Надо сказать, к тому моменту сражение в целом приняло, по выражению, одного из военных аналитиков, «столь же убийственный, столько и беспорядочный характер». Будь под Прейсиш-Эйлау наш великий поэт Михаил Лермонтов, бессмертные строки «смешались в кучу кони, люди» наверняка родились бы на 30 лет раньше. И вся эта свалка мало-помалу перемещалась в сторону расположения французов, пока, наконец, «звон штыков и сабель» не послышался в сотне шагов от ставки Наполеона, наблюдавшего за происходящим с церковного двора. Император уже вполне ясно различал лица солдат какого-то батальона, яростно пробивавшегося к нему.
«Какая отвага!»
- зябко поведя плечами, произнес в невольном восхищении Буонапарте, когда последний русский гренадер пал под ударами бойцов Старой гвардии и личного императорского конвоя.
Однако, и впрямь блестящий стратег и непревзойденный тактик, Наполеон смог оценить не только данный эпизод, но и обстановку на поле боя в целом. И принял смелое решение бросить на фронт русских и частично в тыл преследующим Ожеро нашим войскам всю свою наличную кавалерию – 75 эскадронов в общей сложности. И вскоре из-за правого фланга разгромленного французского корпуса одна за другой вылетели драгунские дивизии Груши́, Клейна и Мильго, с блестящей во всех смыслах фигурой Мюрата впереди.
Драгун дополнили кирасиры, тех, в свою очередь – гвардейская кавалерия. Удар был так силен, что две первые линии наших войск оказались прорваны, остановить французов смогли лишь войска третьей линии и подоспевшие резервы. И тут на выручку изнемогавшей пехоте явилась уже русская конница в лице Елисаветградских гусар и лейб-кирасиров, которых вскоре поддержали Конно-Польский и Малороссийский кирасирские полки. Против такой силы Мюрату было не выстоять, и он поспешил увести своих оставшихся бойцов к Прейсиш-Эйлау и Бартенштанйнской дороге, где собирались и остатки корпуса Ожеро. В действиях инфантерии и кавалерии наступила пауза, зато между противостоящими друг другу армиями с новой силой разгорелась артиллерийская дуэль.
Можно бесконечно спорить о том, почему Беннигсен не воспользовался столь подходящим моментом для перехода в общее наступление. Например, попросту не сумел или не успел перегруппировать войска. Возможно, педантично придерживался избранного – сугубо оборонительного – плана сражения. Отнюдь не исключено, что элементарно побаивался неизменно победоносного Буонапарте. Версий вообще может быть великое множество, но что имеем – то имеем. Пока части и соединения нашей главной линии собирались и приводили себя в порядок после участия в пресловутой грандиозной свалке с французами, на левом фланге продолжался бой, который должен был решить судьбу всего сражения. Даву упрямо пробивался к селению Саусгартен, на высотах вокруг которого занимали позиции шесть полков, объединенных под командованием графа Каменского.
И на этом участке весьма удачно действовала русская артиллерия, уверенно поражавшая неприятеля и подбившая два орудия дивизии Фриана, которой вообще доставалось едва ли не больше всех остальных собратьев по корпусу. Так, еще на подходе к Саусгартену она оказалась изрядно потрепана нашей конницей, но таки взяла деревню коротким штурмовым броском. Увы, не прошло и получаса, как на Фриана обрушилась «сильная русская колонна» (так говорилось в журнале боевых действий дивизии) – по предположениям военных историков, это был Рязанский полк, поддержанный частями Костромского и Угличского полков. Французов вымели из Саусгартена штыками, и возвращаться в putain de village ни у кого из них желания не возникало.
Однако повторилась история с Серпаленом: ввиду обозначившегося охвата слева подошедшей свежей дивизией неприятеля и возникшей угрозы окружения Каменскому пришлось отступить. Даву немедленно выкатил на наконец-то занятые им господствующие высоты 30 или 40 пушек и принялся интенсивно обстреливать боевые порядки русской армии. Губительный огонь вынудил войска центра и левого фланга отойти значительно назад. В третьем часу дня французы заняли березовую рощу, затем деревню Кушитен и мызу Ауклапен – бывшую штаб-квартиру Беннигсена, поставив нашу армию в положение, близкое к критическому. Благо, вынужденно растянув свои силы аж на три версты, Даву не имел при себе свежих войск, чтобы продолжить натиск.
