В русской литературе есть несколько произведений, названия которых рассчитаны на определённые литературные аналогии. Это и повести И.С.Тургенева «Гамлет Щигровского уезда» и «Степной король Лир», и «Леди Макбет Мценского уезда» Н.С.Лескова.
Может быть, кому-то из читателей и захочется переименовать «Барышню-крестьянку» в «Ромео и Джульетту отдалённой губернии», однако здесь, конечно, совсем другой жанр. Все вышеперечисленные повести – драмы с шекспировскими страстями на русской почве, здесь же несомненный «водевиль с переодеваниями», остроумно пародирующий к тому же и сентиментализм. Ведь какие-то сходные мотивы мы можем увидеть и в знаменитой «Бедной Лизе» Н.М.Карамзина, в своё время вызвавшей потоки слёз у читателей.
Вероятно, я чересчур цинична, но эта повесть мне всегда казалась очень скучной, а преувеличенные страсти и страдания сочувствия не вызывали. Видимо, и Пушкин, хотя и отдавал дань «драгоценной для россиян памяти» Карамзина, не мог не почувствовать, что время сентиментальных историй уже прошло. Между «Бедной Лизой» и «Барышней-крестьянкой» - почти сорок лет. Наверное, человек, проживший эти годы, мог бы сказать вслед за Пушкиным:
…и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я…
Сам же поэт жил в то время, когда сентиментализм в моде уже не был… Кажется это мне, или же действительно Пушкин временами просто пародирует Карамзина?
Думаю, что начинается всё с имени героини, ведь девушек в обеих повестях зовут одинаково, но если Николай Михайлович даёт это имя крестьянке (так и хочется сказать «пейзанке»), то у Александра Сергеевича носящая его дворянская барышня, нарядившись крестьянкой, назовётся Акулиной - что-то не припомню, чтобы где-нибудь так звали героиню романа. А может быть, имя выбрано ею как память о таинственной «Акулине Петровне Курочкиной», которая якобы должна переслать письмо Алексея некоей «А. Н. Р.»?
«Ещё до восхождения солнечного Лиза встала, сошла на берег Москвы-реки, села на траве и, подгорюнившись, смотрела на белые туманы… Но скоро восходящее светило дня пробудило все творение… Но Лиза все ещё сидела подгорюнившись... Между тем молодой пастух по берегу реки гнал стадо, играя на свирели». Это (хотя и сильно мной сокращённый) фрагмент повести Карамзина.
«На другой день, ни свет ни заря, Лиза уже проснулась. Весь дом ещё спал. Настя за воротами ожидала пастуха. Заиграл рожок, и деревенское стадо потянулось мимо барского двора». Это уже, разумеется, Пушкин.
Идиллическую свирель заменил вполне реальный рожок. Пастух идёт мимо барского дома с совершенно определённой целью – «Трофим, проходя перед Настей, отдал ей маленькие пёстрые лапти и получил от неё полтину в награждение» (замечу в скобках, что Трофим – правда, в черновиках – «дедушка», а не молодой пастух, как у Карамзина или в нашем милом фильме, - правда, там мне связанный с ним «оживляж» представляется несколько неуместным).
Карамзин подробно описывает невинные поначалу свидания героев: «Они простились, поцеловались в последний раз и обещались всякий день ввечеру видеться или на берегу роки, или в берёзовой роще, или где-нибудь близ Лизиной хижины, только верно, непременно видеться… После сего Эраст и Лиза, боясь не сдержать слова своего, всякий вечер виделись (тогда, как Лизина мать ложилась спать) или на берегу реки, или в берёзовой роще, но всего чаще под тению столетних дубов (саженях в осьмидесяти от хижины) — дубов, осеняющих глубокий чистый пруд, ещё в древние времена ископанный». Пушкин куда более краток, хотя свидания его героев были, видимо, тоже ежедневными (правда, утренними): «Если бы слушался я одной своей охоты, то непременно и во всей подробности стал бы описывать свидания молодых людей, возрастающую взаимную склонность и доверчивость, занятия, разговоры; но знаю, что бо́льшая часть моих читателей не разделила бы со мною моего удовольствия. Эти подробности вообще должны казаться приторными, итак, я пропущу их». Но – снова пушкинская ирония! – не из карамзинской ли повести перейдет к нему «старый дуб», в дупле которого будет «учреждена почтовая контора» после того, как «Акулина» неожиданно быстро под руководством Алексея «научится» читать и писать?
