Алексей БЕЛЯКОВ
Однажды встречался с Татьяной Друбич, интервью. Чудесно поговорили, в финале я, как обычно, спросил, могу ли звонить, если какие-то вопросы появятся.
«Да, конечно! — улыбнулась Друбич. — Хоть с раннего утра».
Хм, отвечаю, ну я-то встаю очень рано.
Друбич отмахнулась: «Уверена, что я встаю раньше».
А почему, спрашиваю, зачем вам так рано?
«Времени жалко».
Именно. Жалко. Дико жалко. Этот легкий невроз у меня возник, наверно, после сорока пяти.
Спать я любил всегда и помногу. В юности легко пропускал целые лекции в институте, хрен с ними, важней поспать. В юности дни не считаешь. В юности времени нет, ну только помнить, что в семь часов надо ждать кареглазую девчонку на Пушкинской.
И потом уже, став журналистом, предпочитал работать ночами. В сигаретном дыму, рассыпая пепел и усталые буквы. Спал опять же подолгу. До полудня — минимум.
Уже давно я ночью делаю лишь одно: сплю. А встаю как можно раньше. Я вошел с природой в гармонию.
Мне легко вставать даже в январскую тьму, чтобы отвести дочку в школу. Мама Киры физически не способна в такое время что-то делать, куда-то идти, особенно на мороз, она сбагривает мне Киру и падает спать, довольная. Потому что еще молодая совсем, иное ощущение времени.
А для меня вскочить в семь утра — отлично. К одиннадцати я успеваю дофига сделать, будто полдня миновало, а на самом деле впереди еще очень много времени.
Даже в выходные я не могу долго спать. Ну хорошо, не в семь, но в восемь поднимаюсь точно. И фигня в том, что проснулся я в семь, просто до восьми лежал и тупил. Баловство, короче.
А уж весной и летом надо вставать в шесть, не позже. Когда солнце и птицы уже вовсю. Потому что мне очень много надо успеть. Потому что теперь я чувствую время буквально руками, его плоть и материю, похожую на надменный шелк. Который вырывается и ускользает, скотина.