... Скорев взял трубку. Звонила Анна. Она была вне себя от злости:
- Ты думал, что запер меня в этой деревне и теперь можешь жить спокойно?
- Что случилось, рыбка моя?
- Он еще спрашивает, что случилось! Ты что мне обещал? Говорил, что будет квартира, что директор у тебя в руках, в что вышло? Квартира мне не светит, этот медведь не собирается мне ее давать и утверждать меня заведующей тоже! Говорит, что к него есть заведующая, а я – так, на время декрета!
- Ну что ж поделаешь, рыбка моя! Подожди немного, я что-нибудь придумаю. Видишь ли, Первый на его стороне.
- А если твоя женушка узнает все, что надо, на чьей стороне будешь ты?
- Не спеши, зайка моя! Я обязательно что-нибудь придумаю. Ну все, не могу больше говорить!
Анна Васильевна бросила трубку. Козел лысый! Как она поверила его словам? А ему нужно было просто сбагрить ее подальше с глаз, потому что кто-то нашептал его жене про нее. Испугался, что потеряет место, а у нее была такая хорошая работа – личный секретарь второго секретаря райкома партии! Чего ей стоило попасть на это место! Пришлось ублажать старого, толстого, с одышкой, директора торговой базы.
Конечно, она поспешила с Мельниковым – обычно на нее западали сразу – нужно было приучить его к себе, а потом уже брать. Не может быть, чтобы он остался равнодушным! Что ж, у нее есть и другие способы привлечения внимания! Можно было бы, впрочем, заняться кем-нибудь другим – в селе мужичков много, но не с трактористом же заводить отношения, в самом деле! «Ладно, посмотрим,- подумала Анна, - надо присмотреться к прорабу, который занимается ремонтом детсада. А Мельников никуда не уйдет. Нужно пригласить его на открытие после ремонта».
Она набрала номер секретаря Мельникова.
- Любочка, Виктор Петрович на месте? Он может взять трубочку? Нет, я сама должна ему сказать.
Через минуту она услышала в трубке недовольный голос:
- Слушаю!
- Виктор Петрович, коллектив детского сада и я лично приглашаем вас завтра в десять часов на открытие после ремонта, - она сказала это почти официальным тоном и сразу после его ответа положила трубку.
Мельников записал себе в «напоминальничек», чтоб не забыть – придет много народа, с детьми, любят сельчане такие мероприятия.
Вечером он сказал Евдокии, чтоб тоже пришла на открытие детсада:
- Дуся, нарядись получше, помнишь то платье, что Оля тебе привезла? Синее такое?
- Ты что придумал, Витя? Зачем я там, да еще в таком платье? Чтоб люди посмеялись: Дуська вырядилась, как молодая!
- А вот пусть и посмеются, кому смешно будет! А кому-то и завидно – вон ты у меня какая молодая!
Он обнял жену и в который раз подумал, что ведь мог и не встретить ее. Как бы жил он тогда?
- Я серьезно, Дуся. Одевайся, конечно, как тебе нравится, но приходи обязательно, ладно? Нужно, чтоб ты была!
- Ладно, Витя, надо, значит, буду.
Она спохватилась:
- Чуть не забыла: Марина звонила. Обещают приехать, детишек привезут.
- Хорошо, с пацанами на рыбалку походим. Да и Наташу привлечем к этому.
Евдокия вздохнула:
- На какую рыбалку? Скоро уборка, ты домой-то когда приходить будешь? Внуков будешь видеть только в кроватях. Без тебя будут бегать на речку.
- Обещаю – пойду с ними обязательно! Хоть раз, но схожу! А то и правда – скоро вырастут, а с дедом на рыбалке не побывают.
А Евдокия волновалась за Наташу: как бы ее уберечь от ненужных тревог? Сейчас, конечно, Нина в больнице, но ведь выйдет она оттуда.
- Что слышно про Нину Дорошину? – спросила она Виктора. – скоро выпишут?
Тот помолчал, потом сказал:
- Разговаривал со Степановичем. Беспокоится он – плохая Нина: нашли и сердечное заболевание, и нервное. Лежит в кардиологии, но лечат и то, и другое.
- Да, возраст у нас уже такой, что все болячки цепляются. А у нее все началось после Ильи. Не дай, Господи, испытать такое!
Они поужинали и вышли во двор. Пахло фиалкой, прохладной травой. Они сели на лавочку, которую Петрович соорудил прямо около веранды. Днем она была в тени, а вечером на ней было тепло и свежо. Над западным краем неба поднималась туча.
- Дождь будет, - поеживаясь сказала Евдокия. – Вон какая поднимается!
Она прижалась к мужу. Евдокия всегда была сдержанной в выражении своих чувств. То ли характер был такой, то ли жизнь заставила сдерживаться. Но иногда ей хотелось так много сказать ему, приласкать, прижаться к его сильному телу.
Они сидели долго, пока на землю не опустилась ночь, густая южная ночь с бесконечным числом звезд на черном бархатном небе, с благоуханием каждой травинки, с чутким сном всего живого, готового проснуться с первым лучом солнца, а то и до него. И каждый из них думал, что сидел бы вот так всю жизнь, не отрываясь от другого, не желая разлучаться, боясь потерять...
А раннее утро принесло дождь. Вернее, он начался задолго до рассвета. Он был тихий, каким бывает ранний летний дождь, который «до обеда». Он шумел по поверхности речки, не изменяя звука. Каждая капля, ударяясь о неподвижную гладь, рождала маленький фонтанчик, от которого расходились круги... Они касались друг друга, проникали друг в друга, рисуя причудливый узор из кругов, полукругов, почти незаметно двигаясь по течению к мосту, потом выплывая на другой его стороне... Молчали камыши, едва вздрагивая под каплями, не выпускали из своих зарослей никого: ни уток со своими выводками утят, ни лысух, даже домашние утки и гуси не спешили нарушить их молчание.