Плен

Разведка буднично собиралась в тыл врага. Как обычно сдали награды и документы, проверили оружие и снаряжение, выдвинулись с наступлением темноты. Перейдя по льду небольшую речку, свернули в глубокий овраг, использование оврага давала возможность быстро дойти до начала немецких позиций. Я не сразу понял значение звуков, которые услышал, постарался прислушаться, но было поздно. На нас стали падать мины! Одна разорвалась в двух метрах, меня откинуло на покатый склон, я потерял сознание. Очнулся в большой комнате деревянного дома. Стараясь не двигаться, оценил своё состояние. Голова раскалывалась, каждый удар сердца отдавал в висках острой болью. Почувствовал боль в правой ноге, вроде не сильная, но ныло всё, от колена до паха. До моих ушей донеслись слова, немецкая речь, разговаривают двое. В школе я хорошо учился, немецкий язык для меня был любимым предметом, меня и в разведку-то определили из-за знания языка. Один голос грубый, хриплый, другой похож на юношеский. Грубый голос хвалил их командира, который рассчитал место, где пойдёт русская разведка и распорядился прикрыть его миномётами, установив там пост. Юноша спросил, что будет с выжившими пленными. Грубый голос ответил, что нас расстреляют. «Значит плен, значит смерть!» - вертелось в моей голове. Как ни старался прислушиваться, больше слов не слышал. Попытался осторожно пошевелить правой ногой, боль усилилась, но терпимо. По очереди пошевелил другой ногой и руками. Я даже не связан! Руки-ноги слушаются – всё не так уж плохо. Опять послышались слова на немецком языке. Немцы вспоминали дом. Открыв полностью глаза, стал присматриваться к тому, что меня окружает. Определил, что лежу на полу, с обеих сторон ещё кто-то лежит, передо мной большой стол, на нём горящая керосинка, которая давала слабый свет. Удивило то, что я не заметил ни одного окна. Судя по голосам, говорившие находились за дверью или за тонкой перегородкой. «Интересно, они меня видят или нет?» - голова заработала, мысли замелькали. Я прошипел как змея, прислушался, прошипел ещё раз. Через боль, напрягая уши, услышал такое же шипение. Ага, я не один живой! Немцы говорили, что выжило несколько русских. Это шипение было условным сигналом к вниманию, его предложил использовать один из разведчиков в ситуации, когда слова будут опасны. Чуть приподняв голову попытался разглядеть, что находится по бокам и сзади. Каждый поворот головы отдавался болью в висках. То, что меня контузило, я понял, а вот, что с правой ногой – непонятно. Справа и слева от меня лежали мои товарищи-разведчики, кто из них живой, я определить не смог.

Снова раздались приглушённые слова. Юноша просился посмотреть на русских, он, мол, нас никогда не видел. Грубый голос отвечал, что утром он нас может внимательно рассмотреть на казни, а если захочет, то и принять участие в расстреле. Перспектива быть внимательно рассматриваемым перед строем солдат меня не радовала! Я приподнял голову выше и ещё раз осмотрелся. Так и есть – окон нет, за моей спиной деревянная дверь, через щели в ней, в комнату пробивается свет. Услышал шипение справа от себя, лежащий с краю боец приподнял локоть, я рассмотрел его. Это был разведчик из нашей группы, звали его Миколой, физически сильный мужчина, лет тридцати семи. Личностью он был той ещё, рассказывали про него одну историю. Он уже воевал, когда получил письмо от родного брата, тот писал, что немцы сожгли его село вместе с жителями, погибла и его семья, трое детей, мать и жена. Говорили, что он читал то письмо на марше, служил в пехоте, так он просто выпал из строя на землю и рыдал во весь голос. Его даже хотели наказать за такое поведение, но прочитали письмо и пожалели. С того письма он стал проситься в разведку. На вопрос, что ему мешает отомстить за родных в пехоте, Микола отвечал, что хотел бы убивать врага голыми руками и смотреть в его потухающие глаза. Его порыв не оценили, в разведку не переводили. Дождавшись, когда приехавшее в полк командование сядет в машину, он лёг перед ней. Заявил, что пока не напишут приказ о его переводе в разведчики, он из под колёс не встанет. То ли объехать его нельзя было, то ли командир решил ему уступить, устав от его просьб, но в разведчики его зачислили. С тех пор он взял за правило, каждый выход в тыл к фашистам, хоть одного фашиста, но убить голыми руками. Очень сокрушался, когда единственным фашистом на пути разведчиков встречался «язык», а его убивать нельзя.

