату и стала искать лекарства. Долго мучиться не пришлось, ведь целая их горсть была рассыпана на столе. Взяла обертку и по слогам прочитала: «От боли».
Я знала, что такое боль! Это когда ты упал, а бабушка тебе дует на коленку и поет песенку про тюленя. И тогда коленка перестает саднить и тебе снова хочется играть, бегать, прыгать и веселиться.
Схватила кучу таблеток, налила в стакан воды и побежала в спальню. Там натянула белый халат и устроилась рядом с бабушкой на постели. По-деловому начала:
– Пациент, я принесла лекарства! Сейчас мы будем лечиться, откройте рот.
Но бабушка все равно не двигалась. Она лежала с закрытыми глазами, словно очень-очень глубоко спит. Ойкнула и подумала, какая я глупая. Не стоит ей мешать.
Поэтому тихонько улеглась к ней под бочок. Сама не заметила, как задремала, а когда открыла глаза, то поняла, что уже ночь. Бабушка все еще лежала в той же позе, только она стала холодная и твердая.
Я попыталась ее расшевелить, но лишь отбила себе руки. Как странно! Бабушка, наверное, заболела и ей стоит вызвать врача. Подошла к специальному аппарату и, как она учила, нажала на кнопку.
Села у двери и стала ждать. Врачи в наше время приходят быстро-быстро, поэтому уже через пару минут в дверь постучали. Я подошла, расспросила человека о том, кто он, и открыла.
На пороге стоял совсем молодой мужчина и странно на меня смотрел. Протянула ему руку:
– Добрый вечер! Я Анна Долор, кажется, моя бабушка заболела. Она вся холодная и твердая. Укрыла ее одеялом, чтобы она не замерзла. Я принесла ей ее таблетки от боли, а она не двигается и не хочет их пить!
Мужчина переглянулся с медсестрой и ответил на мое рукопожатие.
– Привет, Анна. Я Михаил, а это Тамара. Покажешь, где лежит твоя бабушка?
Кивнула и провела их внутрь. Деловито сообщила:
– Бабушка учила меня, что профессия врача самая-самая важная! Говорила, что, когда я вырасту, стану лучшим врачом в мире! Врачи самые смелые и умные, им надо доверять! У меня есть друг тюлень, он тоже так считает.
Как только мы оказались в комнате, мужчина тихо подошел к бабушке и потрогал ее шею. Потом повернулся к Тамаре и покачал головой. У него на лице было столько сожаления и печали…
Почему он грустит? Но отчего-то спросить я не могла. Язык стал заплетаться, а руки сами собой потянулись к верному тюленю. Его на той неделе принесла какая-то тетя, которая пару раз в месяц к нам приходит.
Она мне не нравится. Все время лезет обниматься и ругается на бабушку. Я просила ее больше не приходить, но она злится и не слушает меня.
От этих мыслей меня отвлек Михаил:
– Анечка, а ты не дашь мне свою Персону? Ты же знаешь, где она находится? Твоя бабушка правда приболела, и мне нужно ее забрать в больницу.
Кивнула. Внутри росло беспокойство, и на глаза отчего-то наворачивались слезы. Трясущимися руками дала ему свою карточку, которую стащила со стола. Она почему-то лежала рядом с таблетками, хотя обычно бабушка прячет ее куда лучше.
Доктор просканировал ее и удивленно на меня посмотрел. Затем спросил:
– А когда мама дома будет?
Ответила ему не менее удивленным взглядом:
– Чья мама? У меня нет никакой мамы. Тетя только злая какая-то приходит иногда, но я ее плохо знаю. А что такое?
Он покачал головой и тихо сказал: «Ничего». Потом отошел и вернулся через несколько минут. Михаил попросил отвести его в мою комнату и показать тюленя, а потом еще и стал со мной играть.
Отвлеклась от грустных мыслей и даже не заметила, как в комнате показалась та самая женщина. Подняла на нее глаза и громко доверительно шепнула Михаилу:
– Эта та самая страшная тетя. Скажите хотя бы вы ей, чтобы она ушла!
По ее щекам пошли красные пятна, она строго ответила:
– Анна, я много раз говорила тебе, чтобы ты называла меня мамой! Твоя бабушка умерла, и теперь мне придется смотреть за тобой. Веди себя достойно, пожалуйста.
