Точнее – на островах. На одном ему безумно тесно. И на каждом из них, изумляя аборигенов, он высаживался по-разному.
В декабре альбому Hunky Dory исполнится пятьдесят. Год обещает быть бурным, но время для размышлений пока есть.
В нашем благоустроенном обществе до этого возраста дотягивает большинство граждан, каждый пересекает полувековой рубеж со своим багажом воспоминаний и ощущений, оставляя позади то, чего уже нет, но ведь было – не в пустыне живем.
Проблема с альбомами Боуи в том, что, будучи созданы в конкретное время, они подстерегают слушателя на разных этапах жизненного пути, в разном состоянии ума и воли.
Боуи приближается как резидент инопланетной разведки, возникая в месте встречи, не указанном заранее. Он просто заполняет собой пустоту, напоминающую вырезанный кусок фотографии.
Единственное, что отчетливо присутствует в момент таких встреч, это паническое чувство собственной отсталости, совокупно с острейшим желанием как можно скорее наверстать упущенное – углубиться, разобраться.
Такова дальнейшая миссия завербованных им агентов – шпионаж за самим собой, то есть самосовершенствование.
Так ребенок шестидесятых годов, прочитав вопрос «есть ли жизнь на Марсе?», продолжает утверждать, что она там есть, внутри постаревшего скептика.
Время от времени Шеф прерывает инструктаж и дает передышку воображению слушателя, который нужен ему живым для восхождения на новый градус безумия и ужаса.
В лабиринте Hunky Dory это происходит почти сразу. За осмотром двух впечатляющих экспонатов следует интерлюдия, чем-то похожая на Comunque Bella Лучио Баттисти, чье творчество было хорошо знакомо Боуи. В частности ему принадлежит превосходное переложение Io Vorrei, Non Vorrei, Ma Se Vuoi.
В противном случае психика адепта может не выдержать три шедевра подряд. «Третий» – в данном случае это Марс, явно лишний. Необходима пауза, прежде чем войдут девица с волосами мышиного цвета, жутковатая своей анонимностью, а за ней Мышонок Микки, распухший до размеров коровы.
Понятие «третий лишний» – three's a crowd – фигурирует в текстах Стоунз и Кинкс, чьи отголоски слышны здесь отчетливо и уместно.
Осваивая Hunky Dory важно не отупеть, подобно участнику воскресного культпохода в музей или театр.
А впереди еще и выставка «Поп-культура США» и показ бисексуальной моды, посещение кунсткамеры не для слабонервных, и всё это под аккомпанемент отборных музыкантов. Мелотрон, студийный рояль – тот самый «Бехштейн», на котором долбил Hey Jude сам Пол Маккартни.
Отлично помню первое знакомство с Life On Mars? В неподходящем мещанском салоне – вазы, чеканки, просроченный календарь с девицами. Она играла очень громко. Возможно, хозяева и гости надеялись компенсировать громкостью недопонимание, в случае людей этого круга, хроническое.
Магнетизм излучали сами названия песен нового типа – Life On Mars, Virginia Plain, Pyjamarama.
По реакции присутствующих было видно, что эту музыку им уже не раскусить, и в смирении этих полупризраков сквозило нечто скорбное. Даже открытые ноги, казавшиеся длиннее из-за мини, вызывали жалость, а не восторг тинейджера, обласканного взрослой компанией. Пластинку мне отдали дешево, а барышня в замшевой юбке проводила до многолюдной в вечерний час остановки. Её беспокоило, что с такими вкусами мне будет трудно общаться с людьми. Её завидная коммуникабельность завершилась трагически и скоропостижно.
Говорят, Боуи напел свой «Марс» с первого дубля. Сочетание шероховатостей с гениальными находками и помпезная кода под литавры, роднят эту вещь с поздним Элвисом, которому до последних дней жизни удавалось сочетать мученичество и могущество.
При всем обилии музыкальных и поэтических цитат в песнях собственного сочинения, Fill Your Heart стала первой чужой вещью в студийном репертуаре Боуи. Композиция Биффа Роуза и Пола Уильямса интересна сама по себе, но в ней уже просматривается контур Plastic Soul – суррогатного соула эпохи Young Americans. Разумеется, в виде наброска, в режиме салонной импровизации людей, знающих, чем они занимаются.
По форме Fill Your Heart – классический Мотаун с коротким, но членораздельным соло саксофона. Достойное демо для Supremes или Vandellas. Особенность «соула» Боуи – в отказе от маньеризмов, характерных для темнокожих вокалистов. Это роднит его с дуэтом Hall and Oates, тщательно избегавшим соблазна «петь как н-гры», в совершенстве владея приемами данного стиля.
Вторая сторона альбома начинается в точности как первая сторона американской версии Between The Buttons. Напористое фортепиано Джека Ницше у Роллингов, изобретательные трели Рика Уэйкмена, напоминающие его игру на первом диске Лу Рида.
В свете этих подробностей безумная адаптация Let's Spend The Night Together, предпринятая Боуи двумя годами позже, не выглядит столь неожиданной.
И акустические поэмы закрывающие каждую из сторон пластинки также отзываются акустикой Who's Been Sleepin' Here, Salt of The Earth и Lantern.