Я сел, осмотрел свою ногу. Вероятно я был ранен, так как кто-то перевязал меня кое-как грязной тряпкой, она вся была красная от крови. Попытался передвинуться через лежащее тело в сторону Миколы. Боль в ноге усилилась, но я встал на здоровое колено, и медленно перелез через тело. Это был Николай. Вся его грудь была разворочена осколками, мне показалось, что я даже сердце увидел. Стараясь не смотреть на кровавое месиво, я продолжал своё передвижение со скоростью улитки. За дверью опять послышался ноющий голос юноши с просьбой разрешить ему посмотреть на нас, ему так же ответили отказам и обругали нехорошими словами. Наконец я возле Миколы. Ноги и руки его были связаны. Я посмотрел на других, никого больше не связали. Немцы оценили габариты Миколы, перестраховались, связав его. В глубине души надеясь на ту торопливость, с которой нас вытаскивали после обстрела и не внимательность немцев, я сунул руку за голенище правого сапога. Вся штанина мокрая от крови, но перочинный ножик на месте – это удача! Раскрыв его, я потихоньку перерезал верёвки на Миколе. Вновь юнец стал просить разрешения войти к нам, грубый голос резко ответил, послышался звук удара и стон. Микола сел и распрямил плечи. Я бы его тоже связал, раза в два в плечах шире меня. Левая рука его тоже была перевязана, материя так же пропиталась кровью и была красная. Микола глазами указал на Степана. Тот лежал крайним с другой стороны, он был старшим группы в этом выходе. Я кивнул головой и пополз по телам. Сев верхом на Степана, я, зажав ему рот рукой с такой силы с какой только мог, другой рукой стал натирать ему правое ухо. Степан очнулся, резко открыл глаза. Он вероятно уже хотел меня сбросить, но вовремя узнал. Я приложил палец к губам и глазами указал на дверь, за которой находились немцы, Степан понимающе кивнул. Мы втроём аккуратно, стараясь даже не дышать, встали на ноги. Хороший мастер строил это здание, полы даже не скрипнули. Из-за двери послышался грубый голос, он говорил, что его обладатель выйдет до ветра, а юнцу советовал сидеть на своём месте и не двигаться даже если он увидит чёрта. Послышались шаги, кряхтение грузного тела и звук двери, которая сначала открылась, а потом закрылась. Значит этот юнец теперь один, но что с дверью? Микола её вышибет, но это будет шумно!

