О ДЕСПОТИИ.
Когда тебе на роду написано любить стихи, будешь искать везде. И потянешься жадно ко всякому поэту, который покажется интересным. Оден показался. Читать его хочется много. Но я не могу понимать еще пока англоязычную поэзию. Тот уровень внутренних связей текста, взаимной согласованности всех его частей, который в некоторых счастливых случаях удается поймать в прозе, ускользает от меня в английской поэзии. Понимаю - первое правило толкования: уровень интерпретации зависит от интерпретатора. Мой покуда невысок, а надувать щеки и изображать из себя гиганта мысли там, где в действительности ничего не смыслю - для этого я себя достаточно уважаю.
Зато могу находить и сравнивать разные варианты перевода и, поверьте. это замечательно интересная интеллектуальная игра, способная доставить не меньшее удовольствие. Вот "Эпитафия тирану" Одена в переводе Виктора Топорова:
ЭПИТАФИЯ ТИРАНУ
Призывами к совершенству он изукрасил площади.
Его сочинения были понятны и дураку,
А он повидал дураков на своем веку
И постоянно перетасовывал поэтому вооруженные силы.
Когда он смеялся, сенаторы ржали, как лошади,
А когда он плакал, детские трупики по улицам проносили.
А вот то же самое Игорь Сибирянин (псевдоним?):
Верх совершенства, вот чего всю жизнь он добивался.
Поэзию он сочинял – любой ее догонит.
Он видел дураков насквозь, держал как на ладони.
Он холил армию и флот сильней всего на свете.
Когда смеялся, то Сенат от хохота взрывался,
а если плакал - в унисон околевали дети.
А это Алексей Цветков:
Он искал совершенства, считая прочее вздором,
Сочинял стихи, доходчивые, как лубок;
Он секрет человеческой глупости знал назубок,
Флот и армию ставил выше многих вещей на свете;
И когда он смеялся, сенаторы прыскали хором
А когда он плакал, на улицах умирали дети.
Сильно, емко, страшно. Во всех вариантах. Но есть одно стихотворение, которое все время стучится в голову, когда думаю об этом. Не перевод, но совершенно то и, как-бы объяснить: может быть в русском характере и русской истории традиции деспотии таковы, что требуют более объемной передачи. Ну и... Бродский таки был гением:
Иосиф Бродский
ОДНОМУ ТИРАНУ
Он здесь бывал: еще не в галифе —
в пальто из драпа; сдержанный, сутулый.
Арестом завсегдатаев кафе
покончив позже с мировой культурой,
он этим как бы отомстил (не им,
но Времени) за бедность, униженья,
за скверный кофе, скуку и сраженья
в двадцать одно, проигранные им.
И Время проглотило эту месть.
Теперь здесь людно, многие смеются,
гремят пластинки. Но пред тем, как сесть
за столик, как-то тянет оглянуться.
Везде пластмасса, никель — все не то;
в пирожных привкус бромистого натра.
Порой, перед закрытьем, из театра
он здесь бывает, но инкогнито.
Когда он входит, все они встают.
Одни — по службе, прочие — от счастья.
Движением ладони от запястья
он возвращает вечеру уют.
Он пьет свой кофе — лучший, чем тогда,
и ест рогалик, примостившись в кресле,
столь вкусный, что и мертвые "о да!"
воскликнули бы, если бы воскресли.