«Западная» группировка остановилась у Ассиновской и Нового Шароя, и оттуда передавали гораздо больше. Обязательные ночные разговоры — практически такие же, но всё более нервные. Днём «картинки» тоже особенным разнообразием не отличались. Как правило, показывали дорогу, блокированную толпой местных жителей, похоже, они стояли там сутками. Здесь тоже происходили бесконечные переговоры, только на более «высоком» уровне — часто можно было услышать полковников, а то и генералов. Пару дней всё время крутили сюжет, где генерал пожаловался, что у него самого от этого болит сердце. Старик в папахе вытащил из кармана валидол и протянул генералу, тот взял. Народная дипломатия. Но довольно быстро переговоры здесь превратились во взаимные обвинения, предостережения, угрозы. Обстановка накалялась с каждым днём, начали стрелять.
Но всё это было пока только на экране телевизора, и как ни крути — довольно далеко.
А в Грозном заметно потеплело, небо заволокло тучами, пошёл дождь.
Вода на пятый этаж поднималась всё реже и реже, вся квартира заполнилась набранными вёдрами, тазиками, кастрюлями и бутылками. Под конец успели набрать полную ванну, после этого вода исчезла совсем. Зато потекло с потолка.
Крыша начала протекать ещё весной. Потолок и стены покрылись мокрыми пятнами, струйки воды потекли по полу, собираясь во внушительные лужи. Через день пришла ругаться соседка снизу. «Немедленно прекратите это безобразие, — кричала она, — или я найду на вас управу! Плевать мне, что никакие службы не работают — это ваши проблемы!» Чёрт её знает, кому она собиралась жаловаться, на что надеялась?
Летом Борис привёз с работы несколько кусков битума и затеял ремонт. Разогрел битум в большой кастрюле, с помощью Иры и соседа поднял на крышу. Нашёл места предположительной протечки и как мог их залатал. На крыше было тихо и спокойно. Как будто нигде ничего особенного не происходило, как будто всё было по-прежнему. Борис с удовольствием посидел под нежарким солнцем, покурил. Это был его последний ремонт в Грозном.
Как оказалось, неудачный.
Теперь это казалось совсем мелкой, ненужной и глупой суетой. Голова теперь работала совсем по-другому: было жалко бесполезно льющейся с неба воды. Борис разыскал в кладовке пустые банки, вылил в них воду из ведра. Затем устроил из куска линолеума на балконе небольшой желоб, подставил под него ведро. Дождь шёл и шёл, ведро понемногу наполнялось, и на душе становилось чуть легче: всё-таки дело, всё-таки польза.
К вечеру Борис собрал два ведра дождевой воды и заполнил все свободные емкости в квартире. Поужинали, посмотрели телевизор — ничего нового — и легли спать.
А ночью прилетели грачи.
Борис проснулся первым и несколько секунд лежал, ничего не понимая. Что-то было не так, что-то мешало. В квартире и за окном кромешная тьма, но это обычное дело — так уже давно. Тикает будильник, ровно дышит Ирина — вроде тоже всё нормально. Стоп. А это что ещё?
Мешал звук. Далёкий, на грани слышимости. Борис прислушался: что-то это здорово напоминало, и напоминание было очень неприятным. Очень. Звук усилился, превращаясь в низкий, тяжёлый гул, и сон тут же исчез.
Самолёт!
Давненько их не было — дней десять, не меньше. И летит высоко, не как в начале декабря, когда проносились чуть ли не над крышами девятиэтажек. Впрочем, так было только дня четыре, потом небо затянулось тучами, и самолёты тоже исчезли из виду — остался один звук. Такой же, как и сейчас.
Гул быстро приблизился, противно завибрировало стекло.
Господи, что ему надо? Ночь, тучи — не видно же ни черта! Или на приборах видно? Да нет, ерунда, не может быть…
Тело не слушалось мозга, тело напряглось в ожидании и не ошиблось. Где-то не так уж и далеко прогремел взрыв, и как ни странно сразу стало легче.
— Что такое? — вскочила ничего не соображающая со сна Ирина.
— Вставай, Ира, — Борис уже одевался. — Вставай! Это.…Это грачи прилетели.
В ту ночь на город упали ещё четыре бомбы. Четыре раза гремели взрывы, и каждый раз надрываясь, звенело стекло. Через час всё затихло.
Утром Борис первым делом закрепил окно, а Ирина обзвонила всех знакомых. Первое получилось хорошо, второе не очень. Где бомбили, куда попали — никто ничего толком не знал. Называли и Совмин, и Грознефтяную, и Минутку, и даже Микрорайон. По телевизору тоже никаких подробностей не было. Может, ещё не успели?
Опять пошёл дождь.
Воду набирать уже было некуда, и Борис слонялся по квартире без дела — от телевизора на кухню и обратно. Когда выяснилось, что надо сходить на базар, он даже обрадовался — хоть какое-то дело. Не тут-то было! Ирина категорически заявила, что на базар она пойдёт со Славиком, а Борис останется дома. Почему? А потому!
— Боря, ты что, сам не понимаешь? Мужчина, русский, далеко не старик — нечего народ раздражать. Да ещё после бомбёжки.
— У меня на лбу написано, что я русский? — пытался спорить Борис. — Особенно с этой бородкой!
— Это когда ты один, тебя вечно путают, — спокойно парировала Ирина. — А когда мы втроём, сразу всё ясно. Троллейбус забыл?
Борис не забыл, он вообще почти ничего не забывал, хотя иногда и хотелось. Было это осенью 93-го, как раз, после того, как взорвали подстанцию. С тех пор трамваи в городе ходить перестали, троллейбусы ещё держались. В тот вечер они припозднились, народ уже схлынул, и троллейбус шёл полупустой. Оставалось проехать совсем ничего, когда сидевший напротив мужчина в норковой шапке вдруг встал, подошёл вплотную, обвёл всех троих тяжёлым взглядом и громко сказал:
— Что расселись, собаки?
Борис поднял на него глаза: молодой, но далеко не парень, вроде бы, трезвый, взгляд злой.
— Чего смотришь? — глядя Борису в глаза, почти заорал мужчина. — Тебе говорю! Тебе и твоей сучке! Расселись здесь, как хозяева!
— Битахь уьш парг1ата1, — вступилась женщина с соседнего сиденья, и тут же была остановлена своей соседкой: — Нийса боха цо!2 Так им и надо!
Мужчина бросил на них взгляд и вновь уставился на Бориса.
— Резать вас надо, — сообщил он ухмыляясь. — Резать, как собак! Всех!
Ирина задрожала, одной рукой вцепившись в Бориса, другой обняв Славика.
— Страшно? — осведомился обладатель норковой шапки. — Скоро ещё страшнее станет. Резать! А тебя сначала…
— Не позорься, веди себя как мужчина, — раздался спокойный голос. — Эьхь дукха иза.3
Борис скосил взгляд: говорил сидящий сбоку мужчина лет пятидесяти. Их обвинитель тоже обернулся, встретился с уверенным взглядом и взвился:
— Это я позорюсь? Я?! А они? Шакалы! Моего брата в Ростове чуть не убили, до сих пор в больнице лежит!
— Кто? — чуть насмешливо спросил мужчина. — Эти трое?
— Нет, менты.
— Менты? — уже откровенно усмехнулся мужчина. — Их тебе не достать, поэтому решил мстить женщинам и детям. Понятно!
___________________________________________________
Константин Семёнов, "Грозненский роман"
БОЛЕВОЙ ПОРОГ: "Чеченский конфликт". Литература.
