Глава про морально-творческое возрождение пленных немцев в лагере под Ульяновском, июль 1945 года.
Мое бессмысленное времяпрепровождение закончилось неожиданным образом. Однажды ко мне обратился с вопросом один товарищ. Он носил прозвище «Паук», поскольку у него были очень длинные ноги. Он говорил очень оживленно и сразу же перешел к делу:
- Ты разбираешься в литературе?
- Я знаю кое-что из Гёте», - сказал я.
- Это же чудесно!» - воскликнул он, остановился передо мной, схватил меня за плечи, потряс меня, как будто хотел разбудить спящего. – Напиши мне все, что ты знаешь из Фауста, - снова воскликнул он.
- Надо подумать, - ответил я и погрузился в раздумья, уставившись на дыры в полу.
- Здесь есть другие, кто что-то знает из Фауста, мы создадим эту вещь, - сказал он.
Он заговорил несколько спокойнее. Его диалект нравился мне, и я спросил его, откуда он. «Я из прекрасной Франконии, из города Аугсбург», - сказал он. (« Frankenland » - исторически сложившееся название одного герцогства и в настоящее время одной области в Баварии – прим. переводчика). Его глаза приобрели дружеский оттенок. «Мы назовем эту пьесу – «Сцены из Фауста Гёте». Мы сделаем афишу, достанем для него доску для теста». Он рассказал мне о своих планах. Сначала он, наверное, станет актером, потом – режиссером театра, но его цель – оперная режиссура. Он высоко поднялся в моих глазах и сказал ему, что я люблю оперы Рихарда Вагнера. «Это же чудесно!» - повторил он свое восклицание. «Сейчас дам тебе бумагу и карандаш», - сказал он. Он дал мне огрызок карандаша и упаковочную бумагу, несколько оторванных кусков от нее, которые он с трудом развернул. У него были большие организаторские способности. Я обернулся и посмотрел ему вслед, когда он быстро шел на своих тонких ногах, так сказать двигался к следующей цели. Вскоре он был где-то в другом месте.
Я остался стоять там, где он оставил меня, как ученик «Фауста»: «Ото всего мне плохо так вдвойне, как будто жернова прошлись по голове», - произнес цитату я про себя. Да, сцену с учеником я знал хорошо, поскольку эту сцену я интенсивно изучал, под ореховым деревом в Бессарабии, возле Кишинева. Это было почти год назад, тем спокойным для нас летом до крупномасштабного наступления русских (Имеется ввиду до начала Яссо-Кишиневской операции в августе 1944 года – прим. перев. Д.К.). Что же, хорошо: я сел за стол перед моими нарами и начал водить крошечным карандашом по коричневой бумаге, заполняя страницу за страницей. Вилли наблюдал за моей работой, сразу же читал вслух, когда я заканчивал одну страницу, и каждый раз приговаривал: «хорошо!»
На следующий день я закончил работу. «Паук» не сказал мне, где его нары, но тем не менее, я его нашел. Он сидел на втором этаже в положении Будды, скрестив ноги. Ага, подумал я, он медитирует. Я взобрался к нему наверх и передал ему листы. Он прочитал их, все время приговаривая между делом: «Это же чудесно!» Он рассказал мне о том, что комендант лагеря одобрил его старания. Сейчас все зависело от нас, как мы эту затею проведем. «Я надеюсь, что через три недели мы поставим эту вещь на сцене», - он все время говорил о творении святого для меня Гёте, в данном случае о сцене с Фаустом, как о «вещи», что я каждый раз напрягался и ошеломленно смотрел на него. Он заметил это и улыбнулся.
Затем он показал мне стопку упаковочной бумаги. «Это Фауст, - сказал он и сразу же поправился: Это части из Фауста». Ты не поверишь, как много товарищей знают наизусть Гёте. Я радуюсь предстоящим пробам. Затем он сказал, непонятно зачем подавая руку: «Меня зовут Рихард». «Меня зовут Герберт». После этого я со всей скромностью задал вопрос, нет ли у него вакансии для меня, которую я мог бы занять, ученика я мог бы сыграть в любом случае. «Актеров у меня достаточно», - сказал он. Я поднял ладони, давая ему понять, что беру свой вопрос обратно.