С другой стороны, Oh, You Pretty Things начинается как Martha My Dear, переходя в припеве на I'm So Tired, с барабанами уплотненными по канонам глэм-рока.
Хватает и харрисонизмов. Сказывается присутствие вундеркинда звукозаписи Кенни Скотта, работавшего с Битлз, Пинк Флойд и Pretty Things.
Подобная «латентность всего в каждом» позволяет воспринимать Hunky Dory как разновидность второй стороны Белого Альбома. Но не долго, ибо «двери восприятия» быстро становятся воротами проходного двора, где «по осколкам каждый шаг».
Эти «осколки» (les vestiges на жаргоне ранних сюрреалистов) разбросаны и воткнуты повсюду. Иногда они сливаются в «единый след», а порой наоборот, гипнотизируют интонацией единственного слова, заманивая слушателя в трясину размышлений.
И почти повсюду Кинкс. Причем голоса сразу двух братьев Дэвис. Безобидные Kooks могли бы затеряться среди Muswell Hillbillies, а ошеломительные Changes, играющие роль пролога в альтернативном Magical Mystery Tour, созвучны I'm In Disgrace.
В которой, увы, нет шума и ярости прежних Кинкс с большой буквы – одна водевильная интонация. Шансон старой Европы органично сочетался у Боуи с Бродвеем и позерством англоязычного идола.
Недаром одним из первых его каверистов стал чех Боб Фридл, сдержанно и натурально исполнивший ариетку Prettiest Star. И на чешском она прозвучала как родная.
Пол Уильямс в чистом виде усваивался с трудом. Биффа Роуза знали единицы, ходячие доказательства афоризма «знание усугубляет скорбь».
Однако Feel Your Heart служит подходящей прелюдией к посещению аттракциона «Американская трилогия», если помнить, что театр начинается с виселицы.
Эта трилогия совсем не похожа на консервативно-романтическую трилогию Элвиса, которой рукоплескал либеральный даже Нью-Йорк.
Боуи-экскурсовод читает лекцию на фоне трех симпатичных ему экспонатов.
«Энди Уорхол» слушается так, как должна быть выслушана история об отце поп-арта, как будто его там и нет.
Панегирик Бобу Дилану, как все песни, где он упомянут по имени, производит двойственное впечатление. Мишель Дельпеш с его «Диля н э Диля н» тоже, впрочем, на любителя сетиментальных признаний в любви с французским акцентом.
Но соло Мика Ронсона великолепно как в All The Young Dudes. Ронсону еще предстоит плодотворное сотрудничество и с Диланом, и с Роджером МакГуинном – его самым дотошным имитатором.
Queen Bitch заметно диссонирует с остальным материалом на пластинке, предвосхищая саунд Ziggy Stardust и «Трансформера», позволившего Лу Риду стать на ровную дорогу. Нельзя не отметить и её сходство со Sweet Jane, сосватанной в дальнейшем Mott The Hoople.
Последняя, самая страшная, передозированная образами, биография братьев Бьюли – лебединая песнь птеродактиля, не что иное, как мрачная пародия на Honey – семейную хронику Бобби Голдсборо.
Внимательное ознакомление с этим произведением подводит к состоянию, когда простейшие, знакомые предметы начинают сеять ужас вокруг себя, который уже невозможно не замечать.
Отсутствие симптомов лишь напоминает, что волшебство закончилось.
Одно время эти братики казались мне заспиртованными в бутыли уродцами, хотя по тексту у них нет устойчивой внешности.
Как не было на первых порах и точного перевода названия. Тут же возникал композитор Ханок – ледяной потолок. А сколько бились над «хонки че тью» (chateau) Элтона Джона! Смех и грех. Никто не хотел быть посмешищем. Непонятное название порождало ожесточенные споры, способные длиться, не давая результата, годами. А жизнь, тем временем, шла своим путем, огибая «эти скудные селения».
Гений и общественный вкус – эта тема неизбежна в случае переосмысления миссии Дэвида Боуи.
Советский человек брал зарубежного артиста как «языка», не замечая, как сам он становится заложником своей добычи. Картинки и звуки оставались прежними, а организм их «хозяина» дряхлел непоправимо.
Ведь время течет одинаково и в песочных и в электронных часах. И улетучивается она одинаково – незаметно.
Слуховая память проектировала судьбу меломана. Выбрав себе кумира, человек садился на горшок и ждал очередной порции под знакомым названием, чтобы продегустировать её, пожурив любимое блюдо в пределах дозволенной критики.
Так же терпеливо дожидался он и расшифровки кулинарных рецептов. К чему самодеятельность, если придут компетентные люди и расскажут, кто такой этот Кроули и с чем его едят.
«Новьё» и «последнее» были фетишем кощеева царства.
Мой ровесник оставался свободной личностью, пока в нем не загорелся грешный огонь ненасытного «познания».
Пришествие Боуи сулило альтернативу и первенство без риска быть разоблаченным.
И увидев на стене у Миу-Миу большой плакат Зигги Стардаста, анонимный зритель черной комедии «Никаких проблем» с достоинством, но без чванства, отмечал, что и у него дома висит такой же.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
Telegram I Дзен I «Бесполезные ископаемые» VК