За дверью послышался шум, звяканье металлической цепи и робкие попытки открыть дверь. Микола отодвинув меня своим плечом в сторону, встал в дверном проёме. Дверь медленно открылась, опустив голову, в комнату хотел войти юноша лет восемнадцати, в маленьких круглых очках. От неожиданности, увидев перед собой гору в лице Миколы, его глаза стали большими, больше его очков, он открыл рот, чтобы закричать, но кулак разведчика уже врезался ему в лицо, я услышал хруст костей. Оторвавшись от пола, его тело пролетело больше метра и с тихим звуком встретилось со стеной. Степан подхватил немца и втащил его в нашу тюрьму. За другой дверью послышались шаги, это возвращался второй наш охранник. Мы вернулись в комнату, откуда только что вышли, Микола прикрыл за нами дверь. Раздались грязные ругательства на немецком языке, дверь рывком открылась, и в неё влетел пожилой толстый немец в каске. Одного удара кулаком по его голове было достаточно, что бы тело врага обмякло и опустилось на пол.
- Может его, как "языка" с собой заберём? - Степан уже держал в руках верёвку.
- А шо ти с его возмишь?
Микола, как мне показалось, слегка сдавил правой рукой горло немца, несколько раз дёрнув руками и ногами, тот затих окончательно. Я вышел в освещённую комнату. В разных углах стояли два немецких карабина, на большом гвозде висел ремень с подсумками. Пытаясь его надеть на себя, я понял, что он принадлежит тому толстяку, я никак не мог его застегнуть на своём животе. Взяв один из карабинов, проверил его – заряжен. Степан взял второй карабин, вернувшись в нашу комнату, снял с молодого немца его ремень с патронами. Я подошёл к той двери, которая вела на улицу, прислушался, было тихо.
- Может, кто ещё живой, не бросать же их здесь? - Степан посмотрел на меня, кивнув головой, я скрылся в тёмной комнате.
Трое наших товарищей были мертвы.
- Сожжём здесь всё, не дам тела своих товарищей на поругание! - я разбрызгивал керосин из лампы по полу.
Степан взял вторую и, не туша огонь, вылил керосин на на большой пучок соломы, который служил нашим охранникам стулом. Только сейчас я заметил, что на моей ноге был лоскут материи от красного флага, виднелись даже буквы, то же было и на руке у Миколы.
- Вот же гады, смотри, чем нас перевязали!
- Ничего, сейчас поквитаемся! - Степан готовил подарок для пришедших на смену охранников.
Обнаружив на окне четыре немецких гранаты с деревянными ручками, он, скрутив с двух из них колпачки, привязывал их проволокой к большой бочке, те верёвочки, что выпали из гранат, привязал той же проволокой к ручке входной двери. Проверив натяжение, остался доволен. Одну гранату сунул себе за ремень, вторую отдал Миколе.

Соблюдая осторожность, мы вылезли в окно. Сориентировавшись, сообразили в какую сторону нам надо идти. Стараясь не выходить на освещённое место, пошли в сторону наших позиций. Два раза чуть не наткнулись на часовых, кто-то нам точно помогал, нам необычайно везло. Обойдя очередной дом с тёмной стороны, уже было дело, приготовились перейти на бег, чтобы быстрее преодолеть открытый всем взорам огород, как в доме резко открылась дверь. На невысокое крыльцо, в исподнем и в сапогах, выскочил немец, на его плечах был офицерский китель. Вероятно, его так приспичило, что он, не обращая на нас совершенно никакого внимания, мелкой трусцой, пробежал по тропинке и скрылся в деревянном туалете, откуда сразу же донеслись довольные звуки и насвистывание песенки. Мы переглянулись, он пробежал буквально в двух метрах от нас!
- Заберём, - Степан смотрел на нас, - хороший гусь, если только свой китель надел.
- А як же! Нехай опорожнится, не с гимном же мне его верзти!
Микола тихонько подошёл к двери туалета и замер. Открывший дверь немец, с испугу, наверное, ещё раз опорожнился, так как воняло потом всю дорогу. Лёгким тычком в нос, Микола лишил его сознания, взвалил безжизненное тело себе на плечо. Решили возвращаться той же дорогой, по оврагу. Были большие сомнения, что нас там будут ждать второй раз. За нашей спиной раздался сильный взрыв, горизонт раскрасило пламя. На дне оврага виднелись воронки, следы нашего обстрела, в одной воронке тлел старый ствол дерева. Я бежал первый, за мной в десяти метрах Степан и Микола. Запнувшись за край воронки, я полетел вперёд, упав, хотел резко вскочить, раздался взрыв, я потерял сознание. Очнулся только в санбате - две контузии и ранение в ногу. Доктор сказал, что мне тут долго валятся, и что война без меня не кончится. Нужен был отдых, голова была как большой барабан в который всё время кто-то бил.