Меня более ничего не заботило, то есть, я просто прогуливался с Вилли по залу. Из-за своей писанины я довольно долго не уделял ему внимания. Вилли рассказывал мне о своей родине в земле Рейнланд-Пфальц, где спеет виноград, о том, как собирают урожай и как на прессах выжимают сок, как появляется вино, которое разливается по бутылкам. «Паука» я больше не видел. Он наверное уединился со своими актерами. Но однажды, когда я с Вилли гулял по лагерному двору, он вышел из двери лазарета и пошел к туалету. Он увидел меня и сказал «Погоди один момент!» Мы ждали. Когда он вернулся с «громыхающих балок» (туалета), то сообщил нам, что репетиции проходят в лучшем виде.
По поводу костюмов он все еще ведет переговоры с лагерным руководством. Сцену, конечно, выбирать не приходилось, самой примитивной в принципе будет достаточно. «Фауст», естественно, очень серьезная вещь, хорошо бы еще что-нибудь, чтобы порадовать душу. Вдохновленный прекрасным июльским солнцем, я произнес: «Вальпургиева ночь». Мы долго беззвучно смотрели друг на друга, затем я сказал: «Но не та, что есть в Фаусте, нет, надо бы самому что-то написать и поставить эту «вещь» под конец на радость товарищам». Неосознанно я употребил его термин, сказав «вещь» вместо слова «сцена». «Слушай, - сказал он и посмотрел на меня своими голубыми глазами: изложи это на бумагу, не слишком коротко и не слишком длинно. Наши репетиции проходят в лазарете. В любое время можешь обращаться ко мне». Огромными шагами, который никто не смог бы повторить, «Паук» умчался прочь.
Вилли возмутился: «Он, что, не может он тебя в покое оставить, вот опять у него задание для тебя!» Я ответил, что мне доставляет несравненное удовольствие смотреть, как «Паук» разыгрывает из себя большого начальника, но я рад предстоящей премьере. Я решил, рано утром после супа сесть писать, мне что-нибудь да придет в голову. Ночью я не мог заснуть, поскольку сцена, которую я должен был написать, не выходила у меня из головы. Фраза Фауста во время шабаша ведьм: «О как больно мне! Я чуть не сошел с ума!» как раз подходила для состояния поиска и ретуширования в моей голове.
Но когда я все же сел утром за свой стол, держа перед собой карандаш и лист упаковочной бумаги, я мог сразу же начать строчить, поскольку ведьмы всю ночь крутились в моих снах. Я выстроил короткую сцену, которая мне не стоила больших усилий в конце концов и которую я снабдил инструкциями для режиссера. Я решил выставить Фауста в первобытном лесу в тропическом наряде, как ученого в области естествознания с очками, книгой и сачком для ловли бабочек. Он вел огромный разговор сам с собой, который содержал познания о коре деревьев, растениях, цветах, змеях, мотыльках и жуках. На одном дереве он нашел древний барабан, на котором он пальцами начал выбивать равномерный ритм. Тут из леса в танце вышла первобытная дикарка-красавица, на ней была самодельная юбочка, женщина дурачилась.
Фауст был этой прекрасной ведьмочкой совершенно околдован. Он играл на барабане еще долгое время, пока бой барабана медленно не смолк. В конце концов из леса к ним присоединился дикарь, сел за барабан и начал играть на нем какой-то дикий ритм. Фауст и красавица танцевали. Когда удары барабана начинают ускоряться, а танцующие – убыстрять свой темп, занавес падает. Вздохнув, я сказал Вилли, отозвавшись о своем «произведении» немного пренебрежительно: «Итак, омлет готов». Я сразу же поспешил в лазарет, нашел «Паука» в кругу своих актеров и передал ему листы со словами: «Прочти-ка это, Рихард, потом поговорим об этом!» Он молча забрал листы.
Перевод Дмитрия Кузина
Иллюстрации из сети
Саму биографию бывшего военнопленного Г.Бамберга вы можете прочесть здесь. Если вам понравился перевод, отметьте его пожалуйста лайком. Если вас интересует военная история и мемуары "по ту сторону фронта", подписывайтесь на мой канал. И добро пожаловать в комментарии.