Все ручьи, сливаясь в поток, смывают плотину. Все ночи пионерских лагерей, взвившись одним братским костром, рассыпаются искрами, а когда огонь догорит, мальчики, оставшись одни, без девочек, встанут вокруг кострища, чтобы совершить древний ритуал и стать мужчинами, воинами, ночными братьями, связанными общим прошлым.
А если что и остаётся…
Если что и остаётся, кроме золы и пепла, кроме пепла и золы, так это воспоминания, спутанные и смутные, соединившие все ночи в одну, долгую, синюю, вечную.
Три пионерских лагеря стояли рядом на волжском берегу: «Зелёный уголок», «Солнечный» и «Чайка». Летом 1982-го здесь проходили практику старшими вожатыми наши дружбаны-однокурсники, одного звали Вовочка, другого – Серёга. Мы ехали в гости к Вовочке, его начальник лагеря, которого наш друг ласково-снисходительно называл «дяденька Дружинин», мрачновато зыркнул, когда мы проходили мимо, так что я счёл за благо провести время на пляже, а товарищескую встречу, с мясом, вином и водкой, отложить до после отбоя. Со мной была моя киевская кузина – она приобщалась к жизни студентов педагогического вуза среднерусской полосы и дивилась нашим игрищам и забавам, подобно тому, как Миклухо-Маклай привыкал к режиму дня папуасов.
С нами в «Чайку» приехали ещё двое институтских друзей (или один? нет, двое), оба, как завещал Пастернак, стремились дойти до самой сути в сердечной смуте. Один сходу познакомился с вожатыми-практиканточками, каждая из которых была по-своему привлекательна: первая – рослая баскетболистка, которую мы за глаза прозвали Маленькая Разбойница, вторая – зрелый плод дружбы народов, дитя интернациональной семьи, чей папа, судя по фамилии, был венгром, так что сразу вспоминалась песня Высоцкого, где герою являлись венгерки, «с бородами и с ружьём». Друг №1 никак не мог сделать выбор, друг №2, похоже, тянулся к кузине, но робел – кузина была девушка насмешливая, спортивная и опытная, так что подход к ней требовался особый. Что до меня, то никаких особых стратегий я не строил, полагаясь на случай и везение.
По хлебосольной традиции пионерских лагерей нас, всех четверых накормили обильным питательным ужином – макаронами с котлетой, творожной запеканкой и чаем, а дяденька Дружинин, проходя мимо нашего стола, зыркнул ещё отчётливей и недружелюбней, но ничего не сказал. Вероятно, он догадывался, что одним ужином в столовой наше затянувшееся пребывание не ограничится, и готовился в нужный момент вмешаться.
За ужином друг №1 уговаривал Маленькую Разбойницу (выбор к тому времени был сделан) запировать с нами у костра, дева не отказывалась, но прежде нужно было уложить спать отряд семилеток. Друг №1 заявил, что он – великий мастер по укладыванию малышей и выразил готовность продемонстрировать свои навыки.
Перед сном он рассказал детям историю про синюю руку, которая стучала в окно и забирала с собой неслухов, не желавших спать, как того требовали старшие. Детей пробрало, друг решили усилить эффект, и когда объявили отбой, тихохонько подкрался под окно и начал постукивать пальцем, а потом скрести монеткой по стеклу. Дети завыли от страха – одна палата за другой, так что Маленькой Разбойнице, уже было собравшейся на пир, пришлось успокаивать своих подопечных. Друг №1, костеря сам себя, отправился в корпус, где жила «с бородами и с ружьём», венгерская красавица начала отказываться, я, мол, не получала приглашения, я, мол, ложусь спать, но всё же позволила себя упросить и общий праздник своим присутствием украсила.
Из лагеря «Солнечный» к костру пришёл старший вожатый и наш дружбан-однокурсник Серёга, а с ним вместе – несколько студенток физмата, которые тоже проходили педагогическую практику, воспитывая и развлекая пионеров. Одну из них звали Лена – рядом с ней даже «Пшеничная» водка казалась благородным напитком, а холодные столовские котлеты – образцом первоклассной кулинарии. Друг №2 глаз не сводил с кузины, та хохотала от каждой шутки старшего вожатого Вовочки, который молодцевато взмахивал руками, произносил тосты и рассказывал, как дяденька Дружинин ходит у него по струнке и слова лишнего сказать боится.
Ночь у костра – шаг в прошлое, тёмное, укромное, шанс вернуться даже не к началу, а к доначальному, чему даже нет имени. Звёзды над нами, река рядом с нами, огонь, голоса.
«Устроим дикий пляж! - кричит киевская кузина. – Все на дикий пляж!» Этой ночью она почти не пьёт – спортсменка, мастер спорта по плаванию, студентка Киевского торгово-экономического института (в те годы распевали на мотив известного итальянского шлягера: «Феличита! Я учусь в институте советской торговли, тебе не чета! Феличита!»), малороссийская смуглянка, брюнетка-отличница, она ступила на скудный берег прямо с тенистого, европейски-солидного Крещатика, она запросто переплывёт Волгу и переспорит самого упёртого спорщика. Кузина тянет за руку Вовочку, следом невольником чести плетётся друг №2 - не искупаюсь, так намокну.