Умерла. Бабушка рассказывала мне про это слово. Оно означает, что кто-то улетает высоко-высоко в горы к самому солнцу, но только уже не сможет вернуться. Никогда.
Но бабушка не может от меня улететь, ведь я тогда останусь одна! Совсем-совсем одна.
Резко поднялась и выбежала из своей спальни. Я должна ее удержать и не позволить улететь! Ловко увернулась от рук Михаила и толкнула злую тетю. Та не удержалась и завалилась на стену.
Я же нырнула в коридор и пустилась дальше бежать. Прямо в спальню, где стояла уже пустая кровать. Я аккуратно на нее присела, прижимая тюленя к груди. Его я захватила с собой из комнаты, чтобы злая тетя не обидела.
На заднем фоне Михаил ругался с этой женщиной, называя ее бесчувственной и еще всякими длинными новыми словами. А тетя кричала на него сильно-сильно. Но мне не было до них дела, потому что моя бабушка улетела к самому солнцу.
Она всегда любила тепло, и значит, с ней все будет хорошо. А я, как и обещала, стану самым-самым лучшим на свете врачом.
Только вот кто отведет меня завтра первый раз в школу…
***
Большое и яркое здание школы походило на выставку полотен Ван Гога, увеличенных в сотни раз при помощи голограмм. Всего пять этажей с десятком пустых классов, где еще пару сотен лет назад негде было яблоку упасть.
Для нас сокращение населения Земли не было такой уж жуткой проблемой, как все считали: вместо пустующих классов сделали комнаты для опытов и суперспортзал с новейшими тренажерами. Там же было крыло медчасти, где можно хоть каждый урок сдавать анализы и контролировать главное в нашей жизни – здоровье.
Рассказывали, что этой школе больше четырехсот лет, а в подвале даже оставили законсервированные старые кладки из настоящего кирпича и бетона. Берегут наследие и заставляют нас помнить все прошлое, всю бесконечную историю человечества. Но лично мне яркие картины на стенах нравятся гораздо больше серых древних развалин.
С детства в школе я чувствовала себя радостно, беззаботно, с неуемной жаждой знаний. Отсутствие полноценной семьи и толпы родственников приходилось компенсировать научными опытами и бесконечными секциями по всем видам спорта.
Сейчас с тоской вспоминаются часы, проведенные вон на том пятом этаже с панорамными окнами, где можно было стоять у балетного станка с видом на сад и макушки соседних домов. Будь в нашей школе не сотня учеников, а тысяча, как раньше, вряд ли удалось бы отвести столько места под классы для танцев. Все лучшее – детям. Как здорово, что это не просто слова, а реальность!
Справа от здания, за стеной подсолнухов находился небольшой стадион с уличными тренажерами и площадками для мини-футбола, волейбола и баскетбола. В хорошую погоду на уроках физической активности туда вываливалась чуть ли не вся школа! Каждого ребенка от четырех до семнадцати лет обучали всем основным техникам «большой шестерки»: футбол, баскетбол, волейбол, бег, хоккей. Ну, точнее, пяти техникам, ведь шестой и самый популярный вид спорта с физическими нагрузками связан никак не был.
Теперь никакой обязаловки, не считая спортнорм раз в год. Но их, слава богу, можно и без фанатизма сдать в зале. Хотя я поймала себя на мысли, что эти коллективные занятия были не такие уж скучные и бесполезные. Правда, в профессиональный спорт из моих знакомых никто не рискнул пойти, даже несмотря на таланты: слишком велики были риски.
Сколько прошло времени – не знаю, но в какой-то момент моя фигура стала одиноко маячить на фоне зеленого заборчика. Это не к добру, а то еще подумают чего лишнего. Следом за этой мыслью было ее моментальное воплощение: ко мне практически в три прыжка ринулся Ян. Решив взять инициативу в свои руки, я не стала дожидаться вопросов:
– Спорю, ты будешь скучать по толпе обожающих тебя девиц. Я уж решила, что ты завалишь контрольное тестирование, останешься «погостить» под визги малолеток.
Он тормознул возле меня, счесав приличный такой кусок газона. Вредитель. Но было видно, что мой маневр не сработал. Ян лишь ухмыльнулся:
– Заговаривай зубы рыжим и мелким, а я-то знаю, чего пялишься на больницу. Уже взрослая, а все скучаешь да жалеешь себя. Сколько можно! Ты прекрасно справишься и без нее.
