Однажды встречался с Татьяной Друбич, интервью. Чудесно поговорили, в финале я, как обычно, спросил, могу ли звонить, если какие-то вопросы появятся.
«Да, конечно! – улыбнулась Друбич. – Хоть с раннего утра».
Хм, отвечаю, ну я-то встаю очень рано.
Друбич отмахнулась: «Уверена, что я встаю раньше».
А почему, спрашиваю, зачем вам так рано?
«Времени жалко».
Именно. Жалко. Дико жалко. Этот легкий невроз у меня возник, наверно, после сорока.
Спать я любил всегда и помногу. В юности легко пропускал целые лекции в институте, хрен с ними, важней поспать. В юности дни не считаешь. В юности времени нет, ну только помнить, что в семь часов – с кареглазой девчонкой на Пушкинской.
И потом уже, став журналистом, предпочитал работать ночами. В сигаретном дыму, рассыпая пепел и усталые буквы. Спал опять же подолгу. До полудня, как минимум.
Уже давно я ночью делаю лишь одно: сплю. И сон у меня превосходный, как в юности. А встаю как можно раньше. Я вошел с природой в гармонию.
Мне легко вставать даже в январскую тьму, чтобы отвести младшую дочку в школу. Мама дочки физически не способна в такое время что-то делать, куда-то идти, особенно на мороз, она сбагривает мне дочь и падает спать, довольная. Потому что еще молодая совсем, иное ощущение времени.
А для меня вскочить в семь утра – отлично. К одиннадцати я успеваю дофига сделать. Бегал в парке, вымыл полы, по работе пару вещей. Будто полдня миновало, а на самом деле впереди еще очень много времени.
Даже в выходные я не могу долго спать. Ну хорошо, не в семь, но в восемь поднимаюсь точно. А фигня в том, что проснулся я в семь, просто до восьми могу лежать и тупить. Легкое воскресное эпикурейство.
А уж весной и летом надо вставать в шесть, не позже. Меня часто будят птицы, и это самое лучшее просыпание. Синхронизироваться с этими веселыми звуками – вот самое классное.
Другим я спать не мешаю. Пусть спят, как хотят, сколько хотят. Я лишь про себя.
А мне времени жалко. Сна хватает часов шесть-семь. Вскочить надо как можно раньше.
Потому что мне очень много важно успеть. Потому что теперь я чувствую время буквально руками, его плоть и материю, похожую на надменный шелк. Который вырывается и ускользает, зараза.
Алексей БЕЛЯКОВ
