Рома Голованов, который нравится мне всё больше, позвал в эфир военкора Дмитрия Стешина и попросил что-нибудь добавить к письменной оценке манифеста Константина Богомолова.
- Дмитрий, как всё будет теперь?
- Думаю, что в нашей элите внутри Садового кольца будет раскол. Слова, мысли и наблюдения Богомолова трудно опровержимы. Произойдет даже не раскол, а сепарация.
Он считает Богомолова умным человеком и полагает, что к нему примкнут такие же здравые люди из тех, кого называют культурной элитой. А остальных, усмехнулся военкор, просто лишат государственного финансирования. Напомню, что Константина служит худруком в Театре на Малой Бронной.
Дмитрий произнес очень интересную фразу:
- Я решил подумать о нем лучше, чем , возможно, он есть на самом деле. Человек был на карантине, спектаклей не было. Было время подумать, посмотреть, что происходит вокруг. Вот он пришел к таким мыслям. Хотя это сильно контрастирует с его эпатажным глумливым венчанием. Не знаю - может, что щелкнуло у него в голове. И он сказал себе и нам: "Так жить нельзя".
Тех, кто ответил Богомолову "Окей, бумер!" Стешин назвал жуткими масками последнего карнавала Европы (по Шпенглеру).
Потом парни обсудили колесо российской истории, которое катится по головам ее знаковых персонажей. О порочном круге отрицания прошлого, который, на их практически общий взгляд, пытается прервать президент Путин, возлагая цветы на могилы тех, кого народ отторгает.
И, наконец, дошли до бурно обсуждаемого нынче вопроса о памятнике Дзержинскому. Мнение Стешина показалось мне близким, поэтому я вас с ним познакомлю.
Дмитрий подписал письмо группы товарищей во главе с Прилепиным.
- И меня прокляла часть моей аудитории. А я подписал это письмо за Вучетича. За Евгения Николаевича Вучетича. Объясню. Я родился в городе Волгограде. Бабушка у меня из Сталинграда ушла в ноябре 1942 года - она была чертежницей на заводе "Красный Октябрь", когда от завода уже ничего не осталось, она ушла из города с последними беженцами. И дошла до Франкфурта-на-Одере. И у нас в семье было совершенно особое отношение к Победе, потому что у меня рядом были носители устной традиции - люди воевавшие. Мы с бабушкой каждый год ходили на Мамаев курган с цветами.
- Для меня Вучетич персонифицировал и сделал материальным образ Родины. Потому что для ребенка все-таки абстрактное понятие - что такое Родина... А я вот её видел! Евгений Николаевич Вучетич воевал во 2-й ударной армии. Вышел через коридор смерти - из 27 человек редакции он вышел один. Взял пулемет в руки, через несколько месяцев был ранен страшно под Малой Вишерой - так что его в 1943-м списали во время тяжелейших боев. И я считаю, что Евгений Николаевич не заслужил, чтобы его памятники сносили. Пусть историки - монархисты и красные - спорят о личности Дзержинского. А я вот выступил за прекрасный памятник Вучетича. Я считаю, что у нас история линейная и из нее невозможно вырезать советский период...
На это его время в эфире, к сожалению, закончилось.
*******
Добавлю и я свои пять копеек. Родители моей сокурсницы Лены Рожковой были смотрителями памятника на Волге. И хотя ребенком она лазила по лестницам там внутри, Лена говорила о Родине-матери только с придыханием.
Это первое. Второе - ну-ка, быстро, без википедии, скажите, в каком году умер Феликс Дзержинский, кровавый участник сталинских репрессий - по словам Максима Юсина и горячо поддерживающей его компании.
В 1926 году. От сердечного приступа. Надорвался на революционной работе. Да и царские застенки дали о себе знать.
О них я в мельчайших деталях услышала от одной из актрис Московского молодежного театря Вячеслава Спесивцева. Спектакль "Моей памяти поезд" шел обычно в вагонах пригородной электрички, отправлявшейся с Каланчевки. Это была сенсация, попасть туда было невозможно. Вся интеллигенция на кухнях упоенно рассказывала о победе режиссера над злобной советской цензурой.
Из интервью Спесивцева газете "Гудок" много лет спустя:
– Все началось с того, что Юлиан Семенов поделился со мной малоизвестными фактами из биографии Феликса Дзержинского. По степени драматизма этот материал можно было сравнить разве что с «Бесами» Достоевского. Так родилась пьеса с незамысловатым названием – «Моей памяти поезд», но новый подход в постановке переворачивал традиционные представления о театре. Мы играли ее в вагоне идущей электрички – каждое воскресенье два года подряд, с 1979 по 1981-й. Люди ездили смотреть на нас, об этом писали газеты, трубили по радио, и, конечно, были недоброжелатели, которые хотели, чтобы постановку запретили...
Я по большому блату просочилась в ДК рядом с редакцией. В один из напряженнейших моментов пьесы актрисы спускались в зал, рассредотачивались по нему и синхронно, стоя перед тобой, глядя тебе в глаза, рассказывали о реальных нечеловеческих пытках, которым подвергали Феликса Эдмундовича в тюрьме.
Биографию Дзержинского, надеюсь, теперь прочтете сами. Может, и пьесу ту найдете. И восторженные рецензии тогдашних ее поклонников, которые сегодня с тем же энтузиазмом плюют на памятник своего вчерашнего героя.