Я поджала губы, совершенно не желая вникать сейчас в свои чувства. Тем более что в глубине души я понимала: Ян прав. Но признавать это глупо.
– Да ладно, могу же я пустить прощальный взгляд на самое живописное место в пригороде. Может, вскоре я уеду подальше…
Старая пластинка сработала. В последние годы эта тема неизменно вносила особый лейтмотив в любую беседу. Я уже видела, как у Яна в восторге загорелись глаза от злости и восхищения, вместе взятых. Моя маленькая безразличная мне победа.
Он даже не замечал, что действительно стоит в таком красивом месте: окраина пригорода, сочные и яркие краски, последний вечер вне ответственности за свою жизнь и чистое небо над головой. Но я сама виновата.
– Так ты уже решила, да? Серьезно туда поедешь? Но Ань, это такая ответственность – учиться в самом престижном университете мира. Там нельзя ни купить оценки, ни опростоволоситься – твоя Персона навсегда оставит это в информационном поле.
Я рассмеялась. Прошло уже около двухсот лет, а коррупционные схемы все еще будоражили умы человечества. Кажется немыслимым, что когда-то за деньги можно было купить все. Решить практически любой вопрос и испытать любое ощущение, точнее, не испытывать его.
Теперь это роскошь. Несмотря на то, что коррупция побеждена и это активно транслируется везде и всюду, люди помнят ее и отказываются забывать. Даже самая страшная кара – жизнь вне общества – не пугает. Не знаю, почему мы шли к этому тысячелетие, но мысль о том, что статус выпускника лучшего университета в мире можно купить, сейчас являлась едва ли не преступной. А веселому черноволосому парню было наплевать на это.
Зато теперь все современные блага нам доступны с лихвой: великолепное образование, лучшая экологически чистая еда, любое самое современное лечение – если не дай бог кто заболел.
Возможности каждого человека теперь зависели исключительно от него. Если потянешь – иди хоть в мировое правительство, а нет – ну так обслуживай обычных людей. Любой твой шаг запишут на Персоне и увековечат в памяти потомков, если, конечно, таковые будут.
Мои мысли вновь улетели куда-то вверх, в сторону от школы и заборов. Я на секунду потеряла контроль над собой и позволила воспоминанию о той ночи завладеть мною. Но не сейчас, точнее никогда, никогда не хочу вспоминать об этом.
– Анна, ты что это хмуришься? Ты просто не имеешь право хандрить в такой прекрасный день!
Не имею. Впереди столько всего интересного: новый город, новые друзья, новое обучение и профессия, которую я выбрала много лет назад.
***
Это были чудесные несколько дней. Я много гуляла, тратила в магазинах сэкономленную стипендию и предавалась всяким запрещенным занятиям. Еще каких-то пару столетий назад казалось немыслимым, что танцы в клубе всю ночь напролет и чтение до боли в глазах могут стать запретными.
Узнай об этом кто, и на меня непременно бы донесли куда следует. Сейчас пропадать сутками без заботы о себе ты можешь лишь в одном месте: в больнице. Считается, что врачи сами способны оценивать свое состояние и не делать глупостей.
Какая ерунда! Моя бабушка много лет проработала врачом и испортила себе здоровье, желая помочь другим. Я поняла это значительно позднее, уже когда отучилась несколько лет на болящую.
Сама себе пообещала, что не стану совершать ее ошибок. И ошибок матери тоже. Я буду помогать людям так, как считаю правильным, стану одним из уникальных людей. Одной из тех, кто способен терпеть боль за других.
С тех пор как человечество столкнулось со всеобщей невосприимчивостью к лекарствам, даже самая обычная простуда грозила смертельной опасностью. Наплевательское отношение к своему здоровью стало причиной невероятного роста смертности.
Представьте, что вы заболели гриппом. Раньше большинство даже не думало соблюдать рекомендации врача. Во множестве стран антибиотики и противовирусные препараты находились в свободном доступе. Да и назначали их легко и просто.
Если начинались осложнения или ухудшения – гора лекарств, и вы снова в строю. Но потом все стало меняться. Наши организмы привыкали и впитывали в себя всю эту химию. Критический момент настал внезапно.
Пандемии шли одна за другой, а потом одна из них стала точкой невозврата. Тогда-то все и стало меняться. Можно сказать, люди наконец-то стали ценить то, что им дала природа.
Ну и саму природу. Естественно.
