Надя Делаланд больше известна литературному сообществу как поэт, но проявляла себя и в качестве критика. Она — автор 14 поэтических книг. Многие знают ее по арт-терапевтической деятельности, немногие по пьесам. А в январе из печати вышла книга «Рассказы пьяного просода» (Эксмо, 2021), привлекшая внимание читателей и блогеров. Роман, можно сказать, вывел из равновесия тех, кому требуется последовательность и накопительный эффект. Где логика — разобрался наш корреспондент Иван Варягов , задав Наде острые и порой неудобные вопросы.
— Надежда, недавно в издательстве «Эксмо» у вас вышел роман, который называется «Рассказы пьяного просода». То, что рассказы оказались романом — ладно, то, что просод был пьян, не делает ему чести, но тоже бог с ним, но кто такой этот самый «просод»? Что это вообще за слово такое? В словарях его нет, я проверял.
— Спасибо за вопрос, его, действительно, часто задают читатели. На него исчерпывающе ответил культуролог Юрий Дружкин, поэтому позволю себе цитату:
«Мне кажется, что неожиданное превращение рапсода в просода демонстрирует нам оборотничество как некий веселый фокус. И для этого фокуса требовалось «всего лишь» в первом слоге Р и П поменять местами и заменить А на О. <…> У слова «рапсод» много ассоциаций, представляющих интерес для нас. Рапсоды — «сшиватели песен», исполнители эпических песен (гомеровских поэм, преимущественно), странствующие певцы, декламирующие их с жезлом в руках (жезл символизировал особое право выступать на собраниях). Гомера, поэмы которого исполняли рапсоды, традиционно изображали слепым. <…> Эта «мифическая слепота» гармонично сочетается с одной из важнейших идей античной философии — принципом двух истин — истины видимой и истины умопостигаемой. <…>
Просод — это такой рапсод, тексты которого не существуют прежде говорения, но возникают в процессе говорения и из него (как Космос из Хаоса, как Венера из морской пены). Наш просод — тоже странник. Но он странствует еще и во времени. И он тоже сшивает. Но сшивает не столько разные песни, сколько внешнюю и внутреннюю реальность».
Прочитать нашу переписку с Юрием Дружкиным можно в «Литературной гостиной », там есть более подробная интерпретация названия.
Ответили ли мы с Юрием Самуиловичем на ваш вопрос?
— Более чем. В вашем романе очень витиеватая речь. Через нее, честно говоря, довольно сложно продираться…
— Когда я писала рассказы (это происходило очень постепенно — в течение 10 или даже 15 лет), и когда нанизывала их на историю Ксении и Просода (это происходило в течение нескольких часов), я не обращалась ни к кому конкретно, а просто была захвачена самим процессом. Хотя, наверное, в том, что касается истории с Просодом, все уже не так чисто, но мне как-то удалось от себя отодвинуть лишние мысли. Наверное, меня спасло всякое отсутствие амбиций. Я думала о том, что издам книжку для себя крошечным тиражом, пусть просто будет. Мне кажется, я бы писала, даже если бы не только не думала о читателе, но даже абсолютно точно знала, что никто и никогда эту книгу не прочтет, кроме меня. Правда, любая книга так или иначе найдет своих читателей — возможно, их будет 3 человека, возможно, 3 миллиона или 3 миллиарда. Если бы я хоть на секунду задумалась, пока писала, о том, кто и как это будет читать, у меня бы моментально запустились необратимые процессы в мозгу и всякое желание продолжить бы пропало.
— Как вы себе представляете своего читателя?
— Знаете, в свободное от разнообразных занятий время, я вовсе не предаюсь фантазмам о том, как выглядит мой читатель. Однако где-то в подсознании, скорее всего, некий образ у меня был, потому что, когда в Инстаграме с легкой руки одного книжного блогера о «Рассказах пьяного просода» стали появляться множественные посты и сторис, я была удивлена. То есть книга там, что называется, «зашла», как мне кажется, благодаря любовным историям и, как вы обозначили это, «витиеватой речи», по крайней мере, почти все инстаблогеры хвалили язык. Гораздо меньшее удивление у меня вызвало то, что в круг моих благодарных читателей вошли филологи, художники, поэты. В общем, люди эмоционально и интеллектуально со мной схожие.
— Уверены ли вы, что то, что вы написали — проза? И на какую прозу вы сами ориентируетесь? Каких авторов любите? Набоков, Бунин, да?
— У меня встречный вопрос — а насколько вас триггерит от того, что не все и всегда удается распределить по папкам с соответствующими надписями — в данном случае: «Проза» и «Поэзия»? Есть, разумеется, полюса, к которым так или иначе притягиваются различные явления, как говорил Томашевский, но существуют и пограничные штуки вроде ритмизованной прозы, прозы поэта, тех же верлибров. Формально то, что называется «Рассказы пьяного просода», — проза, потому что, во-первых, это не речь, организованная в столбик, во-вторых, важную структурообразующую роль на уровне романа и соединенных в него новелл играет сюжет, в-третьих, не последнее значение имеет созданный в романе мир. То, что язык для меня имеет самостоятельную ценность, а не служит исключительно средством для донесения информации — ну да. Хотя, если сказать точнее: форму и содержание я бы не разделяла, они рождались вместе, и, на мой взгляд, существуют органично. Что касается моих читательских предпочтений, то, да, Набоков, но Бунин — скорее нет. Все детство и всю юность любила английскую литературу (читала собраниями сочинений): Оскар Уайльд, Конан Дойль, Джером К. Джером, Стивен Ликок и др. Очень любила Стругацких. Из современных прозаиков назову Алексея Сальникова, Александра Мелихова, Алексея Винокурова, Людмилу Петрушевскую, Юрия Буйду, Ганну Шевченко. Пелевина для себя заново открыла три года назад — прямо жду каждый год теперь его новый роман. А вы кого для себя из современных прозаиков выделяете?