Я не боюсь за кузину и остаюсь у костра – вожатская компания ещё не утратила силы притяжения первой дозы. По небольшому, но горьковатому опыту я знаю, что дальше разговор начнёт рассыпаться на отдельные невнятные реплики, одиночки так и останутся вне игры, возникнут пары и треугольники, а поутру неприязнь к самому себе возвысится многократно. Но пока что стоит выпить, и спеть, и ещё раз выпить – наши ангелы, наши бесы присматриваются и прислушиваются, что ещё учудят эти дети предвоенных детей, воспитатели в отрыве от воспитуемых.
Ухожу ни для кого незаметно, топаю по траве, ищу, где преклонить голову - к другу любезному, грозному старшему вожатому Вовочке. Вот его домишко, вот его крыльцо.
Бум-бум-бум! Кулаком в двери. Бум-бум-бум-бум-бум! Открывай, Вовочка! Спишь, что ли, в ночь глухую? Бум! Бум! Да с кем ты там? Бум! Это я! Бум-бум!
И тут, невесть откуда, появляется дяденька Дружинин, начальник лагеря «Чайка», который почему-то вовсе не рад пьяному дружбану своего старшего вожатого и затевает с этим дружбаном, то есть со мной, фамильярную беседу, охотно мною поддержанную, так что самым безобидным словом в нашем разговоре становится «козлина». Вовочкина трудовая биография в лагере «Чайка» грозит прерваться назавтра же. «Чтобы ноги его не было!» - кричит мне вслед дяденька Дружинин.
Мои ноги автономно выводят на футбольное поле – и я вижу продрогших после ночного купания Вовочку и кузину. Вовочка, узнав о своём увольнении, хохочет, как одурманенный сыч, кузина не способна понять природы его смеха, но решает, что человек он, безусловно, незаурядный и заслуживает бескорыстной ласки (где ты, друг №2? пошто теряешь время? пошто не прекратишь этот балаган?) и, подхватив бывшего старшего вожатого, скрывается в темноте.
Но ещё горит костёр, ещё сидят возле огня юноши и девицы разных факультетов Костромского педагогического, а среди них - Елена. И надобно подсесть к ней, заговорить ласково, заговорить её до сладкого морока, заговорить, чтобы забылась, потеряла себя в расползающейся по низинам вкрадчивой ночи. Негромко, да, совсем негромко позвать её с собой, увести от хищниц-однокурсниц, от мужиков-охотников, от мерцающего пламени, от любопытных глаз хмельного июльского неба.
Шаг в сторону лагеря, второй шаг, третий – и тут же первый поцелуй.
Узнавание губ, пробный полёт, искушение осторожностью, несмелая дерзость. Обнадёжить и приручить, приласкать, приголубить, как впервые, как всегда.
Целоваться на спортивной площадке, под соснами, под кустами, целоваться в беседке на берегу Волги, целоваться на асфальтовой дорожке, ведущей из столовой к жилым корпусам, целоваться в медпункте на кушетке стерильной чистоты, целоваться в пустой палате, где ещё вчера спали пионеры, целоваться у фонтанчика с питьевой водой, в обезлюдевшей Ленинской комнате, возле запертого клуба, в лесу, на обрыве, целоваться тайно, жадно, прощально, по привычке, снисходительно, ненасытно, целоваться с вожатой, воспиталкой, старшей вожатой, медсестрой, методисточкой, родственницей твоей пионерки, родственницей чужой пионерки, целоваться, ничего не обещая, целоваться, отдавая всего себя. А потом вдруг кончалось лето, и оставались фотографии – иногда, или одни только имена.
Елена подвернула ногу, когда какой-то леший или недобрый дух места вывел нас прямо к ямке, которую мы оба не заметили.
Один вскрик – и сценарий поменялся. Я на руках донёс её до корпуса, а потом, необратимо превратившись из любовника в айболита, остаток ночи прикладывал к предательнице-ноге холодные компрессы.
Вовочка доработал старшим вожатым «Чайки» до конца смены; дяденька Дружинин даже подписал ему характеристику, позволившую получить отметку «отлично» за прохождение летней педагогической практики.
Кузина наутро рассказала, что Вовочка, оставшись с ней наедине, рассказывал, какая у него богатая библиотека, а потом заснул, предоставив своей визави возможность предаться столь же невинному сну.
Друг №1 так и не станцевал с венгеркой ни чардаш, ни какой-либо иной прельстительный танец и потому наутро уезжал из лагеря в настроении мизантропическом и мятежном.
Друг №2 до утра бродил между тремя пионерскими лагерями, не зная, куда приткнуться, и вынес из этого опыта устойчивую предубеждённость к любовным новеллам в редакции Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина.
«Чайка» поманила нас чеховскими подтекстами обыденного - и подарила каждому сыгранное по мере сил и таланта представление. Если что и осталось - «чрез звуки лиры и трубы», чрез музыку горна и бреньканье гитары – так искать его надобно в беспокойных снах, в обрывках памяти, в траве, выросшей на костровом месте нашего прошлого.