Сидя под огромным раскидистым дубом среди дня, я дремала. Восхитительная бессонная ночь. И меня ни капли не смущал тот факт, что отрывалась я одна-одинешенька.
Одиночество с малых лет было моим спутником. До сих пор не понимаю, как так вышло, что в стране, где семья и дети признаны одной из высших ценностей, где малышей с рождения носят на руках по три поколения, я досталась матери-одиночке без родни.
Но мне и так было неплохо. Никогда не стремилась к чужому обществу и толпе восхищенных родственников. Шумные семейные праздники – не обо мне.
А сейчас это особо актуально, потому что мать наверняка решит разорвать со мной и без того редкие контакты. Потому что я пошла против ее воли, посмела спорить. Хотя можно подумать, что никогда не делала этого раньше.
Я не собираюсь становиться чокнутой фанаткой работы, как она. Я стану лучшей болящей, которая сама будет выбирать, где и когда ей работать. И сколько.
Буду помогать тем людям, которых сочту достойными, а не тех, кто больше заплатит. Ведь услуги таких, как я, стоят баснословных денег. Многие болящие уходят в частные клиники и берут на себя боль от уколов красоты, легких пластических операций и даже от эпиляций.
Недопустимая роскошь, когда от тебя может зависеть жизнь человека, а ты вместо этого делаешь приятно дамочке, желающей хорошо смотреться в бикини.
Мы же все равны, и каждый человек может заниматься тем, чем хочет… Может, только вот с правом выбора не всегда в комплекте идет хорошее воспитание и здравый смысл. А еще совесть.
Еще в школе терпеть не могла все это социальное неравенство. Все эти ужасные разборки и выяснения, кто лучше или хуже. У кого нос кривой или задница глубже.
Сначала меня сторонились, пытались высмеивать, но я быстро сообразила, как пресекать это на корню. В итоге все закончилось тем, что в старших классах у нас образовалась довольно неплохая аудитория.
Одноклассники выросли и стали спокойнее. Плюс у общества появилась мода на психологию и самоизучение. В университет я уже пришла на подготовленную государственной идеологией благодатную почву восприятия действительности.
Это когда ты обретаешь мир в себе и перестаешь гадить другим. Не понимаю, почему раньше до этого никто не додумался? Чем люди были заняты до этого?
От мыслей меня отвлекла тень. Точнее, человек, который загородил ласковое летнее солнышко. Приоткрыла один глаз и тяжело вздохнула. Еще один трудоголик на мою голову. Только теперь мне следовало быть осторожнее, потому что не стоит спорить с новым начальством.
– Михаил Юрьевич, добрый день. Что привело вас в парк среди бела дня?
– Не заговаривай мне зубы, девочка. Ты знаешь, что я против твоей затеи. Хотя и был уверен, что дойдешь до конца.
Раздражение разгорелось во мне слишком быстро. Так не пойдет. Но позавчерашний разговор с матерью стал катализатором моего внутреннего состояния. Одно было плюсом: я не думала о предстоящей боли.
Встала и буквально выдохнула ему в губы:
– А в чем ты еще уверен, Миша?
***
Синхронизатор был настроен, и я видела, как в трубках заискрилась субстанция. Мы на занятиях называли ее жидкой болью. Сейчас, когда она доползет до меня, я пойму, что испытывает человек, находящийся за стеной.
Как только искорки дошли до меня, выдохнула и… Ничего не почувствовала. Значит, не начали. Пока проверка. За мной наблюдало слишком много людей, от моего поведения зависело, пустят ли меня дальше.
Я хотела этого, я шла к поставленной цели много лет. С того самого момента, как поняла, что бабушка не сможет отвести меня первый раз в школу. С того момента, когда, став старше, узнала, что она умерла от боли.
Потому что не стала тратить на себя болящих, не стала их вызывать. Они нужнее другим, нужнее тем, кому больнее… За стеной был совершенно незнакомый человек. Но я надеялась, что он достоин того дара, который ему достался.
Что он заслужил его не деньгами, не тем, что я стажер-испытатель, а потому, что ему действительно нужна моя помощь.
