В 1978 году мы с женой закончили институт и поехали на работу в сельскую Усольскую восьмилетнюю школу, в посёлок Карьково Мантуровского района Костромской области. Будучи далеко не последними на своем курсе, мы имели возможность выбора места распределения. Незадолго до окончания Костромского пединститута, я пошёл в областной отдел образования. До сих пор хорошо помню инспектора, который занимался тогда кадровыми вопросами по фамилии Уханов. Внимательно выслушав меня, он предложил несколько вариантов школ, где были нужны два специалиста, в том числе Усольскую школу в Мантуровском районе. На Усольскую школу в поселке Карьково наш выбор пал потому, что располагалась она неподалеку от большой автомобильной дороги Кострома-Мантурово с регулярным автобусным сообщением, а значит, можно было относительно просто ездить домой, в Кострому.
Но самое главное заключалось в том, что Карьково стояло на правом берегу реки Унжи, а за Унжей простиралось Унженско-Ветлужское междуречье, мало населённый край, в силу своих особенностей с давних времен бывший обширным участком почти нетронутой, дикой природы. Именно между Унжей и Ветлугой берёт начало легендарный Керженец, где пару веков назад укрывались раскольничьи скиты. Здесь ещё в начале XX века обитали последние лесные северные олени, здесь же до сих пор встречались орлы-беркуты и другие редкие пернатые хищники, которых мне очень хотелось наблюдать в естественной среде обитания. Ну и ещё одним существенным аргументом в пользу Карьково было то, что год назад, в 1977 году здесь, на берегу Унжи, была образована Таёжная станция Академии наук СССР, на которую возлагалось изучение природы южной тайги. Мечтая о научной работе, я надеялся наладить контакты со специалистами-зоологами и, может быть, со временем, устроиться туда на работу. Узнав о создании станции, я ещё за год до окончания института, со своим другом, Виктором Маловым, поехал к её директору, Леониду Мироновичу Баскину, который только что начал работу по организации этого научного подразделения. Мы познакомились с Леонидом Мироновичем в д. Леонтьево, где со временем должна была располагаться её главная контора. Пока что у станции был только один деревенский дом, где находился сам Л.М. Баскин, приехавший к нему на несколько дней профессор Дмитрий Иванович Бибиков и молодой научный сотрудник Института эволюционной морфологии и экологии животных Академии наук, только что защитивший кандидатскую диссертацию, Владимир Сергеевич Шишкин. Все они отнеслись к нам, тогда ещё студентам, очень доброжелательно и внимательно. Леонид Миронович одобрил мои планы приехать на работу в местную школу, сказав, что станция пока находится в состоянии становления и на работу принимается лишь технический персонал. При этом он пообещал всемерную помощь и сотрудничество. Вечером Л.М. Баскин поехал на машине в Мантурово отвезти Д.И. Бибикова на поезд в Москву, захватив с собой и нас с Витей.
Через несколько месяцев, незадолго до официального распределения, я съездил в Карьково, познакомился с директором школы, Александром Ивановичем Вьюгиным и с коллективом учителей. Школа и люди, работавшие в ней, мне очень понравились. Мне показали дом, где мы будем жить и, вернувшись в Кострому, я уже окончательно утвердился в своем решении ехать работать в Усольскую школу.
Так мы с женой Ириной и с маленьким, тогда еще трёхлетним сынишкой Ванечкой оказались в Карькове, где и прожили три замечательных года, о которых мы все до сих пор вспоминаем с огромным удовольствием.
