«Было в истории человечества такое уникальное явление как римский пир. Это застолье просвещенных, образованных и остроумных людей, где главным содержанием встреч оказывалась не еда, кстати сказать, довольно убогая с точки зрения современного гурмана, а сама беседа. Беседа имела и свои правила, и свои запретные темы: о деньгах, детях и политике разговаривать было неприлично. Круг разговоров — философия, музыка, изобразительное искусство, литература. Легко могу представить себе Сашу Окуня за этим столом. Думаю, его приняли бы в тот избранный круг»,
- Людмила Улицкая, из предисловия к книге Саши Окуня «Кстати… Об искусстве и не только».
С удовольствием поздравляем Людмилу Евгеньевну с днем рождения сегодня, и предлагаем вам почитать отрывок из книги ее друга, художника и замечательного рассказчика Саши Окуня!
Тема: О разговоре князя с графом, пачке «Примы», чуде и любви
Почему человек изобрел искусство и зачем оно ему нужно? Вне всякого сомнения, на этот вопрос существует множество разнообразных исчерпывающих ответов. Увы, у автора этих заметок как‑то не получилось с ними ознакомиться. Но поскольку эта книжка, так или иначе, посвящена именно искусству, то у него вынужденно появились на этот счет несколько своих, скорее всего давно уже изложенных другими людьми, мыслей.
Кстати о невежестве, причем сознательно культивируемом, существует одна прелестная история. Произошла она много лет тому назад, когда князь Паоло Трубецкой лепил портрет графа Льва Толстого.
При всем том, что к искусству Толстой относился более чем неоднозначно, Трубецкой был ему симпатичен, и он с удовольствием проводил с ним время. По ходу работы Трубецкой имел привычку с моделью беседовать, дабы последняя не заснула. И вот однажды в ответ на вопрос Толстого, читал ли он — я уж не припомню, что именно, — Трубецкой сообщил, что он принципиально вообще ничего не читает, дабы не подвергаться чужим влияниям и в девственной чистоте и свежести сохранять свою индивидуальность, независимое мышление и ему одному присущий взгляд на вещи. Великий писатель таким заявлением был изрядно фраппирован:
— Неужто вот так‑таки совсем ничего не читаете? — недоверчиво спросил он.
— Совсем‑совсем! — радостно сообщил скульптор.
— Позвольте, этак выходит, что вы и меня не читали? — оторопел Толстой.
— Не читал! — развел руками Трубецкой.
— Помилуйте, князь, вы что ж, даже «Войну и мир» не читали? — не веря своим ушам, пролепетал Толстой.
— Не читал!
— А «Анну Каренину»?
— И «Анну Каренину»!
— А «Воскресенье»?
— И «Воскресенье», — твердо сказал Трубецкой, но, взглянув на Толстого и сообразив, что модель близка к обмороку, добавил: — Граф, Лев Николаевич, голубчик, не волнуйтесь, вы мне и без того нравитесь…
Но, как говорится, вернемся к нашим баранам.
Во‑первых, по‑видимому, человеку имманентно присущи некие эстетические потребности. Вот ведь, вылепил первобытный человек горшок, чтобы в нем ужин себе варить, хороший горшок, отлично варит, казалось бы, что еще? Но человеку, пусть и первобытному, этого оказывается мало, и он украшает горшок орнаментом, хотя на функции предмета этот орнамент ровным счетом никак не влияет. Во‑вторых, искусство появляется как часть магических ритуалов. Это и изумительные изображения животных в пещерах Альтамиры и Ласко, это и превратившиеся в воротники и манжеты, серьги и ожерелья обереги против злых духов.
А как же искусство на нас влияет? О наших реакциях на основные пластические формы мы поговорим позже (этим успешно занимались гештальт-психологи, в первую очередь Арнхейм), но и на цвет мы реагируем не меньше. Почему это никто до сих пор не вывел на сцену Кармен в нежно‑салатовом платье? Помнится, много лет назад довелось мне услышать историю о том, как в неком машинописном бюро, расположенном в небоскребе на Манхеттене, машинистки постоянно страдали простудами, и какие бы меры ни принимались, бедняжки продолжали чихать и кашлять. Болезни как рукой сняло, когда на окна повесили оранжевые занавески.
Историю о писателе Юлии Даниэле (проходившем по знаменитому в 60‑х годах прошлого века делу Синявского и Даниэля) мне рассказал его друг Игорь Губерман. До суда Даниэля содержали в одиночке. День ото дня его состояние ухудшалось, и он явно скатывался в депрессию. Но однажды узник заметил, что чувствует себя лучше. Стал искать причину и понял: в передаче, которую он получил в тот день, была красного цвета пачка сигарет «Прима». В камере, где все было серого цвета: стены, пол, потолок, стул, койка, одеяло, даже небо за окном, — этот клочок цвета был словно глоток свежего воздуха. Даниэль прилепил хлебным мякишем пачку к стене и спасся.
