-Луша, хорошая моя. Но ты же пойми. На дом заработать надо, деньги нужны, не маленькие. Я знаю где и как. Меня полгода не будет всего, полгода. И мы начнём строиться. Ты место пока подбирай, да не торопись, так чтобы река в конце нашего сада была, да лес за рекой. Мостик построим, будем через свой мостик за грибами ходить. Чуть потерпи, девочка. Вон, глянь, и Буян согласен, головой кивает. А? Подождешь?
Луша кивала, еле сдерживая слезы. Она понимала, это надо, деньги у неё, конечно, были, но без них как? Тётка лежит лежмя, сиделка к ней ходит, в интернат к сыну её, Петьке хоть фрукты раз в неделю отвезти, да и дяде помочь. Никто кроме них не поможет, а разве без помощи им жить? Вот так раз - на смерть отправить, или на жизнь такую, что помереть лучше, неееет. Она этого не сможет. Итак вон - снова коз взяла, корова, слава Богу выжила, спасибо Пелагее, прямо как мать жалеет, всех приняла, ничем не попрекает. Да ещё и поможет когда - молоко процедить, коз за околицей привязать, уток покликать. Да Чернышу молока плеснуть, и на том спасибо, все руки посвободнее.
-Езжай, Андрюша. Чуть заработаешь, и вправду, дом построим. Но, условие тебе ставлю. Раз в две недели на выходные домой. Я за тобой смотреть буду, травы какие с собой давать. Ты ж помни - болезнь твоя, как поганый волк - всегда наготове. Чуть слабину дашь - вцепится.
Не пускала бы Луша Андрея, конечно, да видела - хоть что говори, упёрся он. Упрямый, загорелся, как пожар, хочет свой дом, и все тут. Да большой дом решил строить, чтобы и тётку забрать и сына её, не по больницам и интернатам же родным людям пропадать. Луша соглашалась, хотя в душе её грызли сомнения - как оно. Но не спорила - муж решил, значит прав.
-Луша, он кажную неделю приезжать станет, а то как же. Мать навестить, жену, милое дело. А дорога невесть какая, шесть часов на поезде, да и тут. Езжай, сынок, мы тут справимся. Езжай.
... Жизнь потихоньку шла без Андрея, приезжать он не всегда мог, устроился на серьёзную работу, не побалуешь. Луша скучала до слез, делала все, как в тумане, ходила, как кукла, ноги переставляя. Нечасто, в его редкие приезды, жизнь снова играла яркими красками, но выходные пролетали быстро, и опять они с Пелагей оставались одни. А на дворе шла весна... Даже не шла - неслась, сначала сметая потоками сумасшедшей воды все вокруг - в бурлящей пене кувыркались какие-то ведра, обломки штакетин, колья, чьи-то валенки, и даже старое пугало, воздев к синему небу драные рукава, ещё державшиеся на толстой проволоке, как-то проплыло мимо изумленной Луши, доившей козу неподалёку от обрывистого берега сбесившейся реки. Потом весна чуть угомонилась, смущенно зазеленела, залепетала тонкими прутиками изумрудных берёз, а потом грянула белой метелью сливового, вишнёвого, грушево-яблоневого цвета, задурила голову дурманом цветущей калины, заледенила сердце черемуховыми ветрами, а потом вздохнула, сладко задышала сиреневыми сумраками и смирилась, готовясь уйти. Откатала красные яйца Пасха, до Троицы осталось всего ничего, и, в один солнечный, яркий день, Луша решила сходить за луг, там, в ивовых и кленовых зарослях посмотреть - есть ли клеченье. Очень просила тётка наломать этих веток с красными птичьими клювиками, , воткнуть за иконы. Шла Луша не быстро, день был жаркий, душный, вот-вот натянет грозу, да и чувствовала она себя неважно, причина была. Радовала Лушу эта причина, да так, что прыгать хотелось, визжать, как девчонке, но от Андрея она её хранила в тайне - до поры. Тихонько, держась теневой стороны шла она по своей улочке, и вот он, её бывший дом. Вернее, то, что от него осталось - обугленные бревна, чёрные кирпичи завалинки, остовы сараев, пепел и зола, уже зарастающие кое-где молодой травой. "Ну вот, а говорят на пепелище трава не растет. Куда там...". Луша остановилась у покорежившегося металлического остова ворот, потом прошла дальше. Дотронулась рукой до горелого бревна сруба, здесь была их спальня. В золе что-то блеснуло, ярко, отчаянно - Луша подняла. Ободок диадемы - чёрный, почти весь изломанный, в одном месте неожиданно и ярко сиял. Крупная жемчужина, единственная, чудом сохранившаяся, выпала прямо Луше в ладонь и спряталась в ней, как будто именно её ждала. Луша сжала кулак, вытерла свободной рукой слезы и уже было хотела уйти, как её с силой толкнули в плечо, да так, что она чуть не упала.
-Бродишь? Золу месишь? Всем жизнь опоганила, в золу превратила, юродивая. Дрянь.
Луша повернулась, чувствуя я как тоненько тенькнуло в груди. Сзади, злобно ощерившись, сощуря и так узкие ядовитые глаза, стояла Наденка. Она крутила в руке прут - то ли за козой шла, то ли за утками.
-Свою жизнь строишь, другие ломаешь? Ну, ничего. Ещё поплачешь. За все поплачешь, за сестру мою, за мужика её, которого ты отбила, за семью их не получившуюся, за слезы Нинки горькие. За все. Ведьма.
Луша хотела что-то сказать, но Наденка пырскнула, как разозленная кошка, скакнула в сторону, хлестанула прутом по бревну.
-А Нинка... Она ещё вернётся. Тогда поговорим с тобой, как надо...
Луша постояла, унимая колотящееся сердце, потом хотела пойти, но в этот момент из чёрной тучи над домом полыхнуло молнией, потом ещё и началась такая гроза, что тонкие молодые берёзы клонились над землёй и почти ложились в бурлящие от дождя лужи.