Явное, и тоже комическое, напоминание – карамзинский Эраст («красота Лизы при первой встрече сделала впечатление в его сердце») часто бывает в её «хижине»: «Лиза требовала, чтобы Эраст часто посещал мать её», и мать Лизы охотно принимает «ласкового, пригожего барина». Лиза же пушкинская, испугавшись было продолжения встреч с Алексеем, решается «опять явиться в рощу Акулиной» из-за того, что «Алексей, прождав её напрасно, мог идти отыскивать в селе дочь Василья кузнеца, настоящую Акулину, толстую, рябую девку, и таким образом догадаться об её легкомысленной проказе» - он ведь и говорил: «Непременно буду в гости к твоему батюшке, к Василью кузнецу»!
У Пушкина – «проказа», у Карамзина – всё всерьёз. Но можно ли искренне верить этой «серьёзности»? При чтении Карамзина мне вспоминается один из павильонов Павловского парка.
Это так называемая Молочня, построенная в духе швейцарской альпийской хижины по приказу будущей императрицы Марии Фёдоровны в подражание версальской Деревушке Марии Антуанетты. Сюда, как сообщают путеводители, Мария Фёдоровна иногда приходила с фрейлинами «подоить» коров, которых перед тем тщательно готовили и мыли.
Почему-то, читая, как бедная Лиза «не щадя своей нежной молодости, не щадя редкой красоты своей, трудилась день и ночь — ткала холсты, вязала чулки, весною рвала цветы, а летом брала ягоды — и продавала их в Москве» или же шла «купить розовой воды, которою мать её лечила глаза свои», я и вспоминаю эту пасторальную Молочню.
Да, для своего времени повесть Карамзина значила очень много (одно знаменитое рассуждение, что «и крестьянки любить умеют», дорогого стоит), но в пушкинское время подобные события уже не вызывают слёз, и Александр Сергеевич избирает иной тон.
Однако эта ирония нисколько не умаляет, мне кажется, удивительного обаяния героини повести. Наверное, Лиза Муромская – самая счастливая из пушкинских героинь: она живёт среди тех, кого любит и кто любит её, добивается своего счастья (в отличие от других повестей, финал этой однозначно счастливый).
Пушкин даёт повести эпиграф из И.Ф.Богдановича «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша», ставший уже поговоркой. А давайте на минутку (только на минутку) задержимся на нём. Богданович в своё время переработал «галантную повесть» Ж.Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона», в свою очередь представляющую переработку фрагмента из романа Апулея (того самого, кого автор «читал охотно» «в садах Лицея») «Золотой осёл». Богданович назвал так нежно Душенькой ту самую Психею, олицетворение души, которая вдохновляла во все времена поэтов и художников…
Его поэма, явно отличавшаяся от современных ей произведений, была очень популярна и любима. Не случайно на, увы, несохранившемся памятнике Богдановичу в Курске была изображена Психея:
Пушкин писал, что «в “Душеньке“ Богдановича встречаются стихи и целые страницы, достойные Лафонтена» . А теперь почитаем:
Во всех ты, Душенька, нарядах хороша,
По образу ль какой царицы ты одета,
Пастушкою ль сидишь ты возле шалаша,
Во всех ты чудо света.
Смотрите: и тут «пастушка», крестьянка… Ничего не писал Александр Сергеевич просто так! И его… нет, не бедная – милая Лиза тоже хороша «во всех нарядах ». Он любуется прелестной барышней: «Чёрные глаза оживляли её смуглое и очень приятное лицо». Лиза очаровательна в образе Акулины – сама ведь «призналась пред зеркалом, что никогда ещё так мила самой себе не казалась». И даже «смешная и блестящая барышня », представшая перед Берестовыми, очень мила.
Идут годы, но Лиза продолжает восхищать читателей.
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