Я к тому времени уже начал собирать материал для диссертации по экологии хищных птиц, а долина Унжи и особенно Унженско-Ветлужское междуречье в этом плане были чрезвычайно интересны. Кроме того, тогда я был страстным охотником, а этот богатый край предоставлял великолепные возможности для охоты. С первых же дней после приезда я начал осваивать окрестности, уходя с ружьем на рассвете, а домой нередко возвращаясь лишь в темноте. Проводя всё свободное время в лесу, уже в первую осень я подробно знал местность в радиусе пятнадцати-двадцати километров. На левом берегу Унжи я нашёл клюквенное болото, а на осушенном торфянике – заросли голубики, сплошь усыпанные голубовато-сизыми ягодами. Меня радовало, что здесь в лесах повсюду жили медведи, следы которых встречались на песке лесных дорог, на подсыхающей грязи лесных луж и на речном иле. Я измерял и записывал в дневнике размеры следов, делал их зарисовки в маленьком альбомчике, с которым тогда не расставался и вскоре уже различал медведей по их следам, некоторым из них я даже дал имена. Так, на левом берегу Унжи, сразу за нижним складом и гаражами лесопункта, жил Толстопятый. Это был очень крупный, старый медведь, ширина пальмарной мозоли передней лапы которого достигала 17,5 см. И это при том, что размер передней лапы медведя обычно не превышает 15-16 см. Отпечаток передней лапы Толстопятого имел очень характерную форму. Обычно пальмарная мозоль у медведя имеет форму широкой запятой, сужаясь к внутренней стороне, т.е. к первому пальцу, который у человека называется большим. У Толстопятого же она была похожа на слегка изогнутый овал, без всякого сужения, что без сомнения, было связано с возрастом и большим весом зверя. Встретить его мне так ни разу и не удалось, хотя нередко я находил совершенно свежие следы его раскопок муравейников, развороченные коряги и свежий помёт. Этот старый медведь был очень осторожен и хитёр. Обитая неподалеку от поселений человека, он, тем не менее, умудрялся не попадаться людям на глаза. На правом берегу, за шоссейной дорогой, соединяющей Кострому и Мантурово, жили другие медведи, но ни один из них не мог сравняться по размеру с Толстопятым. Прекрасный знаток медведей и охоты на них, мой главный учитель по охоте, старший охотовед костромской госохотинспекции Борис Иванович Мясников, сказал, что медведь с таким размером лапы должен весить не менее трёхсот килограммов.
Песчаные почвы Унженско-Ветлужского междуречья предоставляли великолепные возможности для занятий следопытством. Лесные дороги и их кюветы, пересыхающие лужи и прибрежные отмели, словом любые участки обнаженного грунта были прекрасными следовыми альбомами, на которых расписывались, оставляя отпечатки следов, все проходящие и пробегающие звери и многие птицы.
Измеряя и зарисовывая следы, я вскоре понял, что в округе довольно высокая численность волков. Их следы встречались всюду. Одна волчья семья жила на правом берегу и нередко посещала расположенные вдоль Унжи деревни. Район их логовов находился в обширном лесном массиве за деревней Туйково, поэтому я называл их «туйковской стаей». Другая семья волков жила на левом берегу, в междуречье Унжи и Ветлуги. Центр их территории и, как я впоследствии выяснил, их логово находилось между верховьями рек Пумины и Вестомши. Это были «вестомшинские волки». В то время произошёл так называемый «волчий бум» конца семидесятых, когда резко возросла численность волка в европейской части России. Вследствие снижения охотничьего пресса и увеличения численности диких копытных, волки размножились, но поскольку жили они за счёт популяций лосей и кабанов, то большого ущерба сельскому хозяйству не наносили, а потому люди их особо и не замечали. Даже когда я рассказывал местным жителям о том что, вот там-то и там встречаются следы волков, они посмеивались и говорили мне, что это «собаки набегали». И только когда осенью волки порезали полтора десятка овец, а зимой участились случаи нападения на собак прямо в деревнях, народ обеспокоился волчьей угрозой. Поиск свежих волчьих следов и тропление волков стало для меня почти навязчивой идеей. Сотни километров на лыжах и пешком были вознаграждены встречами с этими зверями, находкой волчьего логова и удачной охотой. Но обо всем по порядку.
