Одна девочка выросла с необъяснимой уверенностью, что люди вокруг лучше знают, как ей обходиться с жизнью.
В детстве она была удивительным ребенком, потому что на мамино «шапку надень» она брала и надевала шапку. И не прятала ее потом в кустах у дома, чтобы гордо и со свободной головой проследовать в школу. Нет, наша девочка завязочки у шапки затягивала поплотнее и так шла.
Вы скажете, ну так и правильно все! От скольких простуд и прочих менингитов убереглась. Но дело в том, что послушание девочки чужому мнению не знало пределов.
Самые трудные дни наступали, когда несколько советов важных девочке людей оказывались противоположными. Бабушка говорила: «тебе надо в театральный поступать, голоса меняешь так правдоподобно и двигаешься пластично», а папа призывал «выбрать профессию посерьезней».
Дела сложились так, что к двадцати своим годам девочка про себя не знала ничего — что она любит, чем интересуется, за что готова душу продать — ответы на эти вопросы без помощи референтных других наша девочка не вывозила. Да и что попроще, тоже не очень.
«Какой твой любимый цвет?» — ее спрашивали, а она всегда называет тот, который институт цвета Pantone выбрал цветом года, например «тихоокеанский синий». И собеседник сразу такой: «ооо, какая изысканная леди».
В целом, все неплохо складывалось — вышла замуж за «хорошего мальчика», которого соседка тетя Оля посоветовала, нашла непыльную рутинную работу, с которой, если что, легко было в декрет уйти, а потом вернуться.
И муж, правда, был неплохой, а работа стабильная. Но в душе у девочки поселились демоны пустоты — она не понимала, зачем в этом мире. А никто, даже самый близкий другой не мог дать на это ответа.
Опустошенность ощущалась так, что девочка как будто двумерной была, без глубины. Не чувствовала свою идентичность — кто она, и про что.
Близкая подруга ретрит посоветовала — где-то в Камбодже — но тут девочка остро почувствовала, что ретрит — точно не ее. Ну вот совсем.
На этих мыслях она, кстати, себя и вывезла — методом от противного: что хочет, не знала, а вот зато, что не хочет, — кожей чувствовала.
Этим мучительным методом девочка работала не тридцать лет и тридцать три года, конечно, но годам к сорока смогла, наконец, выдохнуть — и поняла — про что она. И зажила. Но шапку носить не перестала.
Лена Низеенко