Солнце поднялось над лесом, и у костра стало жарко. Наскоро собравшись, мы с Гайдукевичем двинулись в глубь тайги, по узкой тропинке к сопкам. Мы прошли уже километров пять, как перед нами опять возникла река. Мы поняли, что попали на ту же самую нерестовую протоку, вблизи которой находился наш ночной привал. Здесь тропинка обрывалась, и мы не рискнули итти дальше по нехоженым местам, сплошь заваленным буреломом.
— След медведя! — сказал вдруг Гайдукевич и кинулся в заросли.
Мы пошли по медвежьему следу, видимо, совсем свежему, потому что на траве, ещё не высохшей от росы, были ясно очерчены ступня и пять пальцев. Камчатский медведь, несмотря на свой огромный рост и недюжинную силу, очень добродушен и даже труслив. Он сам никогда не нападает на человека, а заметив его, старается поскорей удрать. Мы шли по следу, тихо переставляя ноги, чтобы не хрустнул валежник, и осторожно раздвигали заросли чернотала.
Георгий Захарович вдруг отпрянул назад.
— Смотрите, — произнёс он, — смотрите прямо перед собой!
Но я, как ни напрягал зрение, ничего не мог заметить.
— Давайте, ляжем здесь!
Мы залегли в лощинке, за широкими пнями от срубленных лиственниц. Отсюда хорошо просматривался обрывистый берег, и я заметил чёрный силуэт медведя, стоящего к нам спиной.
— Сейчас будет ловить рыбу! — предупредил меня Гайдукевич.
На наше счастье ветер дул нам навстречу, и потому больше часа мы смогли лежать в двухстах метрах от медведя и спокойно следить за ним.
Был уже полдень, и солнце поднялось ещё выше над тайгой, и всё больше лучей проникало сквозь густой шатёр сплетённых между собой кривых веток. Всё же в лесу было сумеречно, и мы почти слились с тусклой травой.
Медведь пробовал устроиться на большом валуне у самой воды, но ему долго не удавалось усесться — он всё соскальзывал в воду. Наконец он уместился, потом несколько раз повёл мордой, шумно вобрав в себя воздух. Ветер дул в сторону, и, ничего не почуяв, зверь склонился над рекой. Вытянув шею и прикоснувшись губами к воде, медведь вдруг отпрянул, видимо он испугался своего отражения и даже наполовину съехал с камня. Затем снова взобрался на валун и, рассердясь, стукнул лапой по своему отражению, так что вода пошла большими кругами, омывая камень-валун. Медведь запустил в реку свою лапу и долго шарил ею по дну, пока не извлёк огромную рыбину. Он перекинул её через плечо и тут же запустил другую лапу. На этот раз ему удалось поймать рыбу поменьше. Она, видимо, не понравилась ему, потому что «рыболов» потряс ею в воздухе и швырнул обратно в воду. Рыба шла рунным ходом, и у рыболова был большой выбор. Так за короткое время медведь выловил больше десятка рыб. Он перекидывал их через плечо или клал рядом с собой на валун, но рыба с камня постепенно соскальзывала в воду. Вдруг медведь обнаружил пропажу, поднял свою красивую, заострённую морду и сердито заревел. Опять приходилось начинать всё сначала.
Теперь «рыболов» запускал обе лапы сразу и вытаскивал по две-три рыбины. Но прежде чем перекинуть их через плечо, он оглядывался назад, словно измерял расстояние между камнем, где стоял, и местом на берегу, куда должна была упасть рыба. Но и на этот раз добыча понемногу уходила в реку. Это совсем обозлило медведя, и тут же он применил более верный способ рыбной ловли. Поймав лосося, медведь тут же сворачивал ему голову и только тогда кидал свою жертву на берег. Наловив таким образом кучу рыбы, рыболов слез с камня, вырыл лапами яму, спрятал в неё весь улов и забросал яму валежником и корневищами. Затем медведь прошёлся у края берега, выискивая новое место для рыбалки.
Вдруг зверь поднялся на пригорок и стал оглядываться по сторонам, будто почуяв неладное. Он весь собрался, приготовившись к прыжку, но в этот миг выстрел огласил тайгу и тотчас же повторился в сопках. Медведь припал на переднюю лапу, а когда попытался подняться, то у него нехватило сил. Он страшно замотал головой и ткнулся мордой в траву.
— Убили! — вырвалось у Гайдукевича, и он пополз вперёд, всё время щелкая «лейкой».
Я остался в ложбине, ещё не понимая, что произошло.
Из зарослей вышли двое, держа на весу ружья. Оба они были одеты одинаково — в стёганые ватные куртки и в ичиги из выделанной кожи.
«Охотники!» — решил я и пошёл им навстречу.
Они оказались жителями Камаков. Старший, Михаил Фёдорович Плотников, был человеком солидным, в летах. Его товарищ Порфирий — совсем ещё юноша.
— Долго вы следили за медведем? — спросил я Плотникова, протягивая ему махорку. — Ведь кругом было так тихо, а ветер дул всё время в нашу сторону, и мы не слышали вашего приближения.
— Однако, паря, и мишка не слышал нас! — сказал охотник.
Порфирий подошёл к убитому медведю, провёл ладонью по его длинной, вытянутой спине и авторитетно заявил:
— Хорошая шкурка!
Медведь, действительно, был очень красив, огромен и на редкость пушист. В это время года не часто встретишь такого — с хорошей шкурой, без опалин, шелковисто-чёрного.
— Наверно, поздно вышел из берлоги! — с видом знатока заключил Порфирий и посмотрел на Плотникова.
— Наверно, паря, — подтвердил Михаил Фёдорович. — Чаевать будем, что ли?! — сказал он, обращаясь не то к Порфирию, не то к нам.
Молодой охотник тут же принялся собирать сухие ветки. Сложив костёр, он срезал кривым охотничьим ножом несколько кусков бересты, поджёг их, и костер быстро запылал.