Мне бы только получить статус болящей… Тогда я смогу делать то, о чем столько лет мечтала. О чем думала по ночам. О чем рассказывала в постели мужчине, который сейчас хмурился в углу комнаты…
Я забираю эту боль и отпускаю ее на свободу. Я открою себя ей, разрешу пройти через мое тело. Оно станет проводником, ниточкой, что поможет ей выйти и навсегда покинуть этот мир…
Меня пронзило судорогой. Не дернулась лишь потому, что сжала подлокотники с бешеной силой. Началось…
Внезапно, резко, ожидаемо, но без предупреждения. Боль. Она заструилась по моим венам, мучая и терзая полностью здоровое тело. Я судорожно вздохнула, втягивая в себя воздух. Потом снова и снова.
Это не моя боль, не моя. Я не испытываю ее…
Но ни самовнушение, ни все известные мне техники не помогали. С каждой секундой становилось все тяжелее. И вот я уже издала первый стон и выгнулась, натянув специальные жгуты.
Аппараты, пристегнутые ко мне, истошно вопили, но никто не двигался с места. Зажмурилась, а потом бросила взгляд на бледного болящего. Эмоции на его лице удивили даже сквозь пелену боли, начинавшую застилать мои глаза.
Злость, пренебрежение и даже брезгливость… Это так отчетливо читалось, что внутри стало нарастать раздражение. Кто он такой, чтобы судить меня?
Мысли путались и ударялись о волны боли. Боль. Боль. Боль. Она была везде: внутри меня, снаружи… Сколько всего мне хотелось сказать, выплеснуть из себя.
Подумала о том, как я зла на мать. За то, что она бросила меня, не уделяла внимания. За то, что не давала бабушке любви и тепла. За то, что стала врачом, повторила ошибку собственной матери. За то, что не успела одуматься, как она.
Злость на бабушку. За то, что поставила себя ниже других. Не подумала обо мне, о том, что ее дочь не справится. Доверила меня ей.
Поймала напряженный взгляд Михаила. Злость на него стала пробираться сквозь давно похороненные чувства. Боль слой за слоем вскрывала меня, словно я была песчаником.
Перед глазами мелькали черные точки, словно это каменные осколки отлетали от меня под воздействием новых ощущений, которые я пустила в себя добровольно.
Снова выгнулась и положила голову набок. Предательская слеза скатилась по щеке. Поймала снова взгляд Михаила. Мужчина был бледен, хмур, и его руки сжаты в кулаки.
Не понимаю, как мне удавалось подмечать это сквозь текущий по венам огонь. Но в этих мелочах было мое спасение, концентрация. Концентрация на гневе, который рос внутри меня пропорционально боли.
Он не имел права так смотреть на меня. Не имел права жалеть. Потому что если ты решил, что я слишком молода, слишком хороша для твоей жизни, то иди к черту. Трус. Жалкий и безынициативный трус!
Как же больно! Боже! Ну когда уже это кончится?! Секунды растягивались так, что мне казалось, что еще чуть-чуть, и я перестану существовать.
Кончусь, растаю, как снег весной. Меня не станет, а вместо меня придет другая. Чужая дочь для матери, внучка для бабушки и любимая женщина для мужчины, что от меня отказался.
Вдруг синхронизатор запищал, и я увидела, как трубки, идущие со стороны невидимого пациента, стали пустеть. Раз. Два. Три. Четыре… И пришло долгожданное облегчение.
Эйфория, захлестнувшая меня, словно со мной случилось самое невероятное и лучшее в моей жизни. Боль прошла, исчезла, растворившись внутри меня.
Обмякла на кресле. А холодный голос заведующей отделением прозвучал словно из ниоткуда:
– Прекрасно. Она нам подходит. Давно не видела такой выдержки. Готовьте ее, завтра первый рабочий день.
Завтра. Уже завтра все повторится вновь. Чужая боль вернется. И я снова буду сгорать в этом огне гнева на дорогих мне людей. Снова и снова буду переживать собственное вскрытие.
В голове внезапно закрутилась песенка про тюленя, которую мне пела бабушка. Как всегда, улыбнулась воспоминаниям о ней. В этот момент на меня легла холодная рука. Дернулась и уставилась в грустные глаза болящего:
– С началом конца тебя, девочка.
Это было сказано таким тоном, что я поежилась. Но я сама это выбрала, сама решила. Боль. Я выбираю боль, чтобы потом выбирать тех, кто достоин жить без нее.
Источник: http://litclubbs.ru/writers/6227-bol.html
Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала.
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Литературные дуэли на "Бумажном слоне" : битвы между писателями каждую неделю!
- Выбирайте тему и записывайтесь >>
- Запасайтесь попкорном и читайте >>