Она только звено в большой цепи, но попробуем умозрительно выделить его.
Шесть лет назад родился Иван, завтра, 17 января у него день рождения. Как раз под Крещение, и в память одного из героических дедов Иваном его и назвали.
Дочке было 20, она вышла замуж и ждала ребёнка, одновременно продолжала учиться в институте. Мне казалось, что всё обычно – я-то беременной была в 90-е, тогда нужно было одновременно работать, подрабатывать и учиться до самого почти последнего дня. Время было жуткое – в дефиците всё, я и через заборы лазала, и с платформы прыгала, и на улице торговала чуть не до последнего дня, чтоб добыть пропитание и детское приданое. Какие там недомогания – выжить бы.
Ну и не обращала внимания особого на дочкино самочувствие, ну отекает немножко, пройдёт. Не учитывала, что между нашими поколениями эпоха прошла. У нас – сугробы, санки, лыжи; летом – речка, беготня до темна – прятки, казаки-разбойники, вышибалы, прыгалки, классики, огород с прополкой и поливкой, продукты натуральные. А у них – почти никаких уличных игр, только каток ещё оставался; расслоение, каждый по своим углам, рыночная экономика со своим звериным оскалом, импортные опытные продукты, интенсивное расчеловечивание…
Я её учила не верить лжи на Отечество, повела в церковь, таскала с собой в поездки по России, ограничивала чипсы и пр. А она всё же не в вакууме росла, а среди того общества, которое тогда формировалось. И козьим молоком поить могла только лет до пяти, а потом было его не достать, про хлеб и прочее уж молчу: кушайте, что поймано в торговых сетях.
Походили мы по истринским врачам, которые, наконец, заметили у дочери гестоз и срочно направили её в местный роддом, там накачали седуксеном и стали чего-то ждать. Слава Богу, Интернет уже был, и я почитала, что такое гестоз. Давление у дочери ниже 200 не опускалось, а она дремала и тихо уговаривала меня по телефону, что всё хорошо, не больно, очень хочется спать. Дочери было необходимо кесарево, срочно! Но в дедовском роддоме нет детской реанимации. Я дозвонилась до заведующей и потребовала везти дочь на «скорой» в Москву. Мне сказали, завтра к 11 утра, не раньше. Я чуть со стула не свалилась, почувствовала, как потеплело под коленками. Но немедленно взяла себя в руки, попыталась потребовать результата у главврача районной больницы, потом снова позвонила заведующей. Она мне развязно ответила: берите такси и везите её в Москву сама. По пробкам, в таком состоянии??? Издевается?
И тогда я позвонила депутату областной Думы. В двух словах описала ситуацию, а она – врач. Пришла в ужас: что? Срочно «скорую» и в Москву. «У меня как раз здесь замминистра здравоохранения, мы сейчас поговорим с этой заведующей»…
«Скорую» вызвали из Москвы, пока она пробиралась по сугробам и пробкам, мы с дочерью сидели в вестибюле роддома и ждали. Вышла заведующая и молвила: «Чтобы я вас больше никогда здесь не видела!». Я ответила: «Ну, это мы вас не спросили!». Через месяц её сняли.
Врачи московской «скорой» ужаснулись, что дочь сидит, уложили ее на носилки, в машине подключили множество приборов и трубок и стали следить за давлением, которое никак не поддавалось на меры по понижению.
В больнице крайне осторожно, дочь пересадили с носилок на кресло-каталку и увезли. Мне велели ждать звонка. Я осталась ночевать у мужа в Текстильщиках. В 11 утра позвонил доктор: нужно ваше разрешение на операцию. Я уже знала, что другого выхода нет. «Конечно». «Приезжайте».
На улице валил снег, троллейбусы задерживались, я понеслась бегом через сугробы и снегопад, у главврача была минут через 40. Он выдал мне спецобмундирование и велел идти к дочери в реанимацию (туда просто так не пускают, сами понимаете). Моя дочь была подключена к трубкам и приборам, вокруг ходили врачи обоего пола, пытаясь снижать давление, которое трудно поддавалось. Дочь шутила, врачи улыбались – какая она у вас милая, с юмором. В этот момент она казалась совсем ребёнком… Через полчаса мне сказали – всё, ваше время истекло, приступаем. Наверх поднялся главврач… Я успела его спросить, сколько длится операция. «Минут сорок» - ответил он.
…Ходила по длинному коридору, освещённому мерзким зеленоватым люминисцентным светом, который тонко ныл в своей колбе. Это длилось часа полтора. Потом вниз спустилась врач, которая совсем недавно смеялась шуточкам моей дочки, прошла мимо и отвернулась. Я поняла…
Навернулись слёзы, но нет, нет, бесполезно плакать, плакать нельзя! Я открыла свой родимый молитвослов. Он такой маленький, но упитанный, полон душевных воплей к Спасителю, Богородице, Силам небесным и святым. И начала вопить – шёпотом. Сколько раз я в полуобморочном состоянии прочитала его молитвы, не помню. Но помню, как я их читала – именно вопила, и ходила вдоль, как арестант по длинному ноющему коридору, руки у меня тряслись. Прошло около 4-х часов. Стемнело. Сверху послышался далёкий звук. Наконец, спустился доктор. Осунулся. Сказал: «Мальчик, полтора килограмма, живой, всё в порядке. Через полчаса можете к ним подняться…»
Дочка сказала: мама, передвинь мне ноги…да, нет, не больно, больно… нормально…ты видела?
Вынесли Ваньку, приподняли, показали со всех сторон. Уже отмыли . А появился он на свет синюшным, запутанным в пуповине, и , конечно, недоношенным. «Господи, и этот комочек чуть не убил мою девочку…»
Дочку выписали, она сцеживалась, и мы возили молоко дозревающему в кювезе Ивану. Он был весь исколотый, синеватый, в зелёнке, со страдающим неприязненным личиком. Дочь пыталась его гладить по коленочке, по ручке, он, казалось, морщился и отдергивал. Наверное, у него болело всё.
А я всматривалась в крохотное жалкое личико и пыталась понять, на кого же похож этот мелкий родственник. И поняла! Мне показалось, на Василия, отца моего мужа, дочкиного деда.
Нет, я этого Василия Андреевича не видела никогда. Муж его тоже толком не помнил – его родители разошлись. Но однажды вдруг откуда-то мужу принесли фотоальбом его отца. На первой странице крепилась маленькая фотография, 3х4 – молодой красавец лет двадцати в военной форме и орденах и медалях. Вот этого-то Василия я в Ваньке и угадала.
И погладила его по крохотной несчастной головёнке. И вдруг эта головёнка откликнулась, потянулась к моей руке. И я её гладила, гладила, а его личико переставало быть таким напряжённым и несчастным.
«Счастье» принесли домой во внушительном атласном конверте, развернули, и вскоре оно переросло конверт, встало в кроватке и сказало свое первое слово: «Света!» А потом побежало, понеслось, заговорило…
Мне оставалось только восстановить его родословную - а то как же, вырастет, и не будет знать, что дед-то Василий тоже был героическим. Нашла я документы на ордена и медали, описания подвигов, адрес родины – в Хотошино, под Тверью. Съездила туда, привезла снимки пейзажей и дачек – больше ничего не осталось. И племянника Василия Андреевича отыскала – знаменитого клоуна Юрия Куклачёва (он, оказывается, о дяде Васе в прессе и в прозе не раз вспоминал).
Так что вырастет Иван, а у него деды собраны (пропавшие на фронтах и в миру – кого смогла, нашла – см. повести «Как я искала деда», «Высоко в синем небе» и др. на моём канале) – захочет, по моим следам пройдёт, лично познакомится.