Композиция «Берлин» Gare Du Nord разливалась по комнате, проникая в нас как изысканное вино, а грусть была ощутима физически, так, как если бы сидела в углу комнаты в кресле. Но в кресле лежала кошка, недвижная, но готовая в любой момент сорваться по своим кошачьим делам. Кроме нас и кошки в комнате никого не было. Мы, кошка, музыка и узкая полоска света, проникшая сквозь неплотно зашторенную портьеру. Эта полоска играла взвесью пыли и страсти, и рассекала пространство кровати надвое. Послевкусие страсти было медовым, золотисто-бронзовым и сладостным, что и вызывало грусть, осознанием неповторимости момента.
Да-да, я знал в этот миг, что будут другие, возможно, ещё более острые, нежные, пронзительные, но вот это мгновение мы уже прожили, и оно ушло в память. Тем и прекрасно, ведь «второго шанса произвести первое впечатление» ни у меня, ни у неё больше не представится. Мы не оплошали, и сладость горчила грустью неповторимости.
Музыка заполнила всю комнату, и когда я наполнился ей до краёв, разделилась на отдельные звуки, вибрации, ароматы, движения и я стал слышать наш пульс, не имея возможности отделить мой от твоего. Пульс стал единым, словно сердца слились и превратились в одно общее. Я ощущал лёгкий озноб мурашек на твоей спине, когда едва касался пальцами её, и вдруг понимал, что этот же озноб поднимал мои волосы на моей спине, как эхо твоих ощущений. Мир разделился на отдельные картинки, живые, завораживающие, медитативно-подробные.
В углу комнаты, у самого потолка, притаился мотылёк, смешной и неуклюжий утром, с тяжёлыми бархатистыми крыльями и с узором на них в виде глаза. Я подумал, что задёрнутые шторы не помешали Создателю наблюдать за нами, но Его нечеловеческая тактичность всю ночь проявлялась в неподвижности, а сейчас и Он устал и решил размять крылья. Золотистый луч скользил по комнате, переместившись за время моих рассуждений с кровати на стену. Узкий как стилет, пластичный как шёлковая лента, яркий как вспышка сверхновой, он намекал нам, что пространство снаружи уже пришло в движение, и пора бы нам открыть окно, впустив в комнату звук просыпающегося мира. Но мы медлили, движение казалось ересью неверующего, усомнившегося в совершенстве момента, а мы в своей вере были прилежны.
Во мне уже рождались слова, которые я пишу теперь, но тогда я не мог собрать их в единый поток, я нанизывал эмоции на строчки внутри себя и свято верил, что однажды слова прорвут плотину моего молчания, и я всё тебе скажу. И о любви, и том, каким немыслимо-долгим оказался мой путь к этому мгновению, и о пении птиц, что доносилось даже сквозь толстые стёкла окон и плотные гардины. Я скажу, думал я, что тебе не захочется читать всю эту романтическую белиберду, но ты прочтёшь и поморщишься, как от досадной оплошности, которую ты допустила давным-давно. Я скажу, что комната, наполненная красивой музыкой, оказалась волшебной шкатулкой, в которой я сохранил момент твоей молодости, ускользнувшей в отражения других отношений, где ни меня, ни тебя нет, и не было никогда. Волшебные шкатулки имеют такое свойство – даровать мгновения пересечения с другими реальностями. И я утешу себя тем, что в одной из зеркальных граней бесконечной Вселенной отражаемся мы, лежащие на кровати в комнате, которую освещает золотой солнечный луч, где звучит музыка, заполняющая пространство, и где за нами приглядывает Создатель, потому что мы Его самые любимые чада.