Первые же мои выходы на заунженскую территорию, на левый берег реки сопровождались интересными встречами и незабываемыми приключениями. Попасть на противоположный, левый берег можно было, переехав Унжу на пароме. В то время сразу после половодья, когда Унжа входила в свои берега, под крутым карьковским берегом лесопункт ежегодно организовывал переправу. В небольшом сарайчике устанавливался электродвигатель с блоками, через которые были пропущены мощные тросы. На противоположной стороне были установлены крепкие металлические упоры, также оснащенные блоками. К тросу был прикреплен большой понтон, выполняющий роль парома, на который могла заезжать грузовая машина. Понтон был оборудован аппарелями и обнесен поручнями. На берегу у сарайчика, где располагался электродвигатель, дежурил паромщик, бесплатно перевозивший всех желающих в течение рабочего дня. Проблема заключалась в том, что я не всегда успевал подойти к переправе до ухода паромщика, причем это случилось в первый же день, когда я отправился на левый берег Унжи. Выйдя к реке и увидев, что паромщик уже ушёл, я понял, что надо выходить из положения своими силами. Лодок на берегу не было, зато по всему берегу, в воде и у воды лежало множество брёвен, оставшихся от молевого сплава, который в то время ещё проводился на Унже каждый год. Я решил сделать небольшой плот и переплыть на нём реку. Гвоздей и веревок с собой у меня не было, но в рюкзаке был небольшой топорик, а найти на берегу куски алюминиевой проволоки не составило труда. Уже через полчаса, соединив с помощью проволоки и вырубленных из прибрежных ольшин поперечин три или четыре бревна, я сделал плот. Вооружившись шестом, оттолкнулся от берега и поплыл через реку. До середины реки течение почти не ощущалось и мне удавалось вести плот почти перпендикулярно фарватеру. На середине скорость течения возросла и меня начало сносить ниже Карьково. Река делала здесь крутой поворот, поэтому под самым карьковским берегом течение всё более ускорялось. В это время, обеспокоенная моим долгим отсутствием, на берег Унжи вышла моя жена Ира, с сынишкой Ваней. В сгущающихся сумерках плот был не очень хорошо виден, и она решила, что я плыву через реку верхом на бревне и очень испугалась. Подплыв к берегу совсем близко, я никак не мог причалить, так как течение под крутым берегом было самое быстрое и плот стремительно проносило мимо. Тогда, нащупав шестом дно, я спрыгнул с плота и оказался почти по пояс в воде. Рюкзак был на спине, а ружье я держал в руках, поэтому переправа прошла без всякого ущерба. Дом был неподалеку, августовская вода была не очень холодной. Вылив из сапог воду и выжав штаны, я отправился домой, в сопровождении жены и сына, мокрый, но довольный удачным возвращением. Впоследствии я всегда носил в рюкзаке, кроме топора, два десятка крупных гвоздей, с помощью которых легко было собрать плот и переплыть на нём реку.
Навыки охотника и зоолога очень помогали в работе учителя. Со старшими школьниками мы часто ходили в небольшие однодневные походы-экскурсии по окрестным лесам, в ходе которых я старался знакомить детей с родной природой в разные периоды года. Были весенние пешеходные экскурсии в пойму Унжи, когда мы наблюдали за пролетом водоплавающих птиц. Кряквы, гоголи, чирки и свиязи десятками скапливались на речных заводях и ребята с увлечением рассматривали их в бинокль и определяли с моей помощью пёстрых нарядных селезней и более скромных сереньких самок. Выбрав удобное для наблюдений место на берегу, мы видели, как токовали на воде, гордо закидывая на спину головы черно-белые селезни гоголей, а кряквы и чирки, степенно сидя на льдинах, проплывали мимо них по разлившейся и вышедшей из берегов Унже. Я старался показывать детям природу в разное время года, поэтому у нас были походы и в осенний лес, и даже зимние лыжные экскурсии. Зимние походы были особенно интересны, поскольку давали возможность познакомить ребят со следами зверей, обитающих в наших лесах. А какой замечательный чай из котелка у лесного костра мы потом пили!
Некоторых мальчишек из старших классов, физически сильных и крепких, я брал иногда с собой в дальние походы вглубь Унженско-Ветлужского междуречья, где они помогали мне проводить тропления зверей. В таких походах со мной участвовали Миша Воробьев, Валера Суворов и Лёша Носов. Особенно живо интересовался природой Алёша Носов, с которым мы переписывались ещё несколько лет после окончания работы в Карькове, а после службы в армии, он приезжал к нам в гости в Кострому.