В связи с этой темой невозможно не вспомнить «голубой» и «розовый» периоды Пикассо и многое другое. Цвет влияет на нас как минор и мажор в музыке. А еще есть ритм, ритмическое дыхание пространства. Вспомним вавилонские и египетские процессии, греческие фризы. Именно ритмической структурой «Оборона Петрограда» Дейнеки выгодно отличается от похожей на рулон обоев работы Фердинанда Ходлера «Выступление йенских студентов в 1813 году».
А еще в изобразительном искусстве существует жанр, к примеру, натюрморт, пейзаж, историческая или мифологическая картина, сюжет (Медея убивает своих детей, Ленин на Путиловском заводе), и, в зависимости от наших пристрастий и вкусов, мы предпочитаем либо изображение букета полевых цветов, либо «Афинскую школу».
И наконец мы можем получать интеллектуальное наслаждение, о котором еще в XVIII веке писал сподвижник Екатерины Великой Григорий Теплов, человек поистине возрожденческого покроя. Писатель, поэт, переводчик, композитор, ботаник, политик — он был изощренным живописцем. Его работы относятся к жанру trompe‑l’œil, то есть обманок, имитации действительности. Тем интереснее читать его слова: «Все мы глядим с удивлением на картину, когда видим изображенную на ней натуру или страсть человеческую. Но те, которые притом видят растворение красок, смелость кисти живописной, соединение теней с светом, регульную пропорцию в рисовании, изображенное удаление и близость объектов в своей перспективе, смягчение в дальних объектах же света и тени, двойственное увеселение чувствуют…»
Действительно, наслаждение, получаемое нами от анализа структуры произведения искусства, от сравнения его с другими — далекими и близкими, перекличка через века, сопряжение «далековатых обстоятельств», «игра в бисер», то самое «двойственное увеселение» — это тоже часть того, что дает нам искусство. И, конечно же, искусство — это своего рода триггер, отправляющий нас в наш собственный трип.
Подведем итог. Воздействие произведения искусства на человека обусловлено его способностью реагировать на форму, цвет, ритм, жанр, сюжет, его образованием и его интеллектуальными способностями. Все это хорошо изучено. Искусствоведы и психологи написали миллионы страниц, анализируя и объясняя, что, как и почему. Объяснения их (во всяком случае, некоторые) интересны и познавательны. И тем не менее никто не в состоянии до конца объяснить механизм воздействия произведения искусства на человека по одной очень простой причине: произведение искусства — это чудо. А чудо — на то и чудо, что объяснению не поддается. И пересказу тоже. Главное, что есть в музыке, архитектуре, живописи словам неподвластно, а если было бы, то стало бы ненужным. Да разве только в искусстве?
Батюшков принадлежит к числу моих любимейших поэтов, благодаря всего лишь трем строкам:
О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной… («Мой гений»)
и
Я берег покидал туманный Альбиона… («Тень друга»)
Что тут есть? Ну, покидал, ну, берег Англии покидал, остров она, иначе как в родные пенаты доберешься? Да, туманы там водятся — известное дело… Так отчего же от нехитрого этого набора слов с нулевой информацией комок в горле, и вот уже десятки лет я шепчу: «Я берег покидал туманный Альбиона…»
Ответ один — чудо. Просто чудо и все.
И существует всего лишь один способ с этим чудом соотнестись — любовь.
…И море, и Гомер — все движется любовью… (О. Мандельштам. «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»)
В 1911 году в эссе о Флоренции Павел Муратов написал:
«“Рождение Венеры” не только лучшая из картин Боттичелли, — это лучшая из всех картин на свете». Бред! Что это — «лучшая из всех картин на свете»? Некорректно, ненаучно, необъективно, смешно наконец! Но тысячу раз прав Муратов! Не потому, что «Рождение Венеры» — лучшая из всех картин на свете (и даже не обязательно среди работ Боттичелли), об этом вполне можно поспорить, а потому, что только так и нужно относиться к искусству. Слова Муратова точны, правдивы и справедливы. А как иначе? Для влюбленного его возлюбленная лучше и прекраснее всех остальных женщин мира. Любовь — единственный проводник в мир искусства, в этот зачарованный, запечатанный сад — hortus conclusus , — и без нее туда не попасть.