Стягивая стремительно укорачивающиеся сюжетные линии в тугой пульсирующий клубок, мотаясь на поворотах, громыхая содержанием и содержимым, болезненно подпрыгивая на неровностях магистральной канвы, раскрашенная повозка дебютного романа неудержимо летела к своему финалу, окончательно выйдя из-под контроля перепуганного начинающего автора. Пейзаж без сожаления расстался с твердолобой дискретностью пространства, предметы, оплавляясь, удлинялись и налезали друг на друга, и все противоречия, скопившиеся за двадцать с лишним авторских листов, грозились лопнуть липким и горячим, обернуться не катарсисом, но перитонитом. Мелькание разнокалиберных героев вызывало тошноту, в отличие от литературных персонажей – настоящую, и чем неотвратимее была развязка – не сдвинуться, не спрыгнуть – тем сильнее хотелось бросить неподвластные больше страницы, зажмуриться, вцепиться в подлокотники расшатанного кресла, как при аварийной посадке лайнера в неизвестном аэропорту.
Поставив наконец точку – сегодня, а не через три недели, как рассчитывал, – он долго еще сидел за письменным столом, то ли отходя от шока предсмертного сюжетного ралли, то ли в прострации уставившись обронившими фокус глазами в пресловутое никуда.
Все было кончено. Восторг и радость отчего-то не спешили с поздравлениями; еще теплые податливые слова постепенно тяжелели, наливаясь незнакомой мраморно-гладкой окостенелостью. И хотя он подозревал, что на отделку написанного текста уйдут еще несколько мучительно длинных месяцев и десятки литров давным-давно переставшего действовать кофе, – все было кончено. Здесь и сейчас. В эту самую минуту.
Антон поднялся из-за стола и, пошатываясь, прошелся по комнате.
Помимо открывшейся пару лет назад способности составлять из слов предложения, ему практически нечего было о себе рассказать. Даже фамилия его – одна из самых распространенных и обычных – словно нарочно исключала саму возможность случайной идентификации. В большинстве случаев это было удобно, как частично осуществившаяся детская мечта о шапке-невидимке, но временами – без каких-либо намеков и предупреждений – он ощущал вдруг необъяснимую потребность в документальном подтверждении своего существования. Наверное, именно эти внезапные позывы к собственной – вопреки фамилии – уникальности и послужили для него толчком к литературе: настоящему писателю не требуется предъявлять вечности и государству отпечатки опущенных в чернила пальцев, достаточно прочесть пару страниц из середины своего последнего романа. Некоторым из них – самым великим – не требуется даже этого.
Перебрав в голове немногочисленные варианты трудоустройства собственной неприкаянности, Антон хотел было снова вернуться к рукописи, вновь погрузить себя в фиолетовый поминальный транс с элементами классики и джаза, но был остановлен на полпути виброзвонком подпрыгнувшего на столе телефона: внешний мир не бросал на произвол судьбы своих героев.
Звонил Кричевский, с которым Антона связывали многолетние занятия аутсорсингом – за столь неприглядным названием скрывалось банальное оффшорное программирование, когда заказчик и исполнитель находились по разные стороны океана. Один получал программный продукт по демпинговой цене, другой – вполне разумную по здешним меркам зарплату. Деньги за работу переводились на счет заокеанского банка, исполнитель снимал их через местный банкомат, и все были довольны, особенно Олег Кричевский, технарь по образованию и бездельник от Бога. Но сегодня у Кричевского был голос человека, которого врачи приговорили к скорой и от этого особенно мучительной необходимости искать новую работу: заказчики в массовом порядке уводили свой бизнес в Индию – индусы все делали быстрее, качественнее, а главное – дешевле. Начатые проекты они с Антоном, естественно, закончат и может даже получат небольшие новые заказы, но на чудесный источник дохода от иноземной IT-индустрии уже поставлена заглушка, и неважно совершенно какая – индийская ли, китайская, или кто там у нас сейчас самый умный и бедный? "Короче: от-аутсорсились", – мрачно резюмировал Кричевский и, добавив напоследок несколько емких нецензурных выражений националистического характера, отключился.
Какое-то время после разговора Антон провел в неподвижном внутреннем созерцании, с погасшим телефоном в руке. Удивительна была даже не новость сама по себе – неожиданная, неприятная, ставящая под удар финансовое благополучие, а его, Антона реакция на нее. Вдруг оказалось – подсознательно он давно уже ожидал чего-то подобного, знал, что в конце концов все так и выйдет. Что он не сможет бесконечно прятаться и скрываться, что двойная бухгалтерия жизни – утром рукопись, вечером программные коды – рано или поздно заинтересует налоговые органы судьбы, поставит его даже не перед выбором – перед фактом. Отсутствие же выбора – как лекарство от боли, головной по большей части: можно не тратить себя на плюсы и минусы, на перебор вариантов и сценарных ходов. Теперь, когда программирование, словно наследство, отошло безымянным индусам (компилятор им в помощь, кондиционер и небольшая зарплата), жизненное пространство вокруг Антона расчистилось и поглупело. Вместо хитроумных компромиссов стесненного совместного проживания литератора и программиста, единственной целью которых была профилактика острых приступов прогрессирующего раздвоения личности, у Антона остался лишь письменный стол с недоношенным романом и острым желанием его, роман откормить, выучить ходить, подвести к тяжелой двери книжного издательства и постучать. Что будет дальше, Антон плохо себе представлял, но сама эта картина – он сидит за столом, над рукописью, днями и ночами, в холод и жару, в горе и радости – завораживала. Мир за окном, изменчивый, но неизменный, бессмысленно шуршит оборванными связями, случайными, экономическими, социальными, а он все так и сидит за письменным столом, над рукописью, днями и ночами, в холод и жару, в горе и радости…
"Меняю ваш аутсорсинг на свой аутизм", – сказал Антон сам себе и вернулся к роману.
Андрей Гуртовенко. "Меланин". Читать полностью: https://topos.ru/article/proza/melanin