— Прилепина и Елизарова.
— Тогда нет ничего удивительного в том, что мы расходимся во взглядах.
— Да, пожалуй, что так. Но скажите, что вас побудило взяться за прозу? Поэзия не покрывает ваших потребностей в самовыражении?
— Никогда не думала об этом. Совершенно не помню, как все начиналось. Наверное, я не видела причин сопротивляться своему желанию писать прозу и просто писала. А о потребностях в самовыражении я знаю не так много, потому что в моем случае писание стихов ощущается, скорее, как уступка чему-то большему и внешнему. А проза тоже сама случается — по-другому, чем со стихами, но все равно.
— Значительная часть ваших рассказов связана со старостью и смертью? Откуда такая акцентуация?
— Когда я беру интервью у разных людей, я часто задаю им вопрос о внутреннем возрасте. Так вот, мой внутренний возраст — это глубокая старость. Но не в смысле потери интереса ко всему, нет. А как-то так, когда так стар, что уже впадаешь в детство, и все тебя умиляет, все кажется бесценным и последний раз — солнышко, птички, травка, весна. А смерть, по моему всегдашнему ощущению, это главное, что с нами должно произойти, и при таком раскладе, сами понимаете, сложно ей не интересоваться.
— Вы считаете себя оптимистом или пессимистом?
— Иногда — тем, иногда — другим, но чаще я, наверное, все же склонна видеть в жизненных ситуациях плюсы. Хотя, возможно, мне просто очень везет.
— Может ли вера в высшие силы прикрывать банальный страх перед физическим исчезновением?
— Может. И часто так люди и формулируют, что, мол, страшно умереть совсем. Но атеизм тоже может прикрывать страх перед наказанием за грехи. Я встречала людей, которые хотели бы, чтобы после смерти ничего не было, потому что те поступки, которые они совершили, требовали бы безусловного наказания, с их точки зрения. Так что страх во многом нами руководит. Недаром каждое новое обращение в «Тибетской книге мертвых» начинается со слов: «Главное, о высокородный, не бойся…». Но понимаете, в чем дело — страх, конечно, важная эмоция, но не единственная.
— А что руководит вами?
— В представлении о смерти? Страх, наверное, тоже. Но больше — любознательность, доверие, очень странное и неуместное, на первый взгляд, чувство радости. Помню, однажды я решила (не стану вдаваться в подробности почему), что скоро, буквально на днях, умру. И больше всего во всей этой истории меня потрясло то, что вместо полагающегося ужаса я испытала ту самую радость. Это чувство, которое точнее всего передается словами: «Ну наконец-то!». У меня уже были на тот момент дети, поэтому на поверхности радость омрачало сильное беспокойство об их судьбе, но где-то в глубине я была абсолютно беспримесно счастлива. И это — на фоне того, что ни до, ни после этого случая я не стремилась на тот свет раньше времени. И когда оказалось, что тревога ложная, я совершенно спокойно встряхнулась и зажила дальше, как ни в чем не бывало. Но память об этом чувстве осталась. И я точно знаю, что радость была неподдельной.
— Чем вы занимаетесь, кроме того, что пишете?
— В основном, моя жизнь и работа связаны с литературой. Я работаю в книжном интернет-магазине Book24 — беру интервью у писателей. И еще книжные рекомендации у медийных персон. Потом веду в разных местах и форматах занятия по литературному мастерству. Недавно у меня появился продюсер, да. Ему понравилось, как я пишу сценарии — у меня было несколько набросков, и вот мы с ним теперь еще в этом направлении медленно продвигаемся. Еще я убираю, готовлю еду, стираю, хожу в гости и прогуляться около прудов, созваниваюсь с друзьями, пощу котиков в Инстаграм.
— Есть ли у вас семья? Как ваши домашние относятся к вашему хобби?
— Я замужем уже больше 20 лет, у нас двое детей. Муж хорошо относится. Старший сын сначала относился скептически, сейчас вроде бы пересмотрел. Младший мной гордится и хвастается перед друзьями.
— Как вы познакомились со своим супругом?
— Муж влюбился в меня по маленькой книжке стихов, разыскал, познакомился, долго ухаживал.
— Чем занимаются ваши дети?
— Старший учится в МГУ на биофаке, младший – в 9 классе.
— Много ли у вас получается уделять внимания детям и мужу?
— Мои родные и близкие – для меня самое главное, они в центре моего внимания. Но у всех есть свои занятия, свои дела, так что у меня не так много простора для уделения внимания. Но с каждым из них у меня свои отношения, свои общие интересы, своя связь.
— Как вы переносите все, что связано с эпидемией Ковида? Болели ли вы? Боитесь ли или отрицаете?
— Вся история, связанная с самоизоляцией, не слишком нас потрясла, мы хорошо сидели дома весной. А в октябре переболели: муж и младший сын — тяжело, с высоченной температурой, скорыми и стационаром, а мы со старшим — бессимптомно. Так что не отрицаем и не отрицали, но уже не боимся, потому что все произошло.
— Хорошо ли вы готовите? Какое у вас любимое блюдо?
— Я люблю все запекать, потому что это не требует стояния над и считается полезным. Но сама я по большей части равнодушна к еде. Очень люблю мятные пастилки разве что.
— Что бы вы пожелали своим читателям в этом году?
— Здоровья — это самое актуальное сейчас. Любви и радости — это актуально всегда. И пусть уже все наладится, и можно будет путешествовать, сидеть с друзьями в кафе, проводить презентации книжек…