Вот тут уже историки имеют обыкновение спорить, почему Наполеон не помог своему маршалу в решающую минуту. Перебрось он на левый фланг Старую гвардию – завершающий удар был бы неизбежен. Но, видимо, императору очень не хотелось пускать в трату своих ветеранов. Тем паче, что, по мнению военных аналитиков, и русские при необходимости смогли бы собрать 12-15 батальонов для отражения наступления, не говоря уже о сравнительно мало пострадавшей нашей кавалерии. В итоге неизвестно по чьей инициативе с правого фланга были переброшены две роты конной артиллерии Ермолова и Богданова, к которым вскоре присоединилась рота Яшвиля. С пологой высоты над Ауклапеном 36 пушек своим огнем не только приостановили французское наступление, но и лишили противника возможности перебрасывать подкрепления к березовой роще и Кушитену. А когда на поле боя появился прусский корпус, воскресла надежда (чем черт не шутит!) все-таки выиграть сражение.
Хотя стоит сказать, что на полноценный корпус прибывшая подмога не тянула. Лесток привел с собой 6 прусских и 3 русских (Выборгского полка) батальонов пехоты, от 30 до 35 эскадронов регулярной кавалерии, 4 казачьих сотни, 2 пешие полубатареи и конную батарею. В общей сложности, по разным оценкам, от 6 000 до 8 500 бойцов – скорее уж, это можно назвать усиленным отрядом.
После короткой огневой подготовки Лесток пошел в атаку на Кушитен и выбил из него французов прямо под сабли обскакавшей селение прусской и русской конницы, которая устремилась и на подходившие неприятельские колонны. Противник оказался опрокинут, союзники захватили много пленных, 4 пушки, а также четвертого за этот день (и уже шестого в сражении) французского «орла». Стоит добавить, что сам прусский генерал 8 апреля 1807 года был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени, как значилось в кавалерских списках:
«В воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных в сражении против французских войск 27-го января при Прейсиш-Эйлау»
Но это было уже позже, а пока, продвинувшись вперед, Лесток стал напротив березовой рощи, где скопилось множество французских войск. Тут вновь сказали свое веское слово 36 орудий конной артиллерии, которые открыли сосредоточенный огонь с фронта и флангов, пронизывая ядрами рощу насквозь. И только после этого последовала атака, проведенная по всем канонам того времени: дружная и стремительная, под барабанный бой, с другой музыкой и распущенными знаменами. Зрелищность оказалась равна эффективности – французы оставили березняк. Заняв его, Лесток попытался было развить успех, однако на выходе из леса, в свою очередь, был встречен смертоносным огнем 40 французских пушек, которые Даву успел стянуть на окрестные высоты и к Саусгартену, сосредоточив там всю свою оборону. Понеся потери, союзники остановились, и два последующих часа, пока окончательно не стемнело, с обеих сторон работали исключительно канониры.
«В этом сражении с нашей стороны обращают на себя внимание употребление артиллерии, ее массирование и искусное ею пользование, что видно уже из одного того, что громадные потери в двух дивизиях Сульта и гвардии, понесенные ими при пассивном во все время боя стоянии, нанесены исключительно лишь нашей артиллерией, равно и потери дивизии Даву нанесены преимущественно действием напей артиллерии, наконец, то же подтверждает и пример перебрасывания во время боя 36-ти конных орудий с одного фланга на другой, на решительный пункт поля сражения, и превосходное содействие этой артиллерии атаке Лестока, имевшей решающее значение», - писал позже русский военный историк, генерал Борис Колюбакин.
Нет сомнения, что именно массированное и активное применение артиллерии обусловило колоссальные потери, понесенные обеими сторонами в сражении. Считается, что у французов выбыло из строя до 30 тысяч убитыми и ранеными, что составило от 43 до 45 процентов личного состава. Русские и пруссаки не досчитались от 23 до 26 тысяч человек или свыше трети союзной армии. Такие ранее невиданные цифры потрясали современников. Видимо, недаром у памятника павшим в той битве установлены две пушки.
Озадаченный результатами разразившейся бойни Наполеон хмуро слушал своих генералов, осторожно высказывавшихся в пользу отступления. Но, подумав, решил следовать пословице «La nuit porte conseil», что по-русски означает «Утро вечера мудренее». И в общем, не прогадал: с рассветом пришло донесение от Даву, наблюдавшего уход русско-прусской армии с поля боя.
- M essieurs, - мы вновь победили! – объявил Буонапарте штабникам. – Во всяком случае, будем считать именно так.
Говорят, сам Наполеон три года спустя признался состоявшему тогда при нем русскому нашему ротмистру Чернышеву:
«Если я объявил себя победителем при Эйлау, то только потому, что вам угодно было отступить».
Тем не менее, Корсиканец все 10 дней, пока оставался под прусским городком, усиленно бомбардировал мировые столицы победными бюллетенями.
«Однако Европа не замедлила узнать истину, - замечает Борис Колюбакин. - И событие 27-го января начало оцениваться, как первый сильный отпор, данный русско-прусской армией не знавшему до сих пор никаких неудач великому полководцу».