Троица придумана не зря. Эта фраза из песенки о пьянстве не стала крылатой, но запоминается с первого раза. Библейские сюжеты часто связаны с цифрой три, равно как языческие мифы про трех богатырей и Змея Горыныча. Загадка Сфинкса, которую отгадал Царь Эдип, также состояла из трех частей. В годы моей юности она звучала бы так: с неба свалились три пластинки, которые сложно продать, но интересно послушать. Назовите имена исполнителей.
Экзаменуемый не рискует ошибиться, поскольку ответ чрезвычайно прост и универсален. Знакомство с любым материалом до шестьдесят третьего года коренным образом меняло представление о музыке прежних лет у подростка-неофита, который её не застал.
Ознакомившись с добычей, человек начинал прозревать, дистанцируясь от современности, все более скептически оценивая объекты массового поклонения своих сверстников.
В моей судьбе таким диском стали Modern Sounds In Country and Western Music Vol. Two Рэя Чарльза. Хотя на их месте, с таким же результатом, могли оказаться и те, которых мы коснемся в этом эпизоде «Бесполезных ископаемых».
Ни один из них не претендует на титул важнейшего, но запоминается, как та фраза Леонида Дербенева в кинофильме «Формула радуги». Вы ведь запомнили её, не так ли? Знакомство с такими дисками вело к переоценке достижений цивилизации, не в пользу тех, кто был ими одержим.
Количество пластинок не имеет значения. Мы остановились на трех, только потому, что «два» – число Дьявола, призывающего шагать в ногу со временем к полному торжеству прогресса, которое не за горами. Там, где двое, один всегда провокатор, а другой жертва. Третьего, впрочем, тоже можно подкупить…
Концерт Бадди Греко «У мистера Келли» – капля в море биографии этого певца, пианиста, аранжировщика и шоумена, где каждая капля на вес золота, и полно самых неожиданных сюрпризов.
Артист дебютировал у Бенни Гудмана почти тогда же, когда родственный ему Мэл Тормэ пел в оркестре Чико Маркса, самого музыкального клоуна в семействе Marx Brothers.
Впереди у Бадди было шестьдесят лет шедевров и курьезов, которые мало кто замечал в прошлом, и мало кто знает в настоящем. Говоря «мало кто» мы, естественно, подразумеваем постсоветское пространство.
Блистательный продукт крунерской школы и джаза с простейшим сценическим псевдонимом Buddy проявил себя в самых разных жанрах. Он был настолько многообразен, что очарованный одной пластинкой клиент приходил в бешенство от следующей.
Дэрин и Боуи – двое известнейших хамелеонов постмодерна – многим обязаны человеку, чье имя не упоминается во множестве трудов, посвященных тому и другому.
Но «у мистера Келли» слушателя не ожидает ничего диковинного. Это «всего лишь» клубное выступление в типично камерном формате середины пятидесятых. Завтра артисту предстоит исполнять ту же самую программу стандартов и заученных реплик с эмоциональной «искренностью» профессионала, гарантирующей незабываемый вечер для гостей нашего города и т.д.
Перед нами очередная «капсула времени». Пир-дозаправка во время набирающей обороты эпидемии рок-н-ролла. В эпоху дефицита американских фильмов такие записи открывали двери заведений, недоступных в ином виде. Это был своего рода кинематограф для незрячих, компенсируемый силой воображения. Ослепив себя маминой заколкой, фиванский царь Эдип тоже стал ясновидящим. Но мне не было дела до древних греков и фрейдизма, которым бредила тогдашняя интеллигенция.
Путем медитаций над копеечными саундтреками я освоил минимум полсотни мюзиклов и нуаров, включаю недоступное Psycho Хитчкока. Хватало в ту пору и реконструкторов «Эммануэли».
Как это часто бывает с разносторонними гениями, не обошлось и без песни-проклятья, которая обычно застит вклад большого артиста в высокое искусство.
Малой классикой в репертуаре Бадди Греко остается неотразимый Twistin' The Blues с неотразимым «мулермановским» вступлением саксофонов. Симпатичная песенка, тут же перепетая по-французски Ришаром Антони, подвигла ненасытных твистачей на поиск большого диска «Твистуем с Бадди Греко», потому что остальное у него якобы «невыносимо».
Стильный, но чисто танцевальный номер намертво блокировал этим несчастным доступ к чему-то большему на манер применяемой к неизлечимым наркоманам лоботомии.
А из чего-то большего и состоит основная часть наследия Бадди Греко. С вокалом и без. Уточнив эту деталь, мы приближаемся ко второму герою сегодняшнего триптиха, чей выход состоится буквально через пару важных абзацев.
Вторым проклятьем Бадди Греко сделалась довольно банальная вещь итальянского происхождения. Обыватель всегда был падок на сентиментальные мелодии. В конце семидесятых её подсунули несчастному Северному с чудовищным русским текстом, его тогдашние манипуляторы. Я зачем-то вспомнил про неё в моем обозрении «Трансильвания бэспокоит» уже в середине девяностых в виде теста на дурновкусие. Как оказалось, напрасно.
Но – в далеком пятьдесят седьмом ничем подобным еще не пахло. Приличные люди собирались послушать приличную музыку в приличном месте. Аркадий тоже мог бы там выступать.
Концерт у мистера Келли не содержит ничего лишнего, но и не оставляет белых пятен. Не вошедшее в программу того вечера любознательный слушатель без труда отыщет у Бобби Траупа, Моуза Эллисона и Бобби Шорта.