Сельские школьники, с детства приученные к труду, умели хорошо работать и на земле и с различными материалами. В нашей школе было школьное лесничество, которым мне, как биологу, пришлось руководить. Мы с ребятами работали на лесном питомнике, пропалывая посевы молодых ёлочек и сосенок, а затем высаживали их на расчищенных в горельниках участках, оказывая помощь работникам лесничества, контора которого находилась в д. Маслово. Лесничество выделяло машину, мы с ребятами грузились в неё и уезжали на левобережье Унжи, где целый день сажали молодой лес. Лесники учили ребят пользоваться мечом Колесова, с его помощью довольно быстро можно было засадить значительную площадь.
Три карьковских года навсегда остались в нашей памяти. В то время я вёл довольно подробные дневники, записывая практически каждый свой выход в природу. Кроме того, в полевых альбомах было сделано множество рисунков. В последний наш карьковский год я написал первый вариант маленькой повести о жизни европейской норки. Эти зверьки были обычны в то время на реках Унженско-Ветлужского междуречья и на правобережье Унжи, я много ходил по их следам и, в целом, хорошо изучил особенности жизни этого вида в природе. Множество оригинальных рисунков хотелось как-то использовать и я стал размещать их между абзацами текста, пытаясь создать единый образ нашей природы. В конце концов, получился этакий научно-популярный обзор годового цикла жизни маленькой лесной речки и обитателей окружающих лесов, названный «Жизнь лесной реки». Эта «повесть о южной тайге» планировалась как популярный рассказ об окружающей природе для наших школьников, как обобщение результатов наших с ними экскурсий и наблюдений в природе. Может быть, она получилась несколько дидактичной, в чем-то смахивающей на учебник по природе родного края, но ведь это изначально и была одна из моих целей – показать нашим школьникам их родную природу.
Множество дел, связанных с переездом из Карьково в Кострому, новая работа и сбор материала для диссертации повлияли на эти планы, отодвинув их на неопределенный срок. И лишь относительно недавно, просматривая дневники и записи тех лет в своём архиве, я понял, что если это всё не привести в порядок и не обработать, то довольно большой и, на мой взгляд, интересный материал будет утрачен. Поэтому пришлось провести ревизию рукописей и дневников тех лет, отсканировать рисунки, набрать на компьютере и отредактировать рукописные тексты и дневниковые записи. Большую стимулирующую роль в этом деле сыграла моя внучка Саша. Довольно часто она просила меня рассказать ей какую-нибудь историю из своей жизни («только не сказку, а по настоящему») и мне приходилось, напрягая память, рассказывать ей про экспедиции, про встречи с дикими зверями, про охоту, про различные забавные, а иногда и трагические случаи. Слушать эти истории она не уставала, а некоторые даже просила повторить. Однажды она сказала мне: «Деда, запиши мне свои истории, когда я уеду домой, то буду их перечитывать». В течение последних двух лет я понемногу выполнял этот наказ, результатом чего стали вот эти тексты, частично уже выложенные на нашем канале. Центральное место среди этих материалов занимает «Жизнь лесной реки» - повесть о маленькой лесной речке Воймеж и о природе южной тайги. К этому же времени относится и серия рассказов о волках, троплением которых я тогда занимался. Остальные очерки или рассказы – о нашей жизни на Унже, о зверях и птицах, о замечательной природе тех мест постепенно тоже будут здесь представлены. Завершает цикл о жизни лесной реки небольшой очерк "Сорок лет спустя", о той же самой лесной реке Воймеж, на которой я побывал летом 2019 года, ровно через сорок лет.
Все шесть глав повести ЖИЗНЬ ЛЕСНОЙ РЕКИ уже на нашем канале:
ХОЗЯЙКА ЛЕДЯНОГО ЗАМКА. Первая глава из неопубликованной повести о южной тайге
ЖИЗНЬ ЛЕСНОЙ РЕКИ. Глава 2. Половодье
ЖИЗНЬ ЛЕСНОЙ РЕКИ. Глава 3. Пора песен и любви
ЖИЗНЬ ЛЕСНОЙ РЕКИ. Глава 4. Летние заботы