*
Atlantic выпустил пластинку инструментальных пьес Рэя Чарльза, когда его самого на лейбле уже не было. В сборник вошли вещи, записанные с пятьдесят шестого по пятьдесят седьмой, отсюда и название Genius After Hours – гений в часы досуга.
Примерно в это же время был показан одноименный эпизод «Сумеречной зоны» – история универмага, где манекены оживают после закрытия. В нерабочее время. В журнале, обучающем красивой жизни, также была рубрика «Плейбой после отбоя».
Рэй Чарльз без вокала воплощает фразу, написанную Бродским гораздо позже – звякают клавиши Рэя Чарльза.
Ни в одном из восьми номеров Рэй не поет, он даже не бормочет, как положено джазовому пианисту в азарте импровизации. Но на обложке он запечатлен перед микрофоном.
Вопрос первый: о чем молчит на этом диске обладатель самого выразительного голоса в мире?
Может ли программа без вокала конкурировать с теми, где он поет?
За неимением лучшего – сто процентов. Нотные комбинации намного богаче и разнообразнее набора слов, из которых, по законам поп-музыки, запоминаются от силы первые три. Для примера – Georgia, Unchain My Heart, «ноумо-ноумо» в Hit The Road Jack и, разумеется, шепелявый «йештедей», которого лучше бы не было.
Когда Рэй не поет, а только играет, он зомбирует слушателя, как маститый филолог эрудицией, демонстрируя технику чтения и память, какой могут позавидовать зрячие музыканты.
В старых комедиях таким способом учат языки, засыпая под магнитофон.
Клавиши звякают, подобно тиканью часового механизма, который предстоит разминировать, иначе взлетим на воздух.
Рэй Чарльз слагает слово «вечность» из кошерных фрагментов черно-белого льда. Уже на второй минуте маэстро цитирует Blues In The Night Гарольда Арлена, словно выполняя заявку слушателя-невидимки. Blues In The Night, чья первая фраза звучит чисто по-одесски – «говорила моя мама».
Следом пробегает Mint Julep, к которому Рэй вернется на лейбле «Эй-би-си», превратив классику хорового ритм-энд-блюза в полноценный инструментальный хит, весьма далекий от оригинала по форме.
Пьеса была записана почти синхронно с концертом Бадди Греко, который также не пренебрегал чисто клавишной интерпретацией стандартов. То есть перед нами побочные следы сессии, посвященной созданию чего-то более важного
Рэй Чарльз воспевал «Стэллу» в свете невидимых ему звезд, Бадди Греко поэтизировал банальное «Платье в горошек в лунном свете». О нем пели большие мастера – Сара Вон, Синатра. Но рассказать её удалось только Бадди Греко. И его версия They Didn't Believe Me тоже стоит в одном ряду с How Deep Is The Ocean, от которой в исполнении Рэя Чарльза веет холодом и мраком первых дней творения.
«После закрытия» читается как «после конца света» – бессловесный репортаж гения, чьи ответы, как всегда, опережают вопросы. Биография, диктуемая всем и никому. Перемежаемая созвонами с таким же одиноким саксофонистом в соседнем номере отеля только для черных.
Саксофониста звали Дэвид «Толстолобик» Ньюман. На самом деле музыкантов было значительно больше, но со всего списка запоминался почему-то только он. Как «Толстый Люлю» в фильме с Де Фюнесом.
Что объединяет эти имена? Включая оформителей обложек, которыми не мог любоваться тот, кто на них изображен. Хотя Марвин Изрэйл и Ли Фридлендер запечатлели Гения в лучшем виде.
Что же их роднит? Или могло? Или способно объединить шестьдесят лет спустя – воистину после закрытия? Авторитет, мастерство, дендизм?
Мы получим полный ответ, удалив знак вопроса.
*
Количество именитых инструменталистов на сольной пластинке Диона, как выражаются плохие журналисты, «зашкаливает». Точнее, не количество, а плотность. Несмотря на строгий запрет афишировать джазовый бекграунд при записи молодежного материала, элементы джаза просматриваются под панцирем крепкой ритмичной лирики, адресованной подросткам.
Это и акробатическая фразировка самого солиста, и снайперски точный аккомпанемент вокальной группы Del-Satins, названной в честь The Dells, о которых мы не так давно писали отдельно.
Не говоря про механизм ритм-секции. Впрочем, штампы, кочующие из рецензии в рецензию, неуместны при разговоре о такой личности, как Дион Димуччи.
Кто играет – неизвестно, и слава Богу. Чьи песни поет этот американец? – то же самое. Когда они написаны? – сто лет назад.
Перед нами получасовая хрестоматия разных жанров – реликтовый doo-wop и ритм-энд-блюз, каверы актуальных хитов Бобби Дэрина и Бобби Ви. Плюс Somebody Nobody Wants Джорджа Гёринга и две авторские композиции тандема Димуччи-Мареска, на основе которых расцветали глэм-рок и пауэр-поп семидесятых – The Wanderer и Runaround Sue. «Непоседа Су», как объявляли её дикторы «Голоса Америки».
Подозреваю, что все песни с этой пластинки, включая эзотерический «Маджестик», давно рассованы по фильмам клептоманов современного Голливуда.
Но, если обособиться с винилом наедине, поганый фон профанации смолкнет, как сверлежь бригады гастарбайтеров, совершивших коллективный суицид after hours.
После закрытия – время второго дыхания в музеях и ресторанах. Когда все ушли, экспонаты и манекены демонстрируют признаки иного бытия. Когда все ушли, в тех, кто остался, просыпаются наклонности, недопустимые в дневное время, но вполне естественные, когда все ушли.
After Hours – часы кошмаров и